Поэмы

Навои Алишер

Глубокий мыслью в царственных делах Был в Курагоне знаменитый шах. Он взял Мавераннахр и Хорасан И много славных городов и стран. Хорезм завоевал он и Кирман, Кашгар он захватил и Сипахан. Забулистан, Кабулистан при нем Весенним заблистали цветником. Благоразумен, знающ, умудрен, Великую державу создал он. И мысль глубоко овладела им — Всем этим миром завладеть земным. И вот — все взвесив, после долгих дум, Повел он войско на Табриз и Рум. Но хоть благоволил ему пророк, Тот мудрый царь имел один порок. Несметные богатства он собрал, Но в скудости людей своих держал. Предусмотрителен был мудрый шах, А недовольство ширилось в войсках. Когда на Рум обрушил он удар, Немедля рать свою собрал кейсар. Чтоб нападенью должный дать отпор, Он поднял бранный щит и меч простер. Надолго затянулись дни вражды, Дни голода, и жажды, и нужды. А шаха Курагонского войска Ни в чем добра не видели пока. И заговоров корни проросли Средь войска, в глубине чужой земли. Одни мечи бросают и бегут, А те на сторону врага встают. И, всеми брошен, пленником врагов Стал царь семи вселенной поясов. Явило небо неприязнь к нему; Как солнце, закатился он во тьму. Меч палача презренный заблистал, Рубиновым от царской крови стал. Внемли народа ропщущего глас, Пока расплаты не нагрянул час! Покинутый войсками властелин Ничтожен; что он сделает один? Засохнет быстро сорванный цветок; Вне тела сердце — мяса лишь кусок. Вот истина, известная давно, Что шах и войско быть должны — одно. Как два влюбленных — говорили встарь, — Должны в согласье жить народ и царь. Завоевать весь мир — легко ль сказать… Но в дружбе с войском — не страшись дерзать!

Искандар, став владыкой в стране Дары, рассыпал золото и жемчуга, как солнце и рассвет, из его казны в сокровищницы, и этими дарами благоустроил дела подданных, и послал гонцов, чтобы вызвать шахов стран мира, и они все подчинились его приказам, а шах Кашмира произнес неподобающее заклинание, раджа Хинда ответил несогласием, и хакан Чина с недовольством отклоняет его предложение

Когда покончил Искандар с войной, Вошел он в силу, словно лев весной. Но духом щедр и разумом велик — Он справедливости престол воздвиг. Даруя счастье и миротворя, Он стал душеприказчиком царя. Печалью несказанною объят, Оплакиванья справил он обряд. И долго над Дарой он слезы лил И царственно его похоронил. Скажу я, что тужил он не о нем, Скорбел о положении своем; Такую власть, такие бремена, На юные он поднял рамена. Насколь велик властителя удел, Настолько угнетен вершитель дел… Последнюю Даре воздавши честь, Цареубийц он приказал привесть. На солнцепеке — в час жары дневной — Повесили их книзу головой. И всем в народе, кто б ни пожелал, Он стрелами стрелять в них приказал. Тела казненных предали костру, Развеяли их пепел на ветру. «Такая участь — низкому тому, Кто изменил владыке своему!» Так Искандар веление царя Свершил, всевышнего благодаря, И молвил — полн желанием добра: «Сирот оставил властелин Дара, — Так пусть же успокоятся они! И счастливы пребудут во все дни!» Наделы, что даны им были встарь, Пожаловал сиротам юный царь. У власти над страною новой всей Поставил верных, знающих людей. Позвал писца, царевне Роушанак, Участья полон, написал он так: «Твоя потеря горше всех потерь. Но ты напрасно не крушись теперь. Покорность воле неба в дни беды Дает цветенье счастья и плоды. Пусть куст увядший вырвет садовод, Весной его отводок расцветет. Разбитой быть — жемчужницы удел, Чтоб чистый жемчуг в мире заблестел». И он к царевне тамошних князей Послал, даря их милостью своей, Чтоб в царский сад князья перевезли Тот лучший кипарис садов земли, Не кипарис, а гурию высот, Что солнцем озаряет небосвод. И царь, когда обет исполнен был, К завоеванью мира приступил. Сокровища, накопленные встарь, Приумножал Дара, великий царь. От Фаридуна не расточена Была Кейанов царская казна. Все, чем был сонм отцов его богат, Приял от них избранник

