Подарок охотника (рассказы)

Пеньков Владимир Васильевич

Я слушал и радовался: ведь мы с Володей Гавриловым тоже вложили частичку своего труда в это дело.

— Ну а как вы на лося поохотились? — поинтересовался я.

— Это на какого лося-то? — наморщил лоб Иван Васильевич.

— Да на того, что за уничтожение выводка полагался.

— А-а-а...— протянул он.— Не стал я по нему стрелять, друг...

— Почему же, Иван Васильевич?! Ведь такая возможность редко предоставляется, — удивился я.

— Да уж не знаю, что тебе сказать на это... — задумался егерь. — Поймешь ли меня? А хотелось бы, чтобы понял...

— Говорите все, а я постараюсь вникнуть в суть дела, — попросил я Ивана Васильевича.

— Ну хорошо... — подумав,

согласился он. — Когда я подходил к тропе, то нашел груду костей, видно, неделю тому назад волки лося задрали. Посмотрел я на них, а они белее снега, все мясо начисто обглодано: пожалел я, конечно, что мы раньше с волками не разделались, и пошел дальше... Выбрал удобное место для стрельбы, встал и затаился. Все наши ребята в загон пошли: почетное право выстрела мне решили предоставить. И вот я стою, а груда костей у меня на головы не выходит. И тут, как на грех, лось на тропе появился. Голову назад задрал, ноздри раздуты и дрожит весь — видно, недоброе почуял. Поднял я было ружье, прицелился, а мне вместо лося опять обглоданные кости представились. И дрогнула у меня рука, брат. Понял я — неправое дело совершаю. Ведь эти белые кости на нашей совести: ухлопали бы мы волков неделей раньше, и костей бы не было. А так выходит — вместо одного положенного мы двух сохатых из леса вывезем, несправедливо получается. Пусть, думаю, живет себе с миром за счет нашей лицензии. Как подумал я так, и на душе просветлело. И лось как-то сразу успокоился. Стоит себе и переминается с ноги на ногу, вроде бы поблагодарить хочет и стесняется. Тут я пальнул вверх, для острастки, он вздыбился, махнул в чащобу, да и был таков.

Смоленская область, 1958

ИЗ ОКНА ВАГОНА

В начале ноября я ехал в Ашхабад. На рассвете тепловоз перетащил наш пассажирский состав через амударьинский мост, и мимо окон вагонов замелькали колхозные бахчи: всюду дыни и дыни, сплошное дынное море...

Из-за далеких песчаных барханов верблюжьим горбом показалось искрящееся солнце. Оно коснулось своими огненными лучами сиреневых макушек цветущего гребенчука и, не утолив жажды скудными росинками, раздуваясь от гнева, безудержно поползло вверх накалять и без того растрескавшуюся от безводья землю.

— Смотрите, какая красивая птица! — крикнул кто-то из пассажиров. Все бросились к окнам.

— Да это же фазан! — сочным басом произнес какой-то пожилой мужчина.

Достаточно было мне услышать слово «фазан», как я спрыгнул с полки. Высунувшись из окна вагона, я с волнением следил за любителем тугаев и непролазных крепей.

Петух, не боясь несущегося со всей скоростью тепловоза, спокойно что-то склевывал неподалеку от железнодорожного полотна.

Чем дальше мы ехали, тем обширнее становились бахчи и все больше встречалось жирующих фазанов. Сереньких курочек-фазанок не было видно, зато петухи живым огнем горели в своем пышном наряде. Некоторые из них перелетали небольшими партиями, и тогда, низалось, в воздухе появлялись разноцветные ракеты.

Вдруг на маленьком свободном клочке земли — дальше начиналась сплошная стена гребенчука и саксаула — я увидел множество сгруппировавшихся фазанов. Они так плотно находились друг около друга, что не было никакой возможности их сосчитать.

