Подсолнухи
Шрифт:
— Зиночка, налей сметанки, ласточка, — позвал девушку Илья. (Это могла быть и Леночка, и Мусенька, и повариха тетя Женя.)
Девушка выпрямилась, повернулась к двери и, улыбаясь, стала смотреть на Илью. Подрезов стоял в дверном проеме, облокотясь одной рукой на косяк, рослый, плечи развернуты, влажные после умывания черные волнистые волосы зачесаны назад и чуть набок, сросшиеся на переносице черные брови, карие пристальные глаза, прямой нос, улыбающиеся губы, во рту бело от зубов, чистое продолговатое лицо с едва раздвоенным подбородком. Резиновые пляжные сандалии, шорты, клетчатая рубаха с закатанными рукавами. Илья молчал, жмурил на девушку
— На работу? — спросила Зиночка, не отводя взгляда от Подрезова. — Вот счастливый, целыми днями на море. Позавидуешь…
— На работу, — кивнул Илья. — Пойдем загорать. Купалась нынче?
— Мы и так загораем, — Зиночка указала на плиту, где теснились кастрюли и сковородки. — Накрутишься за день — земля качается. Завтракать станешь? Что тебе, сметаны? Сейчас, кружку найду…
Она принесла граненую пивную кружку — ею подливали в кастрюли воду, подумала, глядя на фляги, открыла одну, погрузила в сметану, черпая, наполнила до краев кружку и подала Илье. Илья протянул руку и, не меняя положения тела, стал пить глотками, передыхая, и все улыбался, прижмуривая слегка глаза, и Зиночка все смотрела на него. Допил, оставив на дне и стенках сметану. Отдав кружку, Илья вытер сложенным зеленым платком красные губы, поблагодарил Зиночку, и пошел на свое рабочее место. Было без трех минут восемь, в это время он обычно и появлялся.
Столовую от моря отделяла асфальтированная набережная, дальше — ограда, ступенчатый спуск к калитке и неширокая полоса гальчатого пляжа, где в обоих концах поднимались ажурные деревянные навесы: планки на крышах их были укреплены так, чтобы сдерживать, преломляя, солнце, жаркое в полдень.
Открыв сетчатый проволочный тамбур, в котором у него хранились зонты и лежаки, скинув рубашку, Илья взял ведро и пошел через весь пляж, собирая мусор. Поздним вечером на территорию пансионатского пляжа, замыкай не замыкай калитку, набирались те, кто загорал на диком пляже. Почему-то им нравилось ночами сидеть здесь. После «дикарей» оставались бутылки, пустые пачки сигарет, обрывки газет, тряпка какая-нибудь. Свои отдыхающие вели себя аккуратно, Илья приучил их, прикрепив к навесам картонки с надписью «Уважайте труд уборщиц». Редко кто забудется, бросит окурок. Ему тут же заметят, указав на надписи.
Отдыхающих в это время на пляже было немного, несколько человек, они уже выкупались и теперь прохаживались, обсыхая, чтобы одеться и идти на завтрак. Вода в море была чистой, на мели просматривался каждый камушек. Море спокойное, слабо плескалось у берега, намывая изломистую кайму из мелкого гравия. Солнце давно поднялось из-за холмов, осветив бухту, грело ощутимо, на воду еще можно было смотреть без очков. Через бухту наискось в дальний край к причалам медленно плыл белый остроносый прогулочный катер, пустой пока. И на причалах почти никого не было.