Кей-Кубад. Таков был строй Ирана вековой: Царь умирал, на трон вступал другой, И по завету мудрому веков Удваивал казну своих отцов. Миродержавный, наконец, Дара Владыкой стал несметного добра. Так было тысячу и триста лет. Четырнадцать владык увидел свет. А бог богатства все былых царей Румийцу отдал в щедрости своей. Сто восемьдесят замков было там. Дара богатства вверил их стенам. В подвалах, вырубленных в толще скал, Он золото под серебром скрывал. И стражи тех могучих крепостей, Начальники, хранители ключей Пришли к царю, склонились до земли И все ключи и списки поднесли. Рассеяв страх и горе в их сердцах, Расспрашивал их милостиво шах И, видя преданность и верность их, Сидеть оставил на местах своих. И он велел, чтоб книги принесли, Где всем богатствам царским счет вели, И сколько ловят жемчуга в морях, И лалов добывают в рудниках. И у кого сходился верно счет, Тем Искандар оказывал почет. А где по книгам счет не доставал, Он тех допросам строгим подвергал. И вот, когда дабиры всё сочли, К царю за приказаньями пришли. И, вняв дабирам преданным своим, Такой приказ владыка отдал им: «Пусть всю казну сюда перевезут. Пусть под рукой у нас хранится тут, Чтоб не смутили дух моих врагов Сокровища — наследие веков». И слуги дружной двинулись толпой, Как ветер по волнам береговой. Понес за караваном караван Вьюки сокровищ в царственный диван. Два года, словно реки в океан, Текли богатства в Искандаров стан. И доложили шаху, как сочли, Что половины не перевезли. То, что осталось на своих местах, Хранить велел надежным людям шах В глубоких подземельях, в тайниках, На кованых засовах и замках. Все исполнялось так, как он велел, И совершалось так, как он хотел. Когда ученые его земли В сокровищнице Джема всё сочли, И ободрил великий мудрый шах Людей, служивших у Дары в войсках, Будь то вельможа, воин ли простой, Иль тысячник, иль сотник войсковой, Велел, чтоб всяк о нуждах говорил И сколько прежде им Дара платил. Когда от них к владыке весть дошла, Сказал он: «Плата воинству мала». «Бывало так, — услышал он в ответ, — Что не платили нам по многу лет. Казна заплатит — тут же и возьмет. Ярмо налогов тяжких нес народ». Когда о бедствии людей узнал, Как море щедрый, Искандар сказал: «Был у Дары обычай отнимать, — Обычай будет наш — вдвойне давать». Сказал он: «Дам вам отдых от войны, Двойную плату выдам из казны. Четыре сотни тысяч — войск ядро, — На службе потерявших все добро, Сполна всю плату будут получать, Чтоб никогда им нищеты не знать. Еще две сотни тысяч человек, На службе царской бывших весь свой век, Кем весь порядок держится в стране, Получат также мзду свою вдвойне». И на шесть сотен тысяч войск своих Велел он выдать денег кормовых. Войска вдвойне за службу наградил. Харадж вдвойне народу облегчил. Так защитил он войско и народ И осенил страну, как небосвод. Сокровища он людям раздарил, Страдающих от горя защитил. Сказал: «Что мне казна, что — блеск ее! Народ и рать — сокровище мое. И пусть дары морей и рудника В казне моей несметнее песка, Пусть я богаче всех владык земных, Какой мне толк от всех богатств моих, — Коль не приносят пользы мне они! Гранит с гранатом искристым сравни: Гранит — дешевый камень, а гранат Увидев, люди алчностью горят. И если ты сокровища хранишь, Разбойники не спят, пока ты спишь. Тот царь, чей благоденствует народ, Богатство подлинное обретет». Румиец, став богатым, полным сил, Иран своею тенью осенил. И, одарив довольством весь народ, Стал собирать войска свои в поход. Храня святой закон былых царей, На службу взял он знающих мужей. Призвал таких, чья мысль, как сталь, остра, Пускай на них одежда не пестра. Меч языка у каждого из них Грозней оружья полчищ боевых. Такую сеть их мысль могла сплести, Что сильному из сети не уйти. Коварнее покрытых медом жал Их языка отточенный кинжал. Они постигли глубь земных наук. Высокий разум — спутник им и друг. Премудрый Искандар назначил их Послами быть во всех краях земных. К саклабам шел один, другой — в Саксин. Тот — в царство Индии, а третий — в Чин. Один из них в Аравию пойдет, В Кашмир далекий должен ехать тот. В Миср едет этот, а другой в Багдад, А тот в пределы царства Наушад. Он каждого посла снабдил письмом. Шла речь во всех посланьях об одном. Одна во всех посланьях весть была — Речь, что успокоение несла. Калам Румиец тонко очинил, И мысль такую в письмах он явил: «Пишу тебе от имени того, Кем создан мир и живо естество. Того, кто видит мысли и сердца, Не знает ни начала, ни конца, Из бездны бедствий подымает он, Царей с престолов низвергает он. Любой владыка, грозный падишах У ног его — ничтожество и прах. Того ничто не в силах защитить, Кого решил он в гневе истребить. И нищему, лишенному всего, Есть хлеб и место за столом его. Царей на трон Дары возводит он, А воля вседержителя — закон. В покорстве воле бога — мир сердец. Не спорит с вечным промыслом мудрец». Так он, хвалу воздавший небесам, Речь обратил крылатую к царям: «Я — власть Дары приявший, Искандар. Весь мир земной сужден судьбой мне в дар. Ты — Чина прославляемый хакан, Кого своим вождем назвал Туран, Ты ведаешь: все, чем владеешь ты, Величье бытия и прах тщеты, И что придет, и что навек уйдет, — Не нашей волей дышит и живет. Господь дарует троны беднякам И посылает бедствия царям, С благоговеньем должно принимать И дар его любой добром считать. Будь это жизнь, иль смерть, иль тьма, иль свет, — С его веленьем спорить смысла нет. Нельзя отвергнуть неба приговор. С предвечной волей тщетен всякий спор. И тайно так иль явно он хотел, — Весь этот мир отныне — мой удел. Мне в этом деле воли не дано. Так было всемогущим решено. Он предрешил, как жизнь пойдет моя, И ум и мудрость дал он мне в друзья. Отец мой, уходя навек ко сну, Мне завещал и царство и страну. Но дух познанья с детства мной владел, И я желанья власти не имел. Дал бог мне царство в некий день и час, — Но ведь желанья наши — не от нас. То в книге судеб предначертан был Мой путь. И воли бог меня лишил. К тому ж в народе внял я вопль и стон, И крик о помощи со всех сторон; К тому ж, услышав некий тайный глас, Я принял власть, душой ее страшась. И гласу духа внемля, свой удар Обрушил я на черный Зангибар. Труд принял я в походе и войне, Буртасов племя покорилось мне. И волей бога Франкская страна До Моря Тьмы [132] была мне отдана. И силу пробудил в моих руках Творец миров, и пал Дара во прах. Как победить я стольких сильных мог? Мне силу дал мою, помог мне бог. Раз во сто больше враг мой был порой, Но волей бога выходил я в бой, И каждый раз сильнейшего громил, По воле неба пылью мир затмил. [133] Когда Иран под власть мою подпал, Любой из вас мне подчиненным стал. И всяк, кто прежде почитал Дару И шел с поклонами к его двору, — Все поспешили в стан ко мне прибыть И, как Даре, мне поклялись служить. Любой из тех царей не ожидал Великих милостей, что я раздал. И если в суть ты разумом проник И счастье друг тебе