Поднятые до абсолюта
Шрифт:
К полудню Зимич раздумал идти в Хстов, как собирался первоначально, — теперь его тянуло в Горький Мох. И чем сильней дул встречный ветер, тем навязчивей становились мысли о доме, о маме, о празднике Долгих ночей… Он не посмел взять денег у Айды Очена (а тот никогда их не прятал и своего достатка не скрывал), сунул в котомку лишь выпеченный Стёжкой каравай ржаного хлеба — и теперь чувствовал себя вором, хотя понимал, что хозяин не только не обеднел без этого каравая, а был бы рад дать Зимичу еды на дорогу.
На Южный тракт — пустынный и засыпанный снегом — он вышел лишь к вечеру, а до ночлега добрался к полуночи. Теперь его не пугало отсутствие денег: вокруг костров на постоялых дворах ночевало много людей, не желавших платить за сомнительное удовольствие спать на жестком тюфяке в холодной и дымной комнате.
Не обошла Зимича и бутылка хлебного вина, пущенная по кругу. От охотников он лишь слышал о столь крепком напитке, но сам его никогда не пробовал. Стоило определенного труда не закашляться и не скривить лицо, но это испытание Зимич выдержал с честью. Зато на следующее утро в путь он тронулся на санях с тремя деревенскими, которые везли в город спряденный лен.
Еще день пути Зимич провел в раздумьях: ехать ему в Хстов или повернуть в Горький Мох. Что, собственно, он забыл в Хстове? Да, хотелось заглянуть в университет, найти профессоров, с которыми можно поговорить о превращении в змея, о сомнительном Айде Очене, о неизвестной никому Славлене и загадочном Ламиктандре, которому грозит смерть… Но пустят ли его в университет в охотничьем полушубке, заросшего бородой, с обветренным лицом?.. Кто признает в нем бывшего студента, отпрыска рода Огненной Лисицы? За три года его однокашники давно закончили учиться, и — кто знает? — может быть, ему негде будет даже остановиться на ночлег. Да и какое ему дело до Славлены, Ламиктандра, до духов, что угрожают неизвестно кому?
А между тем Млчана изменилась за три года… Сначала Зимич этого не замечал, да и не так часто за свою студенческую жизнь ему доводилось бродить по зимнему тракту, чтобы это заметить. И ночами у костров рассказывали совсем другие сказки… О близком конце света говорили кругом, о таинственном и абстрактном Зле, на службе которого стоит змей о семи головах, такой огромный, какого еще не рождала земля. И явится этот змей, чтобы разом уничтожить весь мир.
Дважды телегу, на которой ехал Зимич, догоняла процессия странных служителей Предвечного: в жалких опорках и рубищах, сквозь которые просвечивали грязные замерзшие тела, они брели по зимней дороге и выли по-звериному. Зрелище было впечатляющее… Зимич сначала не разобрался, о чем они хотят поведать миру столь странным образом, но мужики ему растолковали: многим служителям Предвечного в одночасье было откровение — о надвигающейся на мир беде. И теперь они бредут по дорогам, разнося эту весть по городам и весям, и призывают людей под знамена Добра — на помощь Предвечному и его чудотворам.
— А кто такие чудотворы? — поинтересовался Зимич, подумав при этом: не волшебники ли это, которые умеют творить чудеса?
— Ты не слыхал о чудотворах Предвечного? — рассмеялся самый молодой из его попутчиков.
— Не смейся, — одернул его старший. — В Лесу и о Предвечном-то не слыхали, а уж о его чудотворах…
Да, в Лесу и в самом деле не очень верили в Предвечного… Впрочем, в университете тоже велись бесконечные споры о его существовании. На философском факультете, как водится, изучали феологию, но эта дисциплина не нашла большого числа приверженцев — Зимич посетил две лекции прибывшего из Лиццы Надзираюшего, поспорил с ним немного и оставил бесплодные попытки убедить закостеневшего в догматах Храма феолога. Даже оттачивать на нем умение вести диспут было неинтересно: о чем говорить с человеком, логика которого лежит на постулатах, в которых нельзя усомниться? Однако Зимич неплохо представлял себе догматы Храма и видел, какая каша намешана в головах простолюдинов, ищущих защиты и у Предвечного, и у деревенских колдунов, которые не желали слышать о Предвечном, провозглашая его едва ли не предводителем злых духов. Да и зачем людям Предвечный, если колдун лечит от болезней, предсказывает будущее, вызывает дождь на поля и солнце на время сенокоса?