Собрав мусор и бутылки, Илья вынес ведро наверх к жестяному ящику, мусор высыпал в ящик, а бутылки поставил около — их заберут уборщицы, сам Илья никогда не сдавал бутылки, не унижался. Теперь ему оставалось разнести по пляжу, укрепив в специальных трубах-держаках, широкие полотняные зонты для тех, кто любит тень. А потом придут после завтрака отдыхающие, станут брать лежаки, укладываясь кому где удобнее. А Илья будет сидеть под навесом, читать, надев дымчатые очки, загорать, купаться вместе со всеми, время от времени обходя пляж, поглядывая, все ли в порядке, не мусорит ли кто. Следом будет трехчасовой перерыв — с часу до четырех, самое жаркое время дня —
Четыре года назад приехал сюда Илья Подрезов. А до этого жил он в родной деревне, на сибирской речке Шегарке, притоке Оби. Небольшая, дворов сорок с лишним, деревушка — отделение совхоза. Речка, лес, болота. Озера среди болот. Пашни, выпасы, сенокосы. Старшая сестра в городе живет с семьей, Илья на Шегарке с родителями. Старики родители: мать, бывшая колхозница, надорванная работой в войну и позже, отец, совхозный конюх, кривобокий, покалеченный на фронте мужик. Школа-восьмилетка, курсы трактористов, работа на тракторе до армии. Повестка, проводы, письма…
Гулял перед призывом Илья с девчонкой Клавкой. Росли вместе, учились с первого по восьмой. Гуляли, гуляли и догулялись. Ему на службу идти, а ей через месяц-другой рожать. Клавка затосковала и в рев: забудешь, как я тогда?! Но Илья успокоил ее, сказав, что по возвращении поженятся. Он не отказывается от нее, все знают, у всех на виду гуляли. Клавка рада, мать ее рада — хороший парень зятем будет. Рады родители Ильи — сын с ними останется, а уж Клавку они давно своей почитают. Собрали гостей на проводы, Клавка осталась, родители остались поджидать со службы сына.
Служил Илья на юге, почти возле самого моря. В свободное время ездили купаться, ездили в зеленые приморские городки. Илья, до армии не бывавший нигде далее районного села, ко всему присматривался, прислушивался, расспрашивал, дивясь легкой южной жизни. Море. Солнце. Теплынь почти круглый год. Ни осенней распутицы, когда по дорогам ледяная грязь едва не до колен, ни унылых надоедливых дождей с конца сентября и по заморозки, ни затяжных метелей — дверей не открыть, а надобно вставать, идти работать, ни морозов, высекающих слезы — они тут же замерзают на ресницах. Сломается трактор в дороге — хоть заревись…
На юге — все иначе. Если у тебя (село это, город ли — неважно) дом свой близ моря, ты можешь распрекрасно жить только за счет курортников, которым здесь, с марта по ноябрь, нет числа, беря с каждого по три рубля в сутки. Месяц минул — девяносто рубликов отдай хозяину, будь добр. А хозяин, он не одного тебя пускает, и по пяти человек у него живет зараз, и по семи, и больше. А сад, откуда все чередом плывет на базар… А огород с лучком-чесночком-редисочкой, ягодками всякими. Один огород, рассказывали Илье, небольшой, соток в десять скажем, столько приносит дохода, что не одним детям — внукам остается. Живущим в Сибири и глубже кажется, что фрукты-овощи на юге ничего не стоят, на килограммы не продают — ведрами, и ведро яблок, допустим, отборных — три рубля, самая высокая цена. А уж огурцы, те никто и за овощи не считает, лопатами гребут их, как и помидоры. Копейки цена ведру.
В дни увольнения Илья часто с рублями солдатскими своими заходил на базар. Помнит, как попал впервые. Средина июня, ни яблок, ни винограда не было, была ягода, и стоила она хорошо: клубника шесть рублей килограмм, черешня четыре. Илья кинулся к ведру с малосольными огурцами, вспоминая деревню, спросил, а они два с полтиной. Вот тебе и огурчики. Огирки, как называют их на юге. Вот это жизнь! И на кой тебе образование, диплом, к чему так стремятся многие, служба, пенсия. Тебе нужно восемь грядок под клубнику и столько же под огурцы, благо растут они прямо на земле, а не на навозе, как в Сибири. И ты спасен, ты огражден от всех бед и невзгод до последнего дня своего.