и проводник, — Встань и явись к величью моему, Подобному лишь небу самому. Приди, услышь, одобри речь мою, Склони покорно голову свою. Приди, покорность, дружбу мне яви И век под сенью милости живи. И возвеличен средь иных царей Ты будешь светом милости моей. Когда ко мне ты явишься, в тот час Я во вселенной оглашу приказ, Что перед всеми я тебя взыщу И ото всех тебя я защищу. Но если есть препятствие в пути И не сумеешь ты ко мне прийти, И если болен и не в силах ты Добра и счастья перейти черты, И если волей бога ты не смог Высокий мой облобызать порог, То пусть твой старший сын иль младший брат Ко мне, тебе в замену, поспешат. Из родичей пошли мне одного, Своим доверьем одари его. Чтоб он разумен был, осведомлен, Чтоб за тебя во всем ответил он. Пусть принесет он все твои долги С поклоном и покорностью слуги. Твои желанья пусть объявит нам И оправданья пусть объявит нам, Чтоб тайным чаяньям твоим я внял И все исполнил, как пообещал. Но если от покорства в эти дни Откажешься ты — бог тебя храни! Когда вражду, как знамя, ты взметнешь, Дорогой заблуждения пойдешь, То, если поразит тебя судьба, Брани себя — неверного раба. И о заступничестве ты моем Не помышляй. Вини себя во всем. Вот все, что я сказать разумным счел. Все остальное разъяснит посол!» Письмо писцам отдав переписать, Велел он эти списки разослать В иные страны, всем другим царям. Что ж, есть пора — молчать, пора — словам. Коль царь напишет глупые слова, О нем пойдет недобрая молва. Для слова важного и время есть. Что сказано не в пору — то не в честь. Поехали с письмом во все концы С охраною надежною гонцы. И прибыли в предел иной земли. И вот цари послание прочли. Один от страха, тот награды ждет, — Гонцам Румийца всюду был почет. Всяк из царей, кто с разумом дружил, К глазам письмо Румийца приложил. [134] Цари, прочтя посланье до конца, Ты скажешь, стали слугами гонца. Харадж, и дань, и щедрые дары Отправили наследнику Дары. И в чаянье, что милость обрели, Они к подножью славному пришли. Лишь три владыки гордых трех сторон Не тронулись к Румийцу на поклон. Все трое, верные одной судьбе, Но скажешь, каждый сам был по себе. Бесстрашьем льву подобен и орлу, Так говорил кашмирский царь Маллу: «Хоть Искандар всю землю заберет, Над всей землею я, как небосвод. Три силы вечным богом мне даны, И я не дрогну под грозой войны. Мои твердыни древние крепки, Заоблачные горы высоки. И диво для врага, и горе есть, — Подземное под царством море есть. Есть пламя, есть источники огня, Есть чародеи-слуги у меня. Пускай с небес на нас падет беда, Они не дрогнут мыслью никогда. Прикажут: «Суслик, львом свирепым стань! Могучим тигром стань, степная лань!» Таков Кашмир. Нагрянет Искандар, Я на него обрушу свой удар. Бедой подую я в лицо ему, Как вихрь солому, войско подыму. Но если чарами владеет он И наши силы одолеет он, То в глубине страны пустыня есть. Там, на крутой скале, твердыня есть. Из красной меди крепость сложена, Издревле заколдована она. Под крепостью есть потаенный ход. Твердыня подпирает небосвод. А захотим — невидима она… Такая мощь заклятий нам дана. Искусство чар не каждый обретет Из тех, кто в нашей крепости живет. А спросят нас — искусство ваше в чем? В том, что огонь и ветер стережем. Так силен жар полуденной поры, Что люди умирают от жары. Спасенье — свежий ветер. Но когда Подует он, то всем живым — беда. Под ветром тем огня не развести, Под кровлею защиты не найти. Ужасен климат наш. Людей сердца Он убивает. Здесь не жди венца». Вот так Маллу Румийцу угрожал, И так раджа из Хинда отвечал: «Царь Искандар сказал мне — я внемлю, Что б он ни приказал мне — я внемлю. Но ведь когда Дара, владыка стран, Призвал к себе на помощь Хиндустан, Как он хвалил меня в письме своем! Как льстил, нуждаясь в воинстве моем! Что ж, я откликнулся. Но не забудь — Мы на год, на два снаряжались в путь. Забрал налоги за два года я. Взял от полей и от приплода я. Вперед я войску за год заплатил. Когда ж пришел на битву полный сил, Увидел я, что рок Дару сразил. Царя сетями смерти обкрутил. И день твой вспыхнул в боевой пыли… А мы обратно по горам пошли И снаряженье износили все, Без боя по ветру пустили все. В поход мы вышли в несчастливый час. В пути напало бедствие на нас. Теперь в лохмотьях сыновья князей, Воруют, как рабы, чужих коней. Пустыни я и горы миновал, Ногою твердой вновь на царство встал. Гляжу: увел я войско на войну, Привел лишь часть десятую одну. Увы, постигла наш народ беда, Какой отцы не знали никогда! Ты думаешь, что черен мой народ, Но горя это черного оплот. Я чернотою горя с головой Покрыт. Но верь, я не противник твой. Я внял твоим веленьям. Но гляди, Как бедствуем мы! Нашу кровь щади! Будь милосерден, слезы нам отри И дай нам жить спокойно года три. Пусть в мире обездоленный народ Еще хоть два-три года проживет! И если снова в силу мы войдем, Я сам хотел бы встретиться с царем. А понуждать войска в поход сейчас — Докука беспредельная для нас. Его посланье шлю обратно я. Его веленье — не судьба моя. Как смел? Как мне приказывать он мог! Он — царь там у себя, но он не бог! Он дерзок был, послы! Я вежлив к вам. Пусть внемлет с честью он моим словам». Так дал ответ раджа Румийцу в стан. Иначе отвечал ему хакан. Сказал: «В посланье этом злая речь, Как черный яд, как изощренный меч. Наверно, царь ваш не в своем уме, — Настолько дерзок он в своем письме. Богата и сильна страна моя. Ни в чем ему не уступаю я. Все, что он пишет мне в письме своем, Несовместимо с честью и умом. Не скажет мне и вечный небосвод, — Пусть, мол, хакан передо мной падет. С Дарой у нас, давно установясь, Была когда-то дружеская связь. Но он меня ни в чем не принуждал. Меня, как старший, он не унижал. Пусть Искандар — второй Дара. Пусть он Владыкой мира будет наречен, Но что ж не подсказал премудрый пир [135] Ему, что Чин — огромный целый мир? Поспешен он по молодости лет, Но я не тороплюсь давать ответ. Он дерзок был в письме, я так скажу, Но я запальчивость свою сдержу. Пусть нам он дружбу явит, как Дара, Тогда дождется он от нас добра. Но если он всех выше мнит себя, Лишь о своем величии трубя, Утратил меру, упоен собой, — То встретит он у нас вражду и бой. Я не грожу, — пойду, мол, истреблю! Но с ним на рубеже я в бой вступлю. Он нападет на нас — не устрашусь. Не спрячусь в город, в замок не запрусь. Я выйду в поле, пыль взмету смерчом. Во всеоружье дам отпор мечом». Вернулись три посла в поту, в пыли. Все Искандару, спешась, донесли, Что отвечал раджа, Маллу-султан, Что отвечал надменный им хакан. Зато сошлись во множестве — смотри! — Покорность проявившие цари. Для них Румиец во дворце Дары Устраивал вседневные пиры. Но сам он не был счастлив на пирах: О непокорных думал он царях. Веселье вкруг него весь день цветет, А в сердце, в мыслях у него — поход. Меж тем на мир повеяло зимой, А войск не водят зимнею порой. Смиряя сердце, на зимовку шах Повел полки в Иран и Карабах.