Мне казалось: если бы собрать все бриллианты мира и, перемешав их с червонным золотом, рассыпать рядом на такой же площади, то даже эти драгоценности померкли бы при сравнении с живыми красками птиц. Шевелясь в лучах восходящего солнца, фазаны переливались всеми цветами радуги и были бесподобны в своей неописуемой красе.

Давно

кончились заросли, и за окном вагона мелькали однообразные песчаные барханы, а вместо них мне виделись фазаны.

«Сколько еще прелести скрыто от глаз людей...» — думал я, все вновь и вновь переживая виденное.

Туркменская ССР, ст. Чарджоу, 1960

СЕРЕГИНО ГОРЕ

Его все почему-то звали Серегой, а на Сергея он и не откликался. Друзей у него не было. Охотники от Сереги отворачивались, рыбаки сторонились, грибники и любители сбора ягод избегали всяких с ним совместных поездок.

За Серегиной спиной частенько посмеивались, давали ему обидные прозвища, но он на них, казалось, не обращал внимания.

Только раз за все время я видел Серегу вышедшим из равновесия. Кто-то назвал его пшеном, намекая, видимо, на маленький рост. Худощавое лицо Сереги вначале побледнело, потом стало зеленеть, светло-коричневые глаза сузились, тонкие губы перекосились, а богатая черная шевелюра рассыпалась в стороны. Еще немного, и Серега кинулся бы на обидчика с кулаками. Не ожидая от всегда спокойного Сереги такой бурной реакции, обидчик залился краской и начал извиняться. Серега быстро остыл, но весь день ходил хмурый и много курил.

С тех пор пшеном его больше никто не называл, но других прозвищ у Сереги было предостаточно: хапок, жмот, браконьер, скряга — всех не перечислишь...

— За что тебя так? — спросил я как-то Серегу после очередной перепалки.

— Наверно, от зависти... — ответил он спокойно и вздохнул.

Попал я раз с Серегой на рыбалку, и для меня кое-что стало проясняться.

Сидели мы с ним на берегу небольшого озера, неподалеку от Москвы-реки. Между мной и Серегой клонился к воде куст ивы. Я сидел правее куста, он левее. Садок для рыбы у нас был один на двоих, и мы его привязали за куст и опустили в воду. Не знаю почему, но у меня в тот вечер, как говорят заядлые рыбаки, «клевало по-страшному». Я не успевал насаживать червей, даже пришлось переключиться на одну удочку: с двумя не мог справиться. Правда, карась шел мелкий, но нет-нет да и попадется трехсотграммовый «лапоть».

Серега сидел пришибленным.

— Ну что? — спросил я, снимая с крючка очередного карасика.

— Зола... — вздохнул Серега.— Ни одной поклевки!

— Перебирайся ко мне,— предложил я,— места хватит.

Серега тут же подсел рядом. Но стоило Сереге вытащить первого карася, у меня как обрезало. Какую только наживу я не перепробовал, ничего не помогло. Тогда я ушел на его место. Но там то же самое: карась не брал.

«Не жадничай. Получил удовольствие, хватит. Пусть товарищ порадуется...» — наблюдая, как Серега опускает в садок золотую рыбину, успокаивал я себя.

Но я заметил: прежде чем опустить, Серега поднес вначале карася к губам, подержал немного, карась затрепыхался, Серега сплюнул в сторону, потом опустил.

«Вот не ожидал от него такой нежности...
– улыбнулся я. — Наверное, давно не ловил, радуется. Но при каждом сопровождении пойманной рыбы в садок картина повторялась: Серега вначале подносил ее к губам. Первое время мне было даже забавно подглядывать за ним, потом надоело, и я внимательно стал следить за своими поплавками.

Ночь мы провели с Серегой на берегу, в стоге сена, а утром чуть свет сидели на своих местах. Но то ли ветерок потянул северный, то ли по какой другой причине — карась почти совсем не клевал. У Сереги, правда, дело шло немного веселее: он хотя и изредка, но вытаскивал. Мне же не предложил перебраться, а самому набиваться было как-то неловко.