Подонок. Я тебе объявляю войну!
Шрифт:
Среди дружного улюлюканья и смешков слышу чей-то басок:
— Дэн, хорош! Всё!
— Дуб, иди нахрен!
— Э, ты ничего не попутал?
Он оттягивает Гордеевского дружка в сторону. Тот отбивается:
— Дуб, да пусти ты меня! Да че ты? А если бы этот хрен к твоей тёлке лез? — потом уже мне орет: — Эй, ты, мажористое чмо, еще раз тебя увижу…
— Да харэ уже орать на весь двор! — рявкает на него этот Дуб и куда-то, судя по звукам, уводит. Остальные тоже сваливают следом.
А
Ну пока не решаю встать… и сразу опять оседаю.
Кое-как я подползаю к стене дома и сажусь, привалившись к ней спиной. И снова пытаюсь отдышаться. Затем сквозь куртку ощупываю бок — по ходу, опять ребро. Выдыхаю тяжело и, откинув голову затылком к стене, буквально на пару секунд закрываю глаза.
— Стас? Это ты? — слышу вдруг голос Гордеевой. — Ты почему здесь?
Брежу, что ли? Открываю глаза — реально она. Стоит надо мной.
— О-о… — мычу сквозь зубы. Губы, кажется, разбиты. — Ты откуда взялась?
Блин, голос, как у удавленника.
— Я тут вообще-то живу. А почему ты сидишь на земле? Тебе плохо?
Она присаживается рядом на корточки, заглядывает в лицо и испуганно охает.
— А! Боже! У тебя кровь! Стас, ты как? Кто тебя избил?
— Никто.
— Как это никто?
— Никто, Гордеева, это никто, — припоминаю ей ее же фразу.
— Ты встать можешь? Я сейчас скорую вызову! — суетится она.
— Да не надо никакой скорой. Все нормально со мной.
Мне вообще-то и правда уже полегче. Ну так, относительно. Опираясь на стену, я даже поднимаюсь на ноги. Правда оторваться от стены пока не рискую. Не хватало еще перед ней тут расстелиться. И так стремно до невозможности, что меня опять уделал этот ее урод, и она это видит. Стыдно так, что даже смотреть на нее не хочу. Решит, наверное, что я беспомощный мешок, лошпет какой-то, который не может даже за себя…
— Тогда пойдем ко мне, — предлагает она.
Качнув головой, отказываюсь. Ну уж нет. И так перед ней опозорился. Как-то неохота, чтобы эта минута позора растянулась еще на какое-то время. Нет, доковыляю уж как-нибудь до машины и домой…
Корячусь, но достаю из джинсов ее кольцо, протягиваю на ладони.
— Вот. Забыла у меня…
— Ой, точно… мое… — улыбается Гордеева. — Спасибо тебе большое!
Надевает его на палец. Потом снова переключается на меня. С озабоченным видом хмурится.
— Нет, Стас, пойдем все-таки ко мне. Ты даже вон шатаешься…
— Нет, Гордеева, как-нибудь в другой раз…
— Ну что ты как маленький? Идем!
Вот же пристала!
Хотя… вообще-то мне интересно посмотреть, как она живет. И побыть немного вместе тоже, конечно, хочу, чего уж. Только пусть не квохчет надо мной как наседка, а то и без того стремно.
Она тянет меня за руку к двери, потом вообще обхватывает за талию.
— Блин, Гордеева, ты чего? — отвожу от себя ее руку. — Не трогай меня. Нашла инвалида. Я сам.
Фантастика, но я еще как-то умудряюсь подняться на своих двоих на второй этаж. С небольшими остановками и передышками правда, но сначала думал, что вообще эту лестницу не осилю.
Она идет впереди меня и постоянно оглядывается. Проверяет, видать, ползу ли я еще сзади или уже всё, сдулся. И при этом что-то говорит-говорит. То причитает, то всякими вопросами забрасывает. Я не отвечаю. Даже не слушаю толком. Просто молча поднимаюсь, крепко сцепив челюсти, чтобы ненароком какое-нибудь кряхтение или стон не издать.
Пока она гремит ключами и воюет с замком, пытаясь открыть дверь, я опять приваливаюсь к стенке. Перевожу дух, ну и закрываю глаза. Просто свет в подъезде противный, тусклый и дрожащий.
— Что, совсем плохо? Тяжело? Может, все-таки вызову скорую? — тормошит меня Гордеева.
— Да нормально всё. Просто устал, спать хочу.
— Можешь у меня остаться на ночь, я одна дома… — выпаливает она и тут же осекается, стремительно и густо краснея. А это очень редкое явление.
Я сразу оживаю.
— В смысле, я имела в виду, что есть место… Я могу постелить тебе у себя в комнате, а сама на мамину кровать лягу, так что… — поспешно объясняет она, а потом и вовсе замолкает, не договорив. И глаза отводит. А я, наоборот, на нее сейчас пристально смотрю, оторваться не могу.
И меня вдруг торкает, аж сердце начинает трепыхаться. Не оттого, что она там что-то стелить собралась, конечно, а оттого, что стоит совсем близко, обволакивая меня своим запахом. Оттого что мы будем всю ночь только вдвоем. И, главное, оттого что она смутилась.
Нет, главное, это то, что смутилась она из-за меня. Ведь Гордеева не из тех, кто чуть что — и в краску. Мне вообще сейчас кажется, что между нами что-то происходит… объяснить не могу, но чувствую, почти осязаю.
— Как-то двусмысленно прозвучало… — бормочет она.
— Угу, — улыбаюсь я разбитым ртом, прибалдевший. И как-то сразу становится пофиг и на ее дружка, и на саднящий бок, и на свой позор, и на Сонькину истерику, и вообще на всё разом. — Я так и подумать могу, что ты ко мне подкатываешь.