132

До Моря Тьмы… — То есть до Атлантического океана.

133

По воле неба пылью мир затмил.— Это метафорическое выражение обозначает — походы Искандара были столь велики и грандиозны, что пыль, поднимаемая его войсками, затмевала мир.

134

К глазам письмо Румийца приложил.— То есть проявил свою покорность.

135

Но что ж не подсказал премудрый пир. — В данном случае пир — духовный наставник Искандара, Арасту (Аристотель).

* * *

О виночерпий, тяготы отринь, Бутыль до дна в мой кубок опрокинь! Улыбкой, как стекло ее, блистай. В Кашмир пойду я, в Индию, в Китай! Приди, певец! Кашмирский чанг настрой И песню на индийский лад запой! Пусть тот, кто чашу Чина мне нальет, Дайрой поднос фарфоровый возьмет. О Навои, возьми испей до дна Источник животворного вина! Нет в мире ни хакана, ни Маллу. Они ушли в неведомую мглу. По краю кубка вязью вьется стих. «Они ушли, не говори о них!..» И не об Искандаре песнь веди, О Хызре говори и о Махди! [136]

136

О Хызре говори и о Махди! — То есть думай о душе. Махди — спаситель, который, согласно верованиям мусульман, должен явиться перед концом света.

Описание зимы, леденящий ветер которой напоминает холодные вздохи скорбящих сердцем влюбленных и стужа которой рассказывает легенды о душистом дыхании влюбленных, в душе которых горит огонь, и ледяной покров которой напоминает мрамор, а ее буран побеждает весь мир, и в это время года белый мир с небесным ликом становится светлым от пламени, подобного солнцу, или от вина, подобного огню, и собрание пирующих расцветает от весны улыбок солнцеликой красавицы

Огонь — зиме, вино пирам дано. Вино, как пламя, пламя, как вино. Огонь в жаровне, словно гроздий сок. Вино красно, как пламени цветок. А шейки фляг длинней гусиных шей, А на углях жаркое из гусей. Как розы, рдеют угли в очагах. Игра их отражается в глазах. Вино красавец юный в кубки льет. Другой — алоэ на угли кладет. И угли, источая сладкий дым, Дом озаряют блеском золотым. Рубином уголь чудится в золе. Рубин вина, как пламя в хрустале. Пусть ночь, как мускус, за окном черна, Сияньем наша горница полна. Там, за дверьми, над мускусной землей, Ночные тучи сыплют камфарой. [137] За дверью буря, вьется снежный прах, А здесь — огонь и гости на коврах, С опущенной в раздумье головой, Внимают пенью пери молодой. Поражено их сердце не вином, А пеньем пери, глаз живым огнем. В том пробудилась тайная печаль, И он на крыльях дум унесся вдаль. Когда ж он станет жертвою вина, И сядет юная пред ним луна, — В нем, непрерывно горечью дыша, Как чаша, переполнится душа. Жизнь без нее — долина горьких бед. Взглянуть же на нее отваги нет. Скажи: беда тому и тот пропал, Кому она свой поднесет фиал. И он главу преклонит, и тогда Не подниматься ей до дня Суда… Но тот блажен, кто в этот час умрет, Жизнь вечную он в смерти обретет. Когда влюбленный разума лишен, Упав, как пьяный, он впадает в сон. Луна, едва зарей блеснет восток, Чтоб отогнать похмелье, пьет глоток. И, затевая пиршество опять, Повелевает свечи зажигать. Ее глаза и томны и темны, И мы вином ее опьянены. Колпак соболий набекрень у ней На светлый лоб надвинут до бровей. В баранью шубку кутаясь, она Как солнце дня в созвездии Овна. [138] И, календарь забыв, не видим мы Помехи для весны среди зимы. Она найдет влюбленного в нее, Что впал, как в смерть, в глухое забытье. Возьмет потреплет за ухо его, Чтоб красоты он видел торжество. И как мессия, к жизни воскресит Того, кто ночью ею был убит. Блажен, кто ею к жизни возвращен, — Он Хызром к новой жизни приобщен. Тот, кто живую воду изопьет, Дыханье новой жизни обретет, И притчей в мире станет речь о том, Кто опален бессмертия огнем. Не говори, что пьян Меджнун больной, Скажи: расстроен в нем сознанья строй. Он обезумел, пери увидав, Ушел от мира, мира не познав. Увидев, что любовь грозит уму, Чтоб тайна не открылась никому, Он выйдет из дому в рассветной мгле, Пойдет бродить безумцем по земле. Пусть он ушел во вьюгу, по снегам, Но мир иной открыт его глазам… С нагорий дует ветер все лютей, Пронизывая тело до костей. Пластинами сверкающего льда Окаменела быстрая вода. Источник-солнце в чаше ледяной Блистает, искрясь яркою звездой. И звезд небесных чистые лучи Пылают ярче над землей в ночи. А солнце светит тускло, и тепло Из естества лучей его ушло. И

