Подвальная станция
Шрифт:
Она была старая, но отнюдь не за пределами омоложения. На вид ей было, возможно, около пятидесяти, а он видел ее голограммы в двенадцать и шестнадцать, лицо, еще не застывшее теперешней красотой. Для женщины в шесть раз его старше она выглядела еще очень неплохо, и то, что у нее имелось, он бы в темноте не отличил от Джулии Карнат, повторял он себе со старательным цинизмом — и лучше, чем Джулия, по крайней мере, Ари выражалась яснее о том, что ей нужно. Все в Резьюн, рано или поздно, спали со всеми в разумных пределах, и было не так уж удивительно, что Ари Эмори хотела вернуть свою молодость с копией мужчины, который
Он не был уверен, что сможет это сделать, но, говорил себе, что по крайней мере с ней он приобретет опыт: его собственный ограничивался Джулией, да и этот закончился тем, что она попросила у него Гранта — это причинило ему такую боль, что он больше к ней не возвращался. Этим приблизительно и ограничивался опыт его любовных приключений, и он почти признал правоту Джордана в его женоненавистничестве.
Ари — змея, в ней все достойно порицания, но ключевым, как он считал, было его восприятие. Если ему удастся использовать это, если удастся устроить то, что Джордан называет «идиотскими трюками», тогда у Ари не будет оружия. Это был бы лучший выход из создавшегося положения и именно к этому он и готовился — быть мужчиной, пройти через все неприятности, обрести опыт (видит Бог, женщина в возрасте Ари может кое-чему научить его… в некоторых отношениях). Надо позволить Ари сделать то, что она хочет, сыграть в ее маленькие игры и либо потерять интерес, либо — нет.
Он полагал, что может поставить себя на место Ари — что семнадцатилетнего юношу едва ли очарует женщина ее лет, однако женщина ее возраста вполне может иметь желание получить в качестве любовника красивого, полноправного гражданина с чувством юмора. Так пусть она заглотит крючок.
Пусть у нее будут проблемы, а у него будут решения.
При отношениях с ней, возможно, надо опираться на ее возраст и самолюбие, слабости, которые никто до сих пор не обнаружил, потому что никто другой не был тем семнадцатилетним, которого она хотела.
На его часах было 21:05, когда он подошел к дверям апартаментов Ари и позвонил — этими пятью минутами он хотел заставить Ари задуматься, собирается ли он появляться, или они с Джорданом задумали что-то; но не более пяти минут, потому как он опасался, что у Ари возникнут подозрения, и она примет контрмеры, которые даже сама потом не сможет остановить.
Дверь ему открыла Кэтлин, дверь в апартаменты, каких он никогда не видел — стены облицованы желтым камнем и белая мебель, очень дорогая; обстановка как раз по карману Ари, а остальные видели подобное только в таких местах, как Государственный зал да и то по телевизору; и здесь же Кэтлин, увенчанная короной светлых волос, безупречная в своей черной униформе, очень чопорная — правда, она всегда такая.
— Добрый вечер, — сказала ему Кэтлин, один из немногих случаев, когда он слышал от нее приятные слова.
— Добрый вечер, — откликнулся он в то время, как Кэтлин закрывала за ним дверь. В комнате звучала музыка, едва слышимая… электронные пассажи, холодные, как каменные залы, по которым они струились. Он почувствовал дрожь. Он ничего не ел за исключением пригоршни соленых чипсов во время ленча и кусочка хлеба без масла на ужин (ему казалось, что от другой пищи
— Сира не принимает в этой части апартаментов, — пояснила Кэтлин, ведя его в другой зал. — Этот только для больших приемов. Ступай аккуратнее, сир, эти ковры на каменном полу иногда скользят. Я каждый раз говорю об этом сире. Ты что-нибудь слышал о Гранте?
— Нет. — Мышцы живота напряглись при этой внезапной, неожиданной фланговой атаке. — Я и не ожидаю.
— Я рада, что он в безопасности, — сказала Кэтлин доверительно, как если бы высказалась о хорошей погоде, таким же вкрадчивым голосом, так что он не знал, была ли Кэтлин когда-нибудь чему-нибудь рада или беспокоилась о ком-либо.
Она была холодна и красива, как музыка, как зал, через который она его вела, а ее партнер встретил их на другом конце этого зала, в просторном низком кабинете, отделанном полированным меховым деревом, голубовато-серым и похожим на ткань под блестящим пластиком; интерьер дополнялся длинным белым пушистым ковром, серо-зелеными креслами и большим бежевым диваном. Флориан, также одетый в форму, вышел из следующего зала; темноволосый и тонкий по контрасту с атлетической блондинкой Кэтлин. Дружелюбным жестом он положил руку на плечо Джастина.
— Скажи сире, что ее гость пришел, — сказал он Кэтлин. — Не хочешь ли выпить, сир?
— Да, — ответил он. — Водка с пепчи, если есть. — Пепчи являлась достаточно экстравагантной; а он еще не пришел в себя от шока, который произвела на него роскошь, окружавшая Ари в Резьюн. Он взглянул вокруг, оглядел даунерскую статуэтку в дальнем углу рядом с баром, ритуальные маски с выпученными глазами, стальную скульптуру и несколько картин, развешанных на отделанных деревянными панелями стенах, которые он видел в фильмах… О, Господи, классика из субсветовых кораблей, живопись осела здесь, где только Ари и ее гости видели их. Комната — образец роскоши.
И но подумал о девятилетнем эйзи, о котором рассказывал отец.
Флориан принес ему напиток.
— Присядь, — предложил Флориан. Однако он пошел по возвышению, опоясывающему комнату, разглядывая картины, одну за другой, потягивая напиток, который он пробовал всего раз в жизни, и старался взять себя в руки.
Позади он услышал шаги и повернулся в тот момент, когда Ари подошла к нему, Ари в поблескивающем халате с геометрическим рисунком, перетянутом в талии, в наряде, явно не подходящем для деловой встречи. Он уставился на нее, сердце было готово выскочить из груди от сознания того, насколько реальна была Ари, от того, что он находится в совершенно незнакомой ситуации, и что отсюда не было выхода.
— Любуешься моей коллекцией? — Она указала на картину, которую он рассматривал. — Работа моего дяди. Он был настоящий художник.
— Он был мастер. — На мгновение он был выбит из колеи. Меньше всего он ожидал, что Ари начнет с воспоминаний.
— Он был хорош во многих отношениях. Ты не знал его? Конечно, нет. Он умер в сорок пятом.
— До моего рождения.
— Черт возьми, как время летит! — Ее рука скользнула под его руку и повлекла к следующей картине. — Это настоящий шедевр. Фаусберг. Наивный художник, но изобразил первое видение Альфы Центавра. Где сейчас люди не бывают. Я обожаю эту картину.