— Чудотворов Предвечный послал, чтобы защитить нас от семиглавого змея, который скоро явится, чтобы пожрать весь мир.
Семиглавого
Странную процессию проповедников в рубищах Зимич застал на постоялом дворе: там их вой обрел некоторый смысл. Люди звали их к кострам, накидывали им на плечи тулупы, давали хлеба и хлебного вина — но вина проповедники не пили. Зато охотно рассказывали сказки о наступающем конце света. То ли они и в самом деле были слегка сумасшедшими, то ли с ума их сводил зимний холод, то ли — и в это Зимич поверил более всего — все они отравились каким-то ядом, из тех, от которых людям являются и не такие откровения. Потому что живописали они конец света в умопомрачительных подробностях, только путано, а оттого еще более жутко. И непонятно было, то ли Предвечный так сердится на людей, что насылает на них многоглавого змея — а с ним еще множество опасных и ядовитых тварей, вроде скорпионов с львиными головами, — то ли многоглавый змей сердится на Предвечного и ведет с собой воинство Зла. Но, так или иначе, чудотворы — воинство Добра — встанут на защиту людей от всех этих чудовищ. Однако победить смогут лишь тогда, когда люди повернут головы в сторону Добра и отрекутся от Зла в самих себе.
Зимич попытался задать несколько вопросов продрогшему проповеднику, но тот впал в неистовство, плевался, махал руками и вопил о том, что Зимич есть защитник Зла и своими злыми речами хочет приблизить конец света. Позиция проповедника в споре была беспроигрышной, Зимич не раз слышал о подобном способе ведения диспутов и даже сам когда-то пытался его освоить, но так и не сумел: ему больше нравились честная логика и веские аргументы, а не хитрость и подтасовка фактов.
Еще одно явление заставило Зимича всерьез задуматься о переменах, произошедших в Млчане в его отсутствие: два десятка вооруженных всадников под белыми знаменами и с белыми кокардами на высоких собольих шапках примчались на постоялый двор, чтобы поужинать и сменить лошадей. Постоялый двор притих и словно скукожился, хозяин трактира самолично выскочил всадникам навстречу и разве что не расстелился перед ними ковровой дорожкой. Они платили золотом, но не жадность толкнула толстопузого трактирщика на мороз — страх. Будто не отряд воинов, стоящих на страже закона, явился к нему в гости, а шайка разбойников, творящая беззакония.
— Гвардия Храма Добра, — с уважением шепнул Зимичу его попутчик.
Сколько Зимич себя помнил, храмы Предвечного не содержали гвардии, Лиццкая Консистория, при всем своем могуществе, в случае надобности обращалась за помощью к светским властям…
Гвардейцы вели себя бесцеремонно, и гости постоялого двора старались не попадаться им на дороге. Один из них подошел к костру, возле которого сидел Зимич с попутчиками, подозрительно посмотрел на их лица, кивком поклонился проповеднику и придвинул руки к огню — ему без слов уступили место. На самом ли деле проповедник глазами указал на Зимича гвардейцу, или это только показалось? Тот долго разглядывал его сквозь пламя костра, а потом спросил:
— А что надо охотнику на этом тракте?
— Я не охотник, — ответил Зимич. — Меня зовут Стойко-сын-Зимич Горькомшинский из рода Огненной Лисицы, и я иду домой, в Горький Мох.
Попутчики слегка отстранились от него — не ожидали, что везут с собой отпрыска столь знатного (по их мнению) рода. Но на гвардейца его признание впечатления не произвело, он лишь кивнул удовлетворенно. И на лице проповедника появилось понимание — печальное и жалостное, словно Зимич сообщил ему о своей смертельной болезни.
— Ты, наверное, учился в университете? — тихо спросил проповедник.
— Да, я учился в университете.
— Теперь понятно, — вздохнул тот. — Рассадник заразы, которую сеет среди нас Зло. Но это не страшно — Зло в себе можно преодолеть. Главное, вовремя ступить на путь Добра.
Зимич не стал отвечать на столь расплывчатое предложение, памятуя о том, как проповедник брызгал слюной несколько минут назад.
— Смотри, не ступишь на путь Добра — мы тебя поставим на него силой, — громко расхохотался вдруг гвардеец, очевидно, довольный своей шуткой.