люди прячут лица в башлыках, У странников сосульки на усах. Как летом мотыльки на свет свечи, Слетелись птицы на огонь в ночи. Тенета дыма разостлал костер, Как зерна, искры разбросал костер. Лик месяца от стужи посинел. Свод неба, словно льдина, побледнел. Седые в небе облака висят, Рождающие белый снегопад. Знамена вьюги хан зимы подъял И с войском бурь на край садов напал. Он цветники разграбил и в ночи Сорвал с деревьев золото парчи. Тепло и свет пытаясь уберечь, Деревья просят — их в костер посечь. И пламя ярко блещет, как фазан, Зимы студеной озаряя стан. Мир в горностай оделся, нем и глух Оделись люди в мех, и шерсть, и пух, И, в плечи головы свои втянув, Сидят, перед сандалом прикорнув. Коль на змею зимою поглядишь, Ее с куском веревки ты сравнишь. Безвредна, силы стужей лишена, Она свиваться, прядать не вольна. К огню живому гурии сошлись, Как звезды, что вкруг солнца собрались. И всяк зимою привлечен огнем, Как желтая солома янтарем. Когда декабрь повеет на пруды И серебром покроет ртуть воды, — То рыба, скрыта под ледовый свод, Зиме-акуле в пищу не пойдет. Когда подымет рать январь-Бахман, Земля, тверда, лежит, как Руинтан. [139] И вновь столпотворенье над землей Несет воитель, от снегов седой. В его глазах суровых стынет мгла, И не вольна сразить его стрела. И странным взору мнится мир земной, Где все смешалось в буре снеговой. Тогда в смущенье отступаем мы Перед набегом воинства зимы, И нет пути в пустынях снеговых, И свет очажный — благо для живых. Согрет и дышит амброю покой, Ад снеговой бушует за стеной. И гурия небес к тебе сойдет, И чашу вод Ковсара принесет. [140] Подъемля чашу к жаждущим губам, Блаженства полн, пади к ее ногам. Тогда крутую выю небосвод, Боюсь, от зависти к тебе, свихнет. Счастливец, час раздумьям посвяти, От сглаза заклинание прочти. Пусть дом твой — рай, пусть в нем тепло и свет, Что — рай, когда с тобой любимой нет!

137

Ночные тучи сыплют камфарой. — Поэтический образ, означающий, что на ночную землю падает снег.

138

Как солнце дня в созвездии Овна.— То есть прекрасна, как весеннее солнце, входящее в созвездие Овна.

139

Когда подымет рать январь-Бахман, // Земля, тверда, лежит, как Руинтан. —Бахман — название зимнего месяца древнеиранского календаря и имя легендарного царя Ирана, прозванного «Руинтаном» — «меднотелым».

140

И гурия небес к тебе сойдет // И чашу вод Ковсара принесет. —То есть прекрасная возлюбленная даст испить вино, подобное воде, взятой из райского источника Ковсара.

О Меджнуне, как он ходил зимой и днем, и долгой темной ночью, вдыхая мускусный запах локонов Лейли от каравана ветра, и как счастливая судьба, наряжающая невест, дает ему в руки конец нити, ведущей к цели

НАЗИДАНИЕ

Искандар спрашивает Арасту о зиме, почему люди желают ее и почему естество их требует ее, несмотря на жестокий холод и снег. Мудрец открывает уста для ответа и сыплет жемчуг из облака мудрости

Искандар выступает в поход ради обладания миром, доходит до Хорасана, строит Герат, берет Мавераннахр, создает несравненный Самарканд, отправляется в сторону Кашмира, и, чтобы преодолеть колдовские чары кашмирцев, он, как Муса, своей блистающей рукой разрушает крепость колдовства, и Маллу, потерпев поражение, направляется к своей волшебной крепости, а Искандар доходит до города Кашмира

