Поэт и проза: книга о Пастернаке

Фатеева Наталья Александровна

Уже в «ЛШ» «земля» вновь Парит растрепой по ветру, как бог пошлет, крыля,а в «Спк» она, забыв про старость, Влетаю в окна и вонзала киль, Распластывая облако, как парус, В миротворенья послужную быль.В мире же города «земля» вырастает «колокольнями» (Спит и ломом бьет по сини, Рты колоколов разиня<…> Звон великого поста —«ЛШ»), и Москва, как медведь, «выходит из берлоги» и раскатывает «Тележный гул семи холмов отлогих»(«Спк»). Так в «Спк» земля все растет ввысь и снова замыкает круг земли и неба: На Земляном Валу из-за угла Встает цветник, живой цветник из Фета. Что и земля, как клумба, и кругла, — Поют судки вокзального буфета.Вспомним, что с Фетом входил Пастернак «в неслыханную веру» (стихотворение «Как бронзовой золой жаровень…» по семантике и синтаксису во многом воспроизводит фетовское «Знакомке с юга», где поэт XIX в., как и Пастернак в «Спк», вспоминает то, что «холодом полночным все убило» и «чем душа так радостно цвела»), и к «цветнику» Фета возвращается поэт на «вокзале». Вокзалснова соединяет воздушными

путями (постройкой свайной)два «мира» и два «круга», и прибывающий на вокзал поезд вырастает «горой» (Стеклянные воздушные шары. <…> Прибытье огнедышащей горы, Несомой с громом потным паровозом),а затем оказывается «впереди» небосвода: Бегущий к паровозу небосвод Содержит все, что сказано и скажут(«Спк»), Так поэт второй раз «встает» с «первым светом» садаи вокзалаи оказывается «в том же небе» «Начальной поры», где «вокзал» ширяет крылами,а станции «каменными мотыльками» пролетают «в хвост поезда»(«ОГ» [4, 197]).

Поэтому органично, что после поэм поэт оказывается в «горах» и «волнах» книги «ВР», возвращающей поэта в лирический круг. И «горы» и «волны» снова образуют растущую земную сферу, Когда во весь рост Встает хребта громада.Вселенная во «ВР» снова приобретает естественную для поэта «сферу глазомера»и «сверхъестественную зрячесть»: «немое небо в потоках крови»,которое «росло стеклянною заставой И с обреченных не спускало глаз»в «Спк», и то «небо», в котором в «стеклянном шаре» вокзала Мандельштама последний раз звучала музыка, во «ВР» опять превращается в «зоркий, как глазной хрусталик, Незастекленный небосклон»(«Волны»). Ведь уже в поэме «немое небо» «не льнуло ни к каким Спекторским»,а внутренняя форма фамилии героя входила в противоречие со « стеклянною заставой».И, работая параллельно над поэмой «Спекторский» и «Повестью» в конце 1920-х гг., Пастернак хочет найти такую форму «зрячести», «чтобы поэтом стал прозаик И полубогом сделался поэт».Поэтому возвращение из «чужого» к «своему» происходит через ту же «дверь дома», где «однажды мир прорезывался грезясь».По Пастернаку, эта «дверь» — «небесные врата», к которым поэт, вслед за Пушкиным, подбирает «ключи»: об этом свидетельствует первоначальный эпиграф к «Спк» из «Медного всадника»: Были здесь ворота… —и рабочее название «Спк» — «мой Медный всадник» (ср. у Пушкина: Были здесь вороты — Снесло их, видно. Где же дом?).У Пастернака эти «ворота» становятся Никитскими воротами Москвы, открывающими Живаго путь в бессмертие.

