Подземная пирамида

Леринц Ласло Л.

– Войдем.

Его слова прозвучали чуть ли не святотатством.

– Вот так, просто? – пролепетал Йеттмар.

– А что? Что обычно делают в таких случаях? – спросил Старик удивленно. – Дело в том, что я еще никогда не открывал склепов. Как поступили открыватели Тутанхамона?

– Не имею понятия, – буркнул Карабинас.

– На всякий случай хорошенько запомните каждое ваше движение. Очень хорошо запомните!

– Зачем? Вы что, верите в проклятие фараонов? – тихо спросил Осима. Старик улыбнулся.

– А

если даже верю? Но дело не в этом. Если нам действительно удастся сделать солидное открытие, то потом придется, пожалуй, писать историю нашей экспедиции. А что в такой книге может быть самым захватывающим, как не мгновения, предшествующие великому открытию. Ну, господа, вы готовы?

– Да, шеф! – ответил за всех Йеттмар. – Можем идти.

– Тогда пошли!

Йеттмар перекрестился, Карабинас носком ботинка нарисовал крест на песке. Старик глубоко втянул носом воздух, но я совершенно не помню, что делал я. Кажется, кусал губы, стоя рядом с Осимой, который шептал по-японски. Может быть, он советовался со своими предками.

Мы подняли с песка ломики и ледорубы с короткими ручками, которые предусмотрительный Карабинас приобрел на распродаже в специализированном магазине для альпинистов.

Припоминаю, что первый удар в дверь нанес Старик: по-видимому, из пиетета мы все не сговариваясь уступили ему это право. Он стукнул несколько раз, но когда под ударами ледоруба начала осыпаться штукатурка и помещение заполнилось тонкой пылью. Старик остановился.

– Нехорошо, – сказал он. – Мы задохнемся от пыли. Надо придумать что-то другое.

– Какого черта? – недовольно отозвался Осима, который уже совершенно свыкся с мыслью, что через несколько минут он встретится с фараоном.

– По-моему, нужно резать, а не стучать ледорубом. Так будет значительно меньше пыли.

– Но и займет значительно больше времени.

– Время у нас есть, – сказал Старик. – И фараон тоже подождет, если, конечно, он там…

Мы были вынуждены принять совет Старика. Но, осторожно царапая острым концом ледоруба стенку, мы, проработав несколько часов, углубились всего на какие-то сантиметры.

Уже наступил вечер, когда мы кое-как очистили каменные плиты, закрывавшие дверь, от толстого слоя штукатурки. К тому времени мы уже валились с ног от усталости, вызванной как работой, так и недостатком кислорода внизу.

Старик вдруг рухнул на груду песка и слабым голосом шепнул:

– Не могу больше… Предлагаю оставить на завтра.

Йеттмар вытер лоб, залитый потом, смешанным с песком и бог знает с чем еще, и с готовностью кивнул.

– Вы правы, шеф. Если и дальше будем так работать, протянем ноги. Мы ведь сегодня еще ничего и не жевали.

Тут мы вспомнили, что целый день отковыривали штукатурку, ни разу не перекусив.

Осима прислонился к иероглифам и с силой выдохнул.

– В самом деле, хватит… Пожалуй, честнее продолжить завтра,

когда Миддлтон и Хальворссон тоже будут здесь. Будет не по-спортивному, если они не разделят с нами этот триумф.

Качаясь от усталости, мы выбрались по веревочной лестнице наверх и повалились на резиновые матрасы. И сразу заснули, так и не проглотив ни единого кусочка на ужин. 30 мая Я проснулся оттого, что перед моей палаткой кричал Хальворссон:

– Представьте себе, шеф, мы насобирали кучу ботинок! Но она же не имеет ни малейшего понятия о том, что это значит! По мне, так нельзя и близко подпускать женщин к науке. По крайней мере, к фольклористике!

– А не слишком ли, мистер Хальворссон? – услышал я тихий голос Старика.

– Почему же слишком? Представьте себе только, когда я нашел самый последний ботинок, что еще больше подтверждает связь между сказками типа «Золушка» и определенными аспектами египетского культа умерших, я помчался к ней, посмотрите, мол, мисс Селия, что я нашел! И как вы думаете, что она на это сказала?

– Не знаю, – промямлил Старик.

– А вот, дескать, «вижу, вижу, милый Хальворссон! Но что вы так радуетесь? Кто вы такой, в конце концов, фольклорист или башмачник?»

Я вынырнул из палатки как раз в тот момент, когда в ответ на слова рыжего бородача, произнесенные сдавленным от возмущения голосом, раздался безудержный хохот.

Хальворссон рассерженно потряс бородой.

– Хорошо же, хорошо. Смейтесь себе. Все равно я прав!

От палатки Осимы до нас доносился приятный запах вареного риса. Я не хочу сказать, что его донес ветер, потому что воздух был так неподвижен, словно его приклеили между небом и землей.

Поздоровавшись с рассерженным рыжим бородачом и с Миддлтоном, я присоединился к завтраку. Во время еды никто не проронил ни единого слова о том, что нам предстояло в ближайшие часы, точно, как футболисты перед большой игрой. Но мы просто дрожали от волнения.

Когда все доели. Старик поднялся.

– Господа! За работу! Знаю, что мне следовало бы сейчас сказать несколько непринужденных слов, которые вошли бы в историю египтологии, но это я предоставляю вам. Каждый из вас может написать мою торжественную речь в преддверии великого открытия. Только проследите, чтобы у всех получилось примерно одно и то же!

Поскольку одновременно могли работать только два человека, Миддлтон резал штукатурку, а Осима, стоя на коленях, складывал в углу отвалившиеся куски. Остальная часть нашей группы сидела на куче песка и, тихо переговариваясь, наблюдала за их работой.

Вдруг Миддлтон повернулся к нам.

– Все. Штукатурки больше нет. Только камни.

Перед нами предстала замурованная дверь, теперь уже освобожденная от своего покрытия. Словно только и ждала того момента, когда сможет открыть нам заповедную тайну тысячелетий.