Победы книгу пишущий для нас Так начинает новый свой рассказ: Стал Искандар владыкою земли, И все к нему с покорностью пришли Цари, которыми еще вчера Багрянородный управлял Дара. Но трое не пришли: кашмирский хан, Шах Индии, хакан восточных стран! В поход на них готовясь, юный шах Избрал зимовки местом — Карабах. Он войско снаряжал и отбирал, Мужей своим примером ободрял. Но средь великих воинских забот Не забывал державу и народ. В час отдыха — на светлых берегах Аракса — он охотился в горах. Когда ж к покою брачному Овна Светило мира привела весна И молодая зелень поднялась, Над всею степью объявляя власть, Войска он вывел на простор степной, Бесчисленные, как цветы весной. Как предсказал тысячезвездный свод, В счастливый час он выступил в поход. Лицо он к Исфагану обратил И власть над всем Ираном утвердил. И, за спиной оставив Исфаган, Вступил в благословенный Хорасан. И той страны измерил он края, — То не страна — отрада бытия. Обширно-беспредельная — она Обилия и красоты полна. Там чистый воздух щек не опалит, Он, как вино, бодрит и веселит. И много рек и речек на простор, Шумя, течет с ее прекрасных гор. Четыре самых славных и больших, По щедрости, как море, волны их. В самозабвенье вечный небосвод Внимает пенью их могучих вод. Подобна раю той страны земля, Там реки рая льются на поля. Хирманд-рекою мы зовем одну, Она поит Забулистан-страну. Хирманда брег — Рустама древний кров, [141] Забул — долина роз, страна садов; Она, как солнце, озаряет мир. Ее «Нимрузом» называет мир. [142] Последний нищий там — богач Хатам, [143] И каждый воин там, как всадник Сам. Другая же из этих рек — Абхар, Ее вода — золотоносный дар. В полдневный зной глоток воды ее Пьют гурии, как райское питье. Но жизнь врага от волн ее горька. Питает древний Балх Абхар-река. Тот Балх, что шах Гушанг облюбовал И всей земли столицею назвал. А третья там река — Муграб. Она Струей Ковсара вечной рождена. От всех болезней и душевных ран Ей исцеленья дар волшебный дан. Струящимся сокровищем зовет Ее народ. Над нею Мерв цветет, Где гурий полный рай себе обрел Шах Тахмурасп, воздвигнув свой престол. Сады полны непобедимых чар, Где позже обитал султан Санджар. А Ханджаран — четвертая река, Она бежит в горах — сквозь облака. Подобна небу — гор могучих грудь; В горах река блестит, как Млечный Путь. Как жемчуг, камешки у ней на дне, Играют звезды на ее волне. Тот, кто живой воды ее испил, Спасенье от недугов находил. Как Хызр, сады цветут на берегах, Не зная увядания в веках. Как чаша неба, мир ее полей, Как воздух рая, воздух чист над ней. Пусть нёбо мира зноем спалено, — Оно ее волной охлаждено! Потом река по пламенным пескам Течет, даруя счастье берегам. В дали пустынь теряется она, — В подземный мир скрывается она… Шах Искандар, объехав Хорасан, На светлых берегах разбил свой стан. Любуясь благодатною страной, Сказал он: «Не земля — а рай земной!» И местом и рекою восхищен, Прекрасный город там построил он. И сто названий перебрав стократ, Назвал свое создание — «Герат». «Герат» — мы говорим, но посмотри: Простолюдины говорят «Гери»… И само солнце город молодой Избрал своей счастливою звездой. Как семь планет на тверди голубой, Семь поясов имеет мир земной. Как солнце посреди планет своих, Так Хорасан средь поясов земных. А в Хорасане — величавый град, Прекрасная душа его — Герат… Покамест солнце над землей встает, Сияньем наполняя небосвод, Пусть Хорасан красуется всегда, Не зная смут и горя никогда! Когда владыка мира город свой Воздвиг и окружил его стеной, Вновь для войны покинув свой престол, Джейхун-реку он с войском перешел. И распростерлась перед ним страна — В цвету, как лучезарная весна. Она «Мавераннахром» названа, — Меж двух великих рек лежит она. Страны Мавераннахра ширина, Примерно, восьмистам верстам равна. С востока у нее — река Сейхун. А с юго-запада — река Джейхун. Есть в той стране еще пятнадцать рек, И лучшая река из них — Кухек. Река Кухек, как Нил с Магрибских гор, С горы Кухек стремится на простор. То не гора — бесценный талисман, Сокровищ всей вселенной талисман! Не глиняные осыпи на ней, Рубиновые россыпи на ней! Кто видел эту гору, молвил тот: «Вот голова Меджнуна слезы льет!» Был Искандар тем краем восхищен, Был им, как светлым раем, восхищен. Построил город близ горы Кухек И Самаркандом город свой нарек. Столицей новою украсив мир, Он двинулся немедля на Кашмир. Повел через безводные пески Войска — величьем духа и руки. И много царств дорогой покорил И вот к горам Кашмира подступил. И грозную увидел крутизну — Ее гранит царапает луну, Вершина подпирает небосвод, На кручу взглянешь — шапка упадет! Сверкая, уходил во мглу небес Ее стены обтесанный отвес. Вскарабкаться нельзя на гору ту, Перелетать — орлу невмоготу. От неба до земли была она Огромной трещиной разделена. Ущелье то, не шире ста локтей, Глубоко в гору шло, теряясь в ней. В ущелье тесный закрывали вход Две створы тяжких кованых ворот. Их арка тонет в сумраке высот, Дуга той арки — как небесный свод. Созданье чародейства — не руки, — Врата на диво мощны и крепки. Волшебники, что создавали их, Гранитом сплошь облицевали их. На сто локтей от уровня земли Вверху две медных башни возвели. Ты скажешь: то не крепость! Не стена! Ей никакая сила не страшна. То плод ума, уменья, колдовства — Так о твердыне той гласит молва. В той крепости две тысячи людей — Из них любой — колдун и чародей. От шлема и до пят снаряжены Они для обороны и войны. Так угрожающ облик тех высот, Что враг к ним на ягач не подойдет. Оцепенеет злополучный тот, Кто колдовства черту перешагнет, Хотя б он на лихом скакал коне, В беде себя увидит, в западне. Там ослабеют ноги у коня. Коню и всаднику там западня! Там круг могучих чародейских сил Пути для наступленья преградил… В смятении о мощи тех преград Царю передовой донес отряд. Но шаха этот слух не устрашил, И с мудрым Арасту он поспешил Туда — за край рядов передовых, Проверить вести воинов своих. Проверив вести войска своего, Он молвил: «Вот Кашмира колдовство! Нерасторжима волшебства черта! Несокрушимы башни и врата!» Но, дум своих волненье укротив, Вернулся в стан, войска поворотив. В шатре с ним Арасту и Афлатун, Сократ, Аршамидус и Кылинмун, И муж Волис, и румский Балинос, Хурмус, и Фарфурнус, и Шаминос. [144] И с ними на совет к царю пришли Пятьсот ученейших мужей земли. Шах Искандар у мудрецов спросил: «Где средство есть от чародейских сил?» И встали приближенные царя, Совет держали, рвением горя, И говорят: «Великий шах-сардар! Не опасайся черных вражьих чар: Пусть крепость их грозна, как небосвод, Наука наша вход в нее найдет! Мы сломим ухищрения врагов, Разрушим укрепления врагов. Что против знанья — маг и чародей, Обманщик и базарный лицедей? Вот мы, зиждители твоей судьбы, Какие там зиждители, — рабы! Любой — и Афлатун и Балинос — Не устрашится колдовских угроз. А не удастся их осилить нам, Пусть будут нам уделом — стыд и срам! Пусть чародеями ворон зовут, Нам разогнать их — не великий труд! Ты, царь, два дня