Гармония «своего», «врастающего» в заветы дней,вновь соединяет неба роговую синьи отроги горКавказа премьерой детства,и прозрачный, как звук, небосвод(«ТВ») уподобляется хребтам гор: Он шел из мглы Удушливых ушей ущелья — Верблюдом сквозь ушко иглы(«Волны»), Здесь фразеологизм приобретает визуальную интерпретацию, а паронимическая строка удушливых ушей ущельяпорождает звуковую ассоциацию с «волнами», звучащими в «ракушке» и «колоколе» «Начальной поры»: Все стало гулом: сосны, мгла, Все громкой тишиной дымилось, Как звон во все колокола.Поэтому в конце стихотворения «Волны» все звуки и зрительные ассоциации вновь Уходят в пены перезвон, И с ними, выгнувшись трубою, Здоровается горизонт.Так поэзия «подыскивает мелодию природы среди шума словаря» [4, 369].

В мире «гор» и «волн» наступает гармония холодаи тепла (Теплицу льдам возьмем подножьем), далии близи (Ты рядом, даль социализма. Ты скажешь — близь?), верхаи низа, светлогои темного, адаи рая( Помножим… ад на рай),и между ними снимается перегородок тонкоребрость.Книга «ВР» — начало второй гармонизации мира Пастернака, сдвинутого со «своего» круга революцией. В этом мире опять «растет и молодеет» лирический субъект (О человеке у предела От переростка — муравья),подобно тому как в «Степи» «до грехопаденья» вырастали между небом и землей Волчцы, Мураши и Плач Комариный,обретая большие буквы. Этот лирический субъект вновь «взят в науку к исполину» и опять спит «наполовину» «под шум, месящий глину, Как только в раннем детстве спят».Таким образом, процесс сотворения мира повторяется второй раз, как «Вторая баллада» книги «Второе рождение».

Это сотворение вновь начинается с открытия «глаз» и наполнении мира звуками. «Глазной хрусталик»лирического субъект опять находится на уровне небосвода и на все глядит «без пелен»,когда солнце растопило «лед», «снег» и «стекло» (Октябрь, а солнце что твой август),превращая их в водяные, звуковые и световые «белые волны». Во «ВР», как и и ранних текстах, также слиты «глаза» и «губы», уподобленные птице, но, если в «ТВ» они в состоянии «болезни» и «бессонницы» (так, соловей «стиснутых губ лиловей»и «горячей, чем глазной Маргаритин белок»),то здесь поэт, выздоравливающий после болезни «зимы» и «ночи», вместе с «пеленой» с неба, как с губ, перетянутых сыпью, Налет недомолвок сорвал рукавом(«Лето»). И вся природа заговорила, наполняясь «выпуклой скульптурой звуков» [4, 198].

Ахматова в стихах, посвященных Пастернаку (1936), говоря о его одаренности «вечным детством», наделяет

поэта и «зоркостью светил». Именно эта «зоркость», благодаря которой На погостной траве Начинают хозяйничать звезды(«905 год»), позволила Пастернаку превратить кладбищенский чертополохв жизнь дающий колос.Ведь каждый раз, опускаясь на землю с небес, поэт лишь удлиняет свою «тень» ( Садятся солнца, удлиняют тени, Чем старше дни, тем больше тайн(«Спк») и расширяет открывшийся «сектор земного шара»: Поэзия! Не поступайся ширью. Храни живую точность: точность тайн. Не занимайся точками в пунктире И зерен в мере хлеба не считай(«Спк»). Поэтому в конце 1920-х гг. перед «мельницами» Пастернака второй раз оказывается «всей жизни умолот»: Все промыслы степи и все слова, Какие жара в горах придумала, Охапками падают в их постава.Снова начинается процесс «роста» и «созревания» хлебов, которые Пастернак затем запечатлел на вывеске «Сеялки. Молотилки»в романе «ДЖ».

2.1.2.5. Воздух — Ветер — Вода — Лодка — Парус

И ветер занавескою

Тревожно колыхал.

