Подвиг
Шрифт:
Чмъ — не волшебница Наина?…
XII
Какъ въ нкiй скитъ вошли Немо и Ранцевъ въ жилище старца въ королевскомъ лсу Notre Dame. Горница съ каменнымъ поломъ была увшана иконами. Подъ лампадкой стоялъ легкiй переносный аналой. Книга въ темномъ кожаномъ переплет лежала на немъ. У стны было бдное, жесткое, скудное монашеское ложе. Пахло лампаднымъ масломъ, воскомъ и ладаномъ и, такъ не отвчая этой обстановк кельи, откуда то снизу, непрерывно и гулко гудлъ моторъ машины.
— Пожалуйте, Ричардъ Васильевичъ, — привтливо сказалъ монахъ и, неслышными шагами обогнавъ вошедшихъ,
Передъ ними была довольно большая комната съ однимъ окномъ. И первое, что бросилось въ глаза Ранцеву въ ней — большой радiо-аппаратъ какой то особой невиданной формы. Отъ него поднялись навстрчу Немо два человка. Одинъ, высокiй старикъ съ окладистою, «лопатой», сдою бородою, худощавый и красивый сверною не русскою красотою, другой бритый полный человкъ съ актерскимъ лицомъ.
— Густавъ Эрнестовичъ, — сказалъ Немо, — я къ вамъ со своимъ помощникомъ и замстителемъ. Петръ Сергевичъ, это нашъ радiографистъ Густавъ Эрнестовичъ Лагерхольмъ, великiй изобртатель, а это его помощникъ Адамъ Петровичъ Шулькевичъ. Теб много придется работать съ ними и слышать ихъ, а видть придется рдко.
И, обращаясь къ Лагерхольму, Немо добавилъ:
— Какъ у васъ, не началось?
Сдобородый финнъ посмотрлъ на большiе старомодные часы, висвшiе у него на живот на золотой цпи и чисто по русски, безъ акцента, сказалъ:
— Еще полчаса.
— Мы пока пройдемъ къ Вундерлиху, — сказалъ Немо.
— Есть, — по морскому сказалъ Лагерхольмъ и за тяжелое кольцо въ полу поднялъ люкъ. Потянуло душнымъ аптечнымъ запахомъ. Желтый свтъ керосиновой лампы показался тамъ.
— Негг Wunderlich, — крикнулъ по нмецки Лагерхольмъ, — къ вамъ капитанъ Немо. Давайте, прошу васъ, лстницу.
Грубая, тяжелая лстница показалась у отверстiя. Желзные крючья отыскали скобы и зацпились за нихъ. Лающiй голосъ раздался изъ подземелья:
— Bitte sehr.
Немо, за нимъ Ранцевъ, спустились въ подземелье.
Тамъ, при скудномъ свт лампы, Ранцевъ увидалъ большую лабораторiю. По грубо сдланнымъ полкамъ стояли колбы, реторты и склянки съ желтой жидкостью, накрытыя стеклянными пластинками. На полу были ящики и жестянки съ уложенными въ нихъ маленькими скляночками. Отъ большого стола медленно приподнялась странная фигура.
Если бы Ранцевъ не ожидалъ увидть здсь профессора Вундерлиха, если бы фигура эта не была одта въ синiй просторный пиджакъ и такiе же штаны, Ранцевъ подумалъ бы, что въ подземельи ихъ встрчаетъ обезьяна. Передъ нимъ былъ глубокiй старикъ. Низкiй, совершенно обезьянiй продолговатый черепъ темнаго цвта былъ точно шерстью покрытъ неопрятными рдкими буро-сивыми волосами. Щеки и подбородокъ обросли шерстью. Широкiй плоскiй носъ торчалъ большими открытыми ноздрями, и Ранцевъ не могъ разобрать, — онъ таки стснялся разсматривать уродство — былъ этотъ носъ провалившимся отъ болзни, или онъ такой былъ отъ природы. Крошечные, узкiе, звриные глаза смотрли умно и остро изъ подъ глубокихъ глазницъ, поросшихъ косматыми бровями. Сходство съ обезьяной усугублялось еще тмъ, что человкъ этотъ не стоялъ прямо, но нагнулся надъ столомъ, опираясь на него руками. Рукава пиджака были высоко засучены и обезьяньи длинныя руки густо покрыты волосами. Вундерлихъ смотрлъ, часто мигая, на Немо. Въ острыхъ его глазахъ свтился умъ и вмст съ умомъ была и животная тупость ничмъ непоколебимой воли.
Ранцевъ отъ Немо зналъ исторiю профессора Вундерлиха. Это, какъ
Ранцевъ осторожно вглядывался въ этого страшнаго человка, для котораго вн науки не существовало ничего и который готовъ былъ ради торжества своихъ изысканiй и открытiй въ области ядовъ погубить все человчество.
Ранцеву, хотя онъ уже слышалъ скрипучее «bitte sehr», казалось, что это существо, онъ не могъ признать его человкомъ, — не можетъ говорить по человчески, и онъ весьма удивился, когда Вундерлихъ заговорилъ, правда, на ломаномъ, но все таки на Русскомъ язык.
— Я все кончаль, — сказалъ Вундерлихъ, — широкимъ жестомъ показывая на ящики, уложенные въ обыкновенные дорожные чемоданы.
Восторженное пламя загорлось въ крошечныхъ, обезьяньихъ глазкахъ профессора.
— О, зачмъ я не изобрталъ это двнадцать лтъ тому назадъ!.. Вся война капутъ… Отъ этой маленькой дозы тысяча человкъ… Десять тысячъ человкъ… Весь Парижъ капутъ… Вотъ онъ «капучiй» газъ!
Онъ сталъ пространно объяснять Немо, что его препараты не соединены. Онъ говорилъ по нмецки и Ранцевъ плохо понималъ его.
— Это все можно на какой угодно таможн показать. Самые безвредные препараты. Ну, просто — краска.
— Вы что же, — сказалъ внимательно его слушавшiй Немо и, взявъ со стола блокъ-нотъ и перо, сталъ писать рядъ формулъ.
Профессоръ Вундерлихъ нагнулся надъ Немо.
— Вы генiй!.. Вы знаете больше, чмъ я!.. Вамъ меня не надо приглашать. Вы наврно работали спецiально по токсинамъ, — закричалъ въ дикомъ восторг, поднимая руки кверху, Вундерлихъ.
— Значитъ, врно?
— Какъ въ аптек.
— Послушайте, Herr Wunderlich, на будущей недл, во вторникъ… Запомните, во вторникъ… Вы опять забудете…
— Я лучше буду записывать. Лучше будетъ.
— Запишите: — во вторникъ сюда прiдетъ арба съ хворостомъ. Вы всю свою лабораторiю поставьте въ ящикахъ подъ хворостъ. Повезутъ свои люди. Они вывезутъ изъ лса и сдадутъ на грузовикъ. Онъ доставитъ прямо на пароходъ. Вы подете по желзной дорог.
— Н-нэтъ… — съ силой сказалъ профессоръ, — я самъ халь съ арба. Я самъ халь съ грузовикъ… Я ни-когда съ своей лабораторiей не разсталься.
— Ричардъ Васильевичъ, — раздался голосъ Лагерхольма въ люкъ, — если кончили съ профессоромъ, пожалуйте наверхъ. Сейчасъ начинается…