спокойно отдыхай Иль в степи на охоту поезжай. На третий день мы дело разрешим, Желание твое осуществим: Кашмира чары сокрушим во прах!» …От их речей возрадовался шах. «Оставьте все дела! — сказал он им, — Одним займитесь делом — коренным!» И мудрецы, за шаха помолясь, Ушли, всецело к делу обратясь. Расположенье звезд учли сперва, Взаимосвязь планет и естества. Горн раскалили силой поддувал И в нем с металлом сплавили металл — Ртуть, бронзу, олово. И наконец Отлили тверди звездной образец — Блестящий твердый шар, пустой внутри. И что ж они придумали, смотри! От четырех стихий по части взяв, Огонь и воду с глиною смешав, Неведомое миру вещество Сварили, заложили в шар его. А в два отверстья шара фитили Заправили — из нитей конопли. Стал этот шар драконьей головой, — Не головой — стрелою громовой! Коль фитили поджечь, а шар метнуть За арку врат, за каменную круть, То догорят в полете фитили — И, чуть коснется тот снаряд земли, Едва о камни грянется снаряд, Возникнет гром и смертоносный град Осколков шара, — будет дым, огонь, И вихрь, и ужасающая вонь Взорвавшегося в шаре вещества, И сокрушится сила волшебства. Тогда врата железные падут, И гибель чародеи обретут, И дымом омрачится лик луны, И станут лица колдунов черны. От страха обезумеют они! О бегстве лишь подумают они!.. Как был готов прекрасный талисман — Луне подобный ясной талисман, — К царю, — нет! — к солнцу неба и земли, А не к царю, ученые пришли С ядром изобретенья своего И описали таинства его. Прекрасноликий шах, придя в восторг, Крик изумленья радостно исторг. Сказал: «Вот чудо для ума и глаз! Простите мне, что сомневался в вас! Когда ж возмездья пустим мы стрелу В оплот жестокосердого Маллу?» «Да хоть сейчас! — ответили ему, — Согласно повеленью твоему!» И шах явил войскам свой светлый лик, И ликованья шум в войсках возник. Сел на коня могучего султан — За ним войска пошли, как Океан. Цари земли у стремени его — Оруженосцы бремени его. Ученые же люди — погляди! Орудье грома катят впереди. Не на колесах медную трубу, А грозную противника судьбу. И, выйдя за передний воинств ряд, Они в трубу вкатили свой снаряд. Спервоначалу Чина вещество [145] На дно трубы насыпав под него. Когда ж того орудья фитили Мудрейшие из мудрых подожгли, Раздался гром — и талисман взлетел, Дабы народа тягостный удел Одним ударом счастливо решить, Дабы оплот насилья сокрушить! Вот в крепости врагов снаряд упал, И разорвался, и загрохотал. Возникли ад, огонь, зловонье, гром — И воины попадали кругом. От дыма почернели лица их, И раскололись створы врат стальных, И распахнулось крепости жерло, И на врагов смятение нашло, — В безумье их повергли гром и дым… Что, кроме бегства, оставалось им? Вопя, они помчались в свой удел, Там, где Маллу, злосчастный шах, сидел. Золотолицыми они пришли, А вспять черней, чем негры, утекли. Сизоворонками они пришли, Воронами и галками ушли. Вот враг непобедимый поражен! Вот глины ком на тысячу ворон! [146] …Когда же вести выслушал Маллу Про грозную румийскую стрелу, Об Искандаре тут подумал он И понял, что он слаб, а тот силен! Что маг перед ученым-мудрецом? Что он — Маллу — перед таким царем? И понял он, что мир его померк В тот день, когда он мир с царем отверг. И видит он, в смятении народ… И сам от страха места не найдет. В подземный ход — иного нет пути — Сокровища велел перенести. Оружье, золото и серебро, Рубины, перлы — все свое добро. Но вы, что столь богатым можно быть, Увы, не сможете вообразить! А сам на Каратаг он улетел И, словно муха на ворону, сел! И тот, кому свой меч вручил Дара, Тот Джем, [147] увидев действие ядра, Сказал: «Ну, с богом, в крепость мы войдем!» Но мудрецы, стоявшие кругом, Ответили ему: «Сегодня — нет! До завтра налагаем мы запрет. Там не рассеялся зловредный дым. До завтра здесь спокойно посидим!» И сердце к отдыху и пиршеству Шах обратил, подобный божеству. Мужей науки в свой шатер созвал, И много почестей им оказал, И милостью своей их озарил, И возвеличил их, и одарил… Когда же закатился солнца шар, Что над землей блистал, как Искандар, И кубок наслажденье даровал Всем, кто к нему устами припадал, Из царского шатра они ушли И с чистым сердцем отдых обрели. Когда же встало солнце, сквозь туман Горя, как Искандаров талисман, Прекрасный шах явил войскам свой лик, Как солнце утра — светел и велик, — И выехал верхом к своим войскам, Слоноподобный мощью, как Рустам. И воинство рекою потекло И в крепость чародейскую вошло. Тесниной шло оно дней пять иль шесть, Когда примчалась из Кашмира весть. Гонец — к царю: письмо в руке одной И ключ от города — в руке другой. Писали: «Под насильственным жезлом Народ наш не народом был — рабом! Но, испытав могучий твой таран, Бежал Маллу, безжалостный тиран. Тобой от рабства освобождены, К тебе мы благодарностью полны! Но хоть избегли рабской мы судьбы, Тебе мы будем верные рабы! Простри над нами, мудрый царь царей, Десницу справедливости твоей! Мы совершим, что только скажешь ты! Исполним все, что ни прикажешь ты! Велишь — навстречу мы тебе пойдем Всем городом! Твоей лишь воли ждем!» И шах в ответ послал такой приказ: «Мы не желаем беспокоить вас. Сам буду к вам я через два-три дня. Не бойтесь — и молитесь за меня!» И вскоре Искандар в Кашмир вступил. И в городе войска расположил. Дворец отрады шах Маллу воздвиг, Взрастил увеселения цветник. В том замке, что свободным стал от чар, Со свитой разместился Искандар. Впервые в жизни в сад прекрасный тот Теперь свободно приходил народ. Вниманье шаха люди там нашли, Надежду жизни новой обрели. Любовней и заботливей отца Он обнадежил скорбные сердца. Сказал: «Вот отдал я приказ войскам, Дабы обид не наносили вам! И кто у вас веревку отберет, Висеть на той веревке будет тот. И ни один боец румийских сил Обиды жителям не причинил. Все ж люди несказанной той земли Дань добровольно шаху принесли. Дань эту войску Искандар раздал, А сам — с веселым сердцем — пировал. И чашу, в коей отражался мир, [148] Он отыскал, обследовав Кашмир. Да, кстати, у Маллу был казначей, Хранитель всех сокровищ и ключей. Он Искандару все ключи поднес, Когда Маллу сбежал, трусливый пес. И шах премудрый, овладев казной, — Смотрите! — кубок отыскал другой Тот кубок полн рубиновым вином, Вино не сякнет, сколь ни отопьем! «Вот это кубок жизни!» — шах сказал, И «Чашей жизни» он его назвал; Хоть кубок первый больше знаменит, О нем рассказ в дальнейшем предстоит. Взяв чашу — счастья величайший дар, — Запировал великий Искандар. Пчелою он, прильнувшей к розе, стал И письмена на чаше прочитал: «Когда полмира покорил Джемшид, Обиженным и униженным щит, — Сонм мудрецов, что с шахом пребывал, Сковал две чаши и заколдовал. И «Отражающая мир» — одна, Другая — «Чашей счастья» названа». Шах Искандар, что с бою взял Кашмир, Забыл о чаше — отражавшей мир. Он к «Чаше счастья» жаждущий приник, — Смотри: к фиалке мотыльком приник! Смотри! Вот радость для моих друзей! Вина не будет меньше, сколь ни пей! Его до дна вовеки не допить И не пролить, хоть кубок наклонить.

