Подонок. Я тебе объявляю войну!

Шолохова Елена

Берет книгу с полки, бросает на меня победоносный взгляд, но тут нога ее соскальзывает с округлого подлокотника.

Гордеева, охнув, неуклюже взмахивает руками, и в следующий миг я, рванув к ней пулей, ловлю ее практически на лету. Не даю упасть, а заодно, улучив момент, украдкой тыкаюсь носом куда-то за ухом. Успеваю вдохнуть ее, пока ставлю на ноги. И не выдыхаю.

Держу ее за талию, можно сказать, обнимаю. И не убираю сразу руки, ворую лишние секунды этой нечаянной близости. А потом и вовсе прижимаю к себе еще теснее.

—

Осторожнее, — шепчу хрипло. Горло в миг пересыхает.

Слышу прерывистый выдох сначала ее, потом — свой. А затем — громкий хлопок двери. Слишком громкий.

Вздрогнув, мы тотчас отшатываемся друг от друга, и оба смотрим на дверь. Но там уже никого…

54. Стас

После эпизода в коворкинге мы с Гордеевой сторонимся друг друга. Точнее, она сторонится, а я тоже не лезу. Я же еще в субботу решил больше ее не замечать. Ну вот и не замечаю типа.

Хотя, конечно же, секу практически каждый ее шаг. На уроках, на переменах, всё время. Но так, без палева. Во всяком случае пока Рус во время обеда какого-то черта не спрашивает при всех:

— Стас, а вы что, со Шваброй еще того… общаетесь? — двусмысленно играет бровями Рус. — Или уже…

— А тебе не похрен ли, с кем я общаюсь? — взрываюсь я сразу.

На меня тотчас оборачиваются все в радиусе десяти метров. Только Яна опускает глаза в тарелку. Ну и Сонька моя сконфуженно ерзает. Остальные же пялятся так, будто я не просто прикрикнул, а устроил тут целое шоу.

Гордеева тоже смотрит. Но недолго. Почти сразу отворачивается. Она сидит за дальним столиком, как всегда, одна, наполовину скрытая колонной.

Я встаю и ухожу под гробовое молчание наших. Бесит, что все лезут не в свое дело. Но еще — совсем неожиданно — меня вдруг зацепила эта «швабра».

Последним у нас физкультура. На физре мы занимаемся с девчонками отдельно. Сегодня у нас нормативы в спортзале, а у девчонок — бассейн.

Правда, после физры нам с Гордеевой еще предстоит подготовка к олимпиаде. Арсений уже два раза напомнил, что ждет нас после уроков. Если бы не это, я бы уже свалил домой. А так приходится сидеть куковать в одиночестве на скамейке запасных со своим освобождением от физры, пока наши нарезают по спортзалу круги в качестве разминки, а затем к кувыркаются на брусьях.

Залипаю в телефоне, чтобы не так скучно было. А за несколько минут до звонка мне вдруг приходит сообщение от Соньки:

«Янка собралась наказать Гордееву».

Подскакиваю, снова сажусь. Строчу ответ:

«Где? Когда?»

Знаю я их разборки и наказания. Сразу вспоминаю Меркулову, побитую, обритую, на коленях, и холодный пот прошибает.

Ну же! Сонька, отвечай!

Не отрывая взгляда от экрана, в спешке выхожу из спортзала.

Наконец от нее прилетает сообщение:

«Прямо

сейчас. В душевой».

Вламываюсь в женскую душевую. Точнее, в раздевалку. Девчонки из десятого тут же поднимают визг. Кто-то из них переоделся, кто-то еще не успел, но я даже не смотрю на них.

— Где? — почти ору, заглушая их вопли.

— Кто? — спрашивает одна, хлопая испуганно глазами и прижимая к себе какие-то тряпки.

— Гордеева… Ашихмина… моя сестра?

Эти дуры мечутся, как перепуганные овцы. Наконец визг стихает, и девчонки быстро-быстро одна за другой выскакивают в коридор.

Остается одна Сонька. Она стоит у шкафчика, неторопливо роется в своей сумке. Потом достает помаду и, выпятив губы, начинает краситься.

— Соня, что за фигня? Где они? Где Янка? Где Гордеева?

Она, не отрывая взгляда от зеркала, равнодушно показывает на дверь самой душевой.

Дергаю ручку — заперто изнутри.

— Открывай! — колочу со всей дури. — Я же сейчас дверь вышибу нахрен!

— Так они и откроют, ага…

Продолжая ломиться, кричу уже спокойнее:

— Ян, выйди, поговорим.

Но оттуда слышны лишь шум воды и приглушенные голоса. А затем вдруг раздается отчаянный вопль.

Ногой ударяю дверь рядом с замком, и она с грохотом распахивается настежь. И в ту же секунду из душевой пулей выскакивает Яна.

Она полностью одета, но блузка сплошь залита водой. Волосы тоже мокрые, а лицо красное и перекошенное. Взгляд же и вовсе какой-то ошалевший, почти безумный.

За ней следом семенит Алла и приговаривает:

— Яночка, ты как? Сильно больно?

Янка в ответ только подвывает. Потом замечает меня и вскидывается:

— Ненавижу тебя! Ненавижу!

Хватает свою сумку и выбегает прочь вместе с Аллой.

— Ну, я тоже пойду, — говорит Сонька. — Ты только не говори им, что я тебя предупредила, ладно? А то она и так на меня обиделась из-за того, что я не пошла с ними Шваб… эту твою бить…

Я остаюсь в раздевалке один.

Зайти в душевую не решаюсь — вдруг Гордеева там голая. И уйти не могу — не знаю же, успели они ей что-нибудь сделать или нет?

Стою рядом с дверью, подпирая спиной стенку, и прислушиваюсь. Вода вроде стихла. Сердце в груди прыгает как подорванное.

— Эй! Ты там в порядке? Помощь нужна?

Гордеева не отвечает, а спустя несколько секунд выходит сама, завернутая в полотенце. Бросает на меня злющий взгляд и яростно шипит:

— Подружке иди своей помоги. А ко мне больше не приближайся! Никогда! Ясно?

— Что у вас произошло?

— У нее и спроси! И вообще, Смолин, ты дверью не ошибся?

Я смотрю ей в спину, пока она идет к кабинке, и сдвинуться с места не могу, точно прирос. Жадно пожираю глазами ее плечи, по которым струятся с волос капли воды, острые лопатки над кромкой белого полотенца, голые ноги. Оторваться не могу, как еще следом не тянусь за ней.