Под знаком змеи.Клеопатра
Шрифт:
— Смываемся! — крикнул Салмо. — Скорее прочь отсюда!
К счастью, это была пехота, и еще прежде, чем они
подошли к нам, мы вскочили на лошадей и умчались.
В лагере я сообщил императору о том, что с нами приключилось.
— Если еще раз случится что-нибудь подобное, — резко сказал он, — ты будешь разжалован в помощники врача!
В его словах не прозвучало ни малейшей иронии, и я воспринял их всерьез. Но я все спрашивал себя, что бы я стал делать, если бы действительно завязался бой: взялся бы за меч или бежал бы, бросив своих людей? Ответить на это я не смог, но потом, когда возникали действительно опасные ситуации, я действовал, как всякий человек, который хочет выжить.
К началу сентября
— Сколько людей погибло в боях или попало в плен, тебе, император, известно лучше. За последние четыре месяца от ран и болезней умерло около девяти тысяч пятисот человек. Малярия по-прежнему свирепствует в лагере, и каждый день от нее умирает от тридцати до пятидесяти солдат. Правда, когда спадет жара, она исчезнет, но тогда придет зима с ее ночными заморозками, а твои легионеры уже так ослаблены, что парфяне разобьют их всего за несколько часов. Я считаю своим долгом, император, сообщить тебе все это.
Марк Антоний сильно постарел за эти несколько месяцев. Его и без того морщинистое лицо теперь стало похоже на потертый кошель с двумя потускневшими монетами на нем: глаза потеряли свой блеск, губы горестно сжаты.
— Благодарю тебя, Олимп. Но я тоже предпринял кое-что, и вскоре все должно как-то разрешиться.
Движением руки он попросил остальных выйти, затем, помолчав немного, задумчиво взглянул на меня.
— Ты всегда был верен мне и умел держать язык за зубами — так что почему бы и не рассказать тебе? Я приказал распустить среди парфян слух, что на следующей неделе к нам в подкрепление должны подойти пять отборных легионов Октавия. Это должно обеспокоить Фраата, и я со дня на день жду от него парламентеров. Как только они прибудут, я сообщу тебе, трибун.
Я встал и поклонился.
— Благодарю, император!
Через некоторое время действительно прибыли послы и от имени своего царя пригласили нас явиться для переговоров. Антоний был достаточно умен и не стал соваться в логово льва, а послал вместо себя двух легатов и двух доверенных лиц — Минатия Планка и Канидия Красса, а кроме того двух секретарей, которые должны были все записать, — одним из них был я.
— Раскрой глаза и уши, Олимп, и как следует рассмотри этого Фраата. Я думаю, ты лучше меня разбираешься в людях и по его лицу сумеешь прочесть то, о чем он умалчивает.
Не сказать, чтобы меня особо порадовало это поручение. Фраат слыл человеком жестоким и если был не в духе, то вполне мог приказать посадить меня на кол — такая казнь использовалась в его стране довольно часто. Осужденного сажали на острый кол, который медленно пронизывал все тело и выходил где-нибудь в районе плеча. При этом острие было слегка закруглено, так чтобы оно не повредило внутренние органы, и несчастный оставался в живых еще несколько дней, испытывая невероятные мучения.
Обо всем этом я думал, проходя через небольшие ворота в город и далее к царскому дворцу. Здесь, так же как и в Александрии, дворцовый квартал был отделен от города. Снаружи он выглядел совсем не пышно, и тем великолепнее оказались его внутренние покои. Стены были завешены пестрыми варварскими коврами, на которых были изображены сцены из жизни богов и царей. Когда я говорю «богов», то это не совсем точно, потому что парфяне следовали религии Заратустры, который — как Моисей у иудеев — отказался от древнего многобожия, и в основе его учения лежала вечная борьба добра и зла.
Царь Фраат восседал на искусно сделанном золотом троне, спереди по углам его украшали фигуры двух рычащих львов. На повелителе была тиара парфянских царей, его подбородок и щеки обрамляла искусно завитая и уложенная борода,
Едва мы поклонились ему, он на ломаном греческом обратился к нам с язвительной речью, содержание которой я передаю только в общих чертах.
— Смотрите, смотрите, наконец-то они явились, посланники благородного Антония, который слишком труслив, чтобы самому предстать передо мной. Теперь-то причина этого очевидна: он боится меня, боится непобедимого парфянского войска. В отчаянии он приносит сотни собственных солдат в жертву бессильным римским богам — божествам из камня, чьи имена улетучатся, как дым перед ликом вечного Ахура Мазды, — царь поклонился, произнося это имя, — который победит в конце духа зла Ангро-Майнью.
Он и дальше продолжал говорить в том же тоне, насмехаясь над нашими осадными машинами, которые как раз годятся, чтобы сгореть в костре, согрев на несколько часов храбрых воинов. В продолжение всей этой речи он держал на коленях великолепно сделанный лук, поигрывая тетивой, натягивая и отпуская ее. Окончив говорить, он требовательно поднял руку, и тотчас к нему поспешил раб и, опустившись на колени, передал ему колчан со стрелами. Повелительным жестом он велел нам отойти в сторону и выпустил одну стрелу. Мы обернулись и увидели, как в открытых воротах рухнул наземь связанный полуголый человек. Снаружи втолкнули еще второго, третьего и четвертого. Все они были убиты меткими выстрелами царя под громкое ликование придворных. Потом все тела вынесли и поспешно вытерли кровь с мраморных плит.
— Это были римляне! — торжествующе воскликнул Фраат. — И так же, как я уложил их одного за другим, так же и мое войско уничтожит вашу армию — солдата за солдатом!
Он отложил лук и, подавшись вперед, продолжал спокойным, почти льстивым голосом:
— Но Ахура Мазда [51] дает вам возможность спасти остатки римского войска — передайте это вашему императору! — если он немедленно уведет все свои войска. Я даю вам три дня срока — после этого любой римский солдат, оказавшийся в пределах досягаемости наших стрел, будет убит! Вы поняли? Три дня, а потом чтобы я больше не видел и не слышал ни одного римлянина, чтобы и духу вашего здесь не было!
51
Ахура Мазда — в иранской мифологии божество добра, олицетворение света, жизни и правды. Пребывал в непрерывной борьбе с Ангро-Майнью.
Возглавлявшие нашу миссию Минатий Планк и Канидий Красс переглянулись. Планк слегка пожал плечами, а Красс, известный своим мужеством, выпрямился и сказал:
— Могу ли я ответить, мой царь?
— О чем тут еще говорить?
— Сначала одно общее замечание. Судя по твоим словам, ты считаешь себя победителем римлян. На это я должен сказать тебе — также и от имени императора, — что решающего сражения не состоялось и поэтому победитель не может быть назван.
При этих словах по рядам придворных пробежал возмущенный ропот. Однако это, казалось, вовсе не смутило Красса.
— И во-вторых, история доказывает, что Рим быстро оправляется после любой неудачи, потому что боги, которых ты оскорбляешь, определили Риму властвовать над миром. Риму — а не грекам, галлам, германцам, не сирийцам, не македонянам и не парфянам! Мы вернемся вновь, и если до этого тебя еще не свергнут с трона, то это сделаем мы — с тобой или с твоим преемником. Римское войско уже завоевало большую часть мира, и Парфия не будет исключением.
В зале воцарилась тишина, все затаили дыхание. В голове у меня шумело. «Сейчас, — думал я содрогаясь, — должна решиться наша судьба. Нас всех поставят на стену и сразят стрелами, а Антонию останется только беспомощно взирать на это».