141

Хирманда брег — Рустама древний кров.— То есть Систан — удел легендарных героев «Шах-наме» Фирдоуси.

142

Ее «Нимрузом» называет мир. — Имеется в виду древнее название Систана. Буквально «Нимруз» значит «полуденный».

143

Последний нищий там — богач Хатам. —Хатам — доисламский поэт-воин из племени Тай, прославившийся своей щедростью.

144

В шатре с ним Арасту и Афлатун, // Сократ, Аршамидус и Кылинмун,// И муж Волис, и румский Балинос,// Хурмус, и Фарфурнус, и Шаминос. —Навои приводит имена мыслителей древности в мусульманской традиции: Аршамидус — Архимед, Кылинмун — Филемон (правитель Спарты), Волис — Фалес Милетский, Фарфурнус — Порфирий Тирский, Шаминос — Самсон Логофет. Однако здесь поэт опять допускает историческую неточность — ни один из упомянутых им ученых не был современником Александра Македонского. Хурмус — Гермес, бог из греческой мифологии, прозванный Трисмегистом.

145

Спервоначалу Чина вещество. — Видимо, имеется в виду порох.

146

Вот глины ком на тысячу ворон. —Навои приводит известную пословицу, гласящую, что одного кома глины вполне достаточно, чтобы разогнать тысячу ворон.

147

Тот Джем… —То есть Искандар.

148

И чашу, в коей отражался мир —Речь идет о чаше Джамшида (Джама), в которой якобы можно было увидеть весь мир.

* * *

О чародей Кашмира, кравчий мой! Ласкающую сердце песню спой! Хочу, чтоб песню ты не прекращал, Пока я в чаше дна не увидал. Да не иссякнет чаша никогда! Да не коснется дна ее вода! Когда найдешь тот кубок, Навои, Его ты «Вечным Кубком» назови! Пей, друг, — но только если кубок тот Розовощекий кравчий поднесет.

Рассуждение о том, что созерцание творений и деяний творца несравненного и бесподобного дает решительное доказательство и явное подтверждение его существования. Приведение доказательств того, что чудеса творения можно лучше постигнуть, путешествуя по свету. Разделение путешествий на три вида: один шествует по дороге, как путник, проходящий долину погружения в себя и стремящийся к святыне; другой бродит по миру, как странник, получая на стоянках стремления к истине наставление совершенного руководителя; третий — это полководец, который ведет войско многочисленное, как звезды, чтобы овладеть миром

Рассказ о двух товарищах, один из которых, много путешествуя, стал государем, подобно солнцу, царствующему на небе. Другой был недвижим, подобно праху под ногами, и был сровнен с землей. Он, как песчинка, не мог оторваться от земли и достичь высокого положения

НАЗИДАНИЕ

Искандар спрашивает Арасту: почему мудрецы советуют совершать дальние путешествия

Когда Искандар дошел до Кашмира, Маллу из своей волшебной крепости с помощью ветра украл огонь из Кашмира и превратил эту область в подобие мертвого тела, лишенного дыхания и потерявшего тепло жизни; Афлатун раскрывает это колдовство и тайным ветром разрушает жизнь Маллу, рассыпая искры и жар скрытого огня на хирман его жизни, а Искандар зажигает светильник власти Фируза на месте Маллу

О свежести утреннего ветерка, благодаря которому все вокруг постепенно расцветает, о красоте цветника юности, который постоянно радует сердце. Похвала тем, кто стал ясноликим, как солнце, предаваясь молитвам и склоняясь в молитве, подобно фиалке

Рассказ о беспечном юноше, который не знал цены советам мудрого старца и раскаяние которого не принесло пользы

НАЗИДАНИЕ

Искандар спрашивает Арасту, почему в юности человек избегает молитв, почему к старости слабеет его разум; светлый ум духовного наставника помогает счастливому шаху постигнуть истину