Подвиг
Шрифт:
— Готовь чеснок!
— Ложись, опять разрыв!
— Посмотри, что там — мокро спине и жжет.
Селение было близко. Дома горели. Тяжелый, сырой дым полз вдоль реки.
Взрыв.
Прерывисто визжа, самолет ушел назад. С другой стороны неба подошел новый.
«Что он только делает? Упал? Нет, перевернулся и летит опять. Недолет. Мост провалился. Наш амбар горит! И мой амбар горит. Упал? Нет, опять перевернулся и летит, как прежде, карабкаясь по воздуху вверх. Он сейчас упадет на нас.
— Упал? Сья, Бак, Хо!
— Что там такое?
— О-го-го, он упал.
— Что там такое?
— Свалился. Подох. Расшибся в кашу.
— Да что там такое?
— Ура, братцы, упал! Братцы, самолет-то упал!
— Выходи из-за деревьев…
— Не взорвется ли он?
— Расшибся в кашу. Упал.
Из-за деревьев выбегали бородатые кентайские мужики, мутно-белые, в высоких женских прическах. Длинные шесты сверкали над их головами медными наконечниками. На вытянутых руках висели старые дробовые ружья.
У двоих была поношенная солдатская форма, за спиной винтовки. Еще другие держали карабины со спиленным дулом. Те, которые удобно прятать в рукаве халата.
Потеряв страх воздуха, выходили на холм.
Самолет лежал, уткнувшись в пустой бурый обрыв, оттопырив в воздух крыло. Вокруг него было спокойно. От ветра шевелились ослабшие расчалки. Из передней кабины самолета, перекинувшись мешком, повис мертвый летчик, кивая, как парадной шапкой, ободранным багровым черепом.
Солнце было ясное и голубое внутри. Мимо проходила туча, пронося над полями тень. Близко от земли, свирепо жужжа, описывали дуги прекратившие бомбежку самолеты воздушной эскадрильи.
Из-за камней и из рощи, радостно галдя, сбегались мужики.
— Один подох.
— Небось не знал, когда жег нашу деревню…
— Внутри место для другого.
— Нет, здесь один человек.
— Здесь никого нет.
— Вот человек.
— Нет, это мешок.
— Ткни его палкой!
Трое мужиков вытянули из второй кабины пришибленного Аратоки. Во время падения его ударило лицом в один из приборов и разрезало щеку стеклом. Ногу его придавило. Вытаскивая из самолета, ему повредили сапог.
Крича высокими голосами и все сразу, кентайские мужики говорили с пленным летчиком:
— Дай, я его ударю!
— Жирный, как крыса.
— Как же ты, коротышка, бросил в мой дом столько смерти? За это я сейчас сверну тебе шею.
И пленный отвечал им на незнакомом языке:
— Ватакуси во Чосен-го ханасимасен.
— Что сказал? Эй, Ван, вставай! Объясни по-японски.
— Вана убили. Объясни ему рукой!
— Эй, ты! Мы сейчас тебя уведем. Ты дай знак своим, чтобы не били бомбами, пока наши дети уйдут в горы. А то мы тебя разрежем.
— Синеба йокатта моноо.
— Что сказал? Не кланяйся. Когда был наверху, нам не кланялся. Не валяйся!
— Амадэ гомэнна хьтодэсс.
— Слушай, я ему объясню. Мы тебя мучить не будем. Вот так не будем. Понял! Это не будем.
— Насакенай.
— Мы
— Арагито годзай масс.
— Только ты дай знать своим — вот туда, наверх, — понял? — что это сейчас не надо. Там идут наши дети. Вот такие — понял? — их убивать хорошо нет. Вот такие — понял? Маленькие. Наши жены — вот такие — кормят грудью. Понял? Они не воюют. Вот это не делают. Понял?
Но Аратоки не понимал их языка. «Мужицкие скоты. Их морды просятся — дать кулаком… Зубы вон — погрызите кашу деснами, скоты… вшивые мужики!.. Страшно подумать — захватили японского офицера… Пытайте их, господа, узнайте, кто внушил им мысль о сопротивлении… Погодите, быки, за каждое грубое слово японскому офицеру будет уничтожена деревня…»
Босой гигант с винтовкой, в белом халате, в соломенной шляпе, сурово говорил ему в ухо, угрожая недвусмысленными знаками. Аратоки упирался, то цепляясь за крыло самолета, то стараясь от него убежать.
— Я вас не убивал. Я только летчик-наблюдатель. Пожалуйста…
И в ответ ему говорили на незнакомом языке:
— Лонгнапхатуринпхатапкураирбон, — так звучали их слова в ушах капитана Аратоки.
Слова этого языка не разделялись и как будто сливались в одно.
Старичок с длинной жидкой бородой, брызжа каплями слюны, показал ему нож.
— Нет, я так не делал, — сказал Аратоки.
«Погодите, быки, дайте мне спастись!.. Будет вам соя и перец!..»
Гигант с винтовкой, присев перед японцем на корточки, стал что-то объяснять ему на своем языке, указывая на небо, где кружились с зловещим гудением японские самолеты. Он показывал рукой на землю и на своих товарищей.
— Ирбонпхиентонскатку, — говорил он, затем он совал палец в сторону рощи и водил рукой близко от земли. Пищал, как годовалый младенец. — Тупхейсонгитанну, — добавлял он. Выпрямлялся, округлым движением водил перед грудью. Кокетливо двигал бедрами, изображая уходящих женщин, и мучительно глядел в глаза пленнику, показывая на ходившую в небе кругами эскадрилью.
Аратоки понял так: ему предлагают исправить самолет и сражаться против своих. Дурачье! Мужики!
«Пожалуйста. Отсрочка? Может быть, в этом спасение».
— Пожалуйста, — сказал он, — помогу поднять вот это. Вот это — самолет.
— Пожалуйста, — говорил он, — не убивайте меня. Мы быстро починим самолет. Сделаем вот это, и потом все взовьемся хоть туда…
Я знаю — совсем не жалкая трусость заставляла дрожать капитана Аратоки. Внезапный переход от совершенной воли в рабство к горластым мужикам — с этим примириться нельзя. Внезапный переход от здоровой и удачной жизни к смерти и грязи — с этим примириться нельзя. Так же как — с кровью, с глиной, с окровавленными разрезанными сапогами…