Поднявший меч. Повесть о Джоне Брауне
Шрифт:
«Старый Браун превратит виселицу в место столь же святое, сколь святым сделал крест другой мученик», — сказал Ральф Уолдо Эмерсон.
Натаниель Готорнвозражал:
«Разве смерть этого фанатика с окровавленными руками может освятить виселицу, как гибель Христа освятила крест? Брауна повесили совершенно справедливо!»
«К небесам от виселицы не дальше, чем от трона», —
Уходя на казнь, Браун передал записку:
«Я, Джон Браун, теперь вполне уверен в том, что преступления этой погрязшей в грехахстраны могут быть смыты только кровью. Теперь я понимаю, что напрасно тешил себя мыслью, будто это может произойти без большого кровопролития».
Аболиционистка Сара Эверетписала:
«Как могут здравомыслящие христиане предлагать покончить с этим грехом, но пользуясь средствами Джона Брауна? Вы знаете отлично и все знают, что рабовладельцы не допустят у себя на Юге никакой проповеди истинного христианства, а только христианство дьявольское. До сердца великого Юга могут добраться только божьи посланцы мести!»
В январе 1860 года издатель из Нью-Йорка предложил Редпату срочно опубликовать биографию Джона Брауна, чтобы поддержать Линкольна в избирательной кампании. Редпатотказался: «Я не хочу участвовать в святотатстве, при котором сигары зажигаются от алтарного огня».
Его книга «Общественная жизнь капитана Брауна» была посвящена «Уэнделлу Филипсу, Ральфу Уолдо Эмерсону, Генри Торо — защитникам праведника; когда толпа погромщиков кричала: «Безумец!», они произнесли: «Святой»».
Весь сбор от продажи книги пошел семье Брауна.
Редпат писал Торо, что эта книга «предназначена для масс, именно к этому я стремился; у образованных людей достаточно других учителей».
Через полгода, в День независимости, четвертого июля 1800 года, к могиле снова пришли друзья Брауна. Они вновь подтвердили «неколебимую веру в Принципы Свободы для всех и… нашу решимость Всеми, Любымисредствами помогать рабу освободиться, оставляя каждому лично, оставляя на совести каждого решать, каким именно способом и когда именно принципы будут воплощены в дела».
Второго декабря Мэри Браун ждала в Харперс-Ферри, в том самом пожарном сарае. С ней были друзья — семья Мак-Ким и Гектор Тиндейл. Губернатор обещал выдать тело Брауна. Мэри не плакала. Она застыла, закрыла глаза. Перед ней — его лицо, измененное страхом, корзинка с едой, обед у Эвисов. И опять сначала — объятье, его лицо, его руки. Их последний обед. Виселицу, ЕГОна виселице, она представить себе не могла.
Смерть — черпая непроглядная мгла. Без просвета.
Сырой холодный декабрьский ветер продувал все углы пожарного
— Здесь они укрепились. Бон туда капитан Браун велел отвести заложников. Отсюда они стреляли, из-за этих повозок. Вот следы пуль. А ворота разбили бревном… Тут была последняя схватка… Это пятна, должно быть, от крови.
Она поглядела — бурые пятна на глинобитном полу. Их кровь. Ее кровь.
Тиндейл, осторожно прикоснувшись к плечу, словно ответил на ее мысли:
— Эта кровь пролита за святое дело, мэм, за великое святое дело свободы. Капитан Браун верил неколебимо, и я верю — его дело победит. И сюда будут приходить паломники, чтобы поклониться памяти героев, памяти Джона Брауна, его сыновей, его друзей. Вы должны гордиться, мэм, вы и вся ваша семья, все будущие потомки. Велика скорбь, но еще больше гордость.
Она слушала. Ей чудились даже знакомые интонации, но того голоса она никогда больше не услышит. Святое дело… Гордость… Правда, конечно, правда. Но все равно — в черной мгле нет просвета.
Гроб с телом Джона Брауна отправили из Чарлстона в Харперс-Ферри под охраной солдат. Вдоль улиц стояли безмолвные толпы.
Третьего декабря поезд с гробом прибыл в Филадельфию.
На вокзале собралось множество людей. Гроб погрузили на корабль, отплывавший в Нью-Йорк. Там друзья изготовили новый гроб, они не хотели хоронить Брауна в «южном» гробу.
Дальше его везли в фургоне. Следом — повозки и верховые. Мэри не замечала перемен — поезд, корабль, фургон, — все равно гроб. Траурный кортеж проезжал Трою, Рутлэнд, Вергенны, Вестпорт, и везде звонили колокола и собирались люди. От Элизабеттауна до Северной Эльбы — двадцать пять миль гроб сопровождал почетный караул. По этим городам еще недавно метался Джон Браун, торопился из одного в другой, из дома в дом. Он спешил, чужое горе гнало, заставляло спешить. Он вербовал сторонников, искал деньги, звал живых, готовился свергнуть рабство.
Теперь его везли, процессия двигалась медленно. Вечером седьмого декабря добрались до Северной Эльбы.
Какая была огромная семья — целый клан, едва усадишь за стол. А теперь их осталось в живых немного. Четверо сыновей — Салмон, Джон-младший, Джейсон и Оуэн. Мэри, дочери, невестки. Женщины и дети. И друзья.
Могилу выкопали под тем самым камнем, на котором было выбито: «Джон Браун погиб…» Воля покойного соблюдалась неукоснительно. На камне появились новые надписи, как он велел второго декабря. Священник отслужил заупокойную службу.
Уэнделл Филипс говорил у могилы:
— Он уничтожил рабство в Виргинии. Вы можете возразить, что это преувеличение. А между тем историки будут датировать освобождение Виргинии от событий в Харперс-Ферри. Да, верно, там еще есть рабы. Но ведь когда буря вырывает сосну на холме, сосна кажется зеленой еще долго — год, два. Однако это дрова, а не дерево. Джон Браун вырвал корни системы рабства, она еще дышит, но уже не живет…
Филипса слушали родные, друзья, соседи, слушали белые и негры.