(Я. Полонский)

Если мы начали свое описание с миропорождающих сущностей мира Пастернака, то завершаем круг связующими материалами и движущими силами этого мира — водойи воздухом-ветром,которые и составляют основу свободной стихии стихаПастернака. Воздухпри этом брат и рукапоэта («ВР»), ветер родствененему («Двор» «ПБ»), а вода собирает певческую влагу трави все капли «Сестры моей жизни»,сливающие в «беге» мужское и женское начала мира, подобно «чашечкам» цветов ( Пусть ветер, по таволге веющий, Ту капельку мучит и плющит, Цела, не дробится, — их две еще. Целующихся и пьющих). Водаже становится «источником» и «ключом» всех уподоблений поэта и, постепенно разливаясь, заполняя собой мир, становится «морем» — Ширь растет, и море вздрагивает От ее прироста(«Отплытие», 1923). Ширящееся плесканиеэтого паронимического «мира-моря» распространяется затем и на поэмы, в которых поэт проходит путь от «прощания» со свободной стихиейв «ТВ» к «предвкушению» плеска и прелестипоследующих лирических книг (И, в предвкушении Сладко бушующих новшеств, Камнем в пучину крушений Падает чайка, как ковшик).Ср., например, обращение к «морю» в поэме «Девятьсот пятый год»: Ты на куче сетей. Ты курлычешь, Как ключ, балагуря, И, как прядь за ушком, Чуть щекочет струя за кормой,где вода приобретает способность и говорить, и слушать, и взлетать, как птица, «курлыча». Море — аналог движения «вечного» времени ( И годы проходят И тысячи, тысячи лет. В белой рьяности волн, Прячась в белую рьяность акаций, Может, ты-то их, Море, И сводишь и сводишь на нет —«905 год»), но, благодаря воде, история тоже приобретает «природный» ход времени: Прошли года. Прошли дожди событий(«Спк»). Мореопределяет путь от «своего» к «чужому» и возвращение от «чужого» к «своему» «неслыханному содержанию»: Ты в гостях у детей. Но какою Неслыханной бурей Отзываешься ты, Когда даль тебя кличет домой!(«905 год»).

Именно при наложении «своего» и «чужого» кругов ветер (О ветер! О ада исчадье!)порождает в мире Пастернака «вихрь, обрывающий фразы»,но при этом в годы «промежутка» именно «в клоаке водной Отыскан диск всевидящий».Тогда в поэме «ЛШ» — о моряке и море — просыпается «дремавший» поэт (В нем точно проснулся дремавший Орфей. И что ж он задумал, другого первей?),и в результате принятого им решения (Командую флотом. Шмидт)корабль поэта вновь готовится к «отплытию» (ср. «Осень» Пушкина: Громада двинулась и рассекает волны).А затем во «Второй балладе» деревья Пастернака «кипят парусами», Как флот в трехъярусном полете.

«Ветра порывы»,зарывшиеся «в конские гривы»и «волны» ширящегося плескания,и летят под чугун подковМедного всадника Пушкина, которого Пастернак взвил на дыбы,чтобы посмотреть на военный лагерь(как мы помним, боя-грозы) с высот судьбы(«Художник»). При этом «ветер» в мире Пастернака в своем движении и летом и зимой повторяет динамический рисунок «моря»: Поднявшийся ветер стал шпарить февральскою крупою. Она ложилась на землю правильными мотками, восьмеркой. Было в ее яростном петляньи нечто морское. Так, мах к маху, волнистыми слоями складывают канаты и сети(«ОГ» [4, 166–167]).

Ведь еще с первых книг Огоньи Ветер, Земляи Небо, Сади Городподчинены законам «волн»: Земля, земля волнуется, И катятся, как волны, Чернеющие улицы — Им, ветреницам, холодно. По ним плывут, как спички, Сгорая и захлебываясь, Сады и электрички(«ПБ»). Именно поэтому и сердце, плеща по площадкам, Вагонными дверцами сыплет в пути,и сама Москва оказывается «с головой» В светло-голубой воде.«Сады» Пастернака черпают эту «воду» (Исчерпан весь ливень вечерний Садами),и, сливаясь с небом и ветром, голубая прохладапроливается из горластых грудей.И поэт, отвечая на свой же вопрос (Разве только птицы цедят, В синем небе щебеча…?),мечтает, Чтобы последнею отцединкой Последней капли кануть в ней[реке жизни. — Н.Ф.] («На пароходе»).