Поэтесса
Шрифт:
– Я когда-то думала, что все художники очень любят мир, – проговорила Лариса.
– Это все равно что сказать, что все художники сумасшедшие.
Художник даже на равных с миром быть не может, потому что мир может делать человека и лучше, и хуже. А художник должен делать мир лучше, – еще успел сказать я.
И после этих слов стал целовать Ларису.На шестой этаж мы поднялись только через десять минут.
Лариса открыла дверь, и я переступил порог ее дома.
Не знаю, чего я ожидал – жилища богини или приюта философа, хай тека мыслящего авангарда или плюшево-будуарной обстановки обеспеченной бизнес-дамы.
Ларисин дом был самым обычным двухкомнатным домом; и лишь одно – несколько гитар на стенах – выдавало, вернее, рассказывало об интересах хозяйки.Я провел пальцами
…А потом у нас была первая ночь, и президент клуба современного творчества «Белый конь» продемонстрировала, что она прекрасно умеет руководить не только моими днями, но и нашими общими ночами.
Являясь женщиной, имеющей собственного мужчину, Лариса оставалась женщиной – становилась на сторону мужчин. Вообще, секс – это такое занятие между мужчиной и женщиной, при котором и мужчина, и женщина желают успеха мужчине…
…Обняв возгоравшееся тело Ларисы, я увидел, как день закрылся…
…Я прекрасно выспался той ночью – под удачи вообще хорошо спится.
А наутро, когда Лариса еще спала, я тихо вышел в коридор и увидел ее дочь, сидевшую перед телефонным аппаратом спиной ко мне.
И стал невольным свидетелем чужого, хотя и родственного представления о том мире, в котором жили мы с Ларисой.– …Прикинь, моя материя в движении, приволокла своего кавалера…
– …Ага… Молодой… Ленина видел…
– …Знаешь, кажется, у наших мамонтов одно на уме: набить брюхо за столом и завалиться друг к дружке в постель…
– …Прикинь, в два часа ночи просыпаюсь, а у них кровать скрипит – другого дела не знают…
– …А моя, думаешь, что?.. Вчера сидит перед телевизором. Я ее спрашиваю: «Какой курс акций “Газпрома”»?
А она мне: «Я погоду слушала…»
– …Ну, ни в чем не разбираются. Я свою спрашиваю: «Как, по-твоему, сколько стоит акция “Газпрома”»?
А она мне: «Не знаю… Наверное, тысячу долларов…»
Они, кстати, сейчас по двадцать три рубля – надо брать…
– …Вот я и говорю – наших мамонтов ничего кроме подушки и кастрюли не интересует…
– …Вот… Вот.
Их поколение – это презерватив на столовой ложке…Не скрою, меня развеселило такое определение места нашего поколения в мировом эволюционном процессе, но я изобразил кашель – мне стало неудобно за то, что привелось подслушивать чужой разговор.
Девушка оглянулась и увидела меня:
– Ой! Простите, – вырвалось у нее, и она тут же положила трубку телефона, не окончив разговор.
– Ничего. Извини и ты меня. Я слушал твои слова неумышленно.
И спасибо.
– За что? – удивилась девушка. Наверное, в ее представлении услышанное мной должно было вызвать не благодарность, а как минимум раздражение.
Но обиды на ее представление о нас у меня не было, и я просто повторил:
– Спасибо.
– За что?
– Спасибо за то, что вырастила такую мамочку.
После этих слов дочка Ларисы внимательно посмотрела мне в глаза, словно сомневаясь в мере серьезности, с которой можно было разговаривать со мной.
Потом бросила взгляд на дверь спальни матери:
– Н-да… Похоже, что жизнь – не самый хороший режиссер, – проговорила девушка, и мне ничего не осталось, как улыбнуться прорастающему поколению:
– Зато – самый лучший автор сценария……В это время дверь спальни отворилась, и на пороге появилась Лариса.
Это в старые времена чем презентабельнее женщина, тем больше бигудей, в которых ей приходится спать, загромоздив и себя, и свой сон. А современная женщина – это «Мэри Кей» на тумбочке после ночи, которая была в удовольствие ночи, а не дня.
То, что Лариса была в одной ночной рубашке, сразу сформировало координаты ее доверия и к дочери, и ко мне.
И продемонстрировало ее взрослость – понимание меры искренности с окружающими:
– Утро хорошее… Познакомились? А то вчера как-то мельком виделись.
– Да, мамочка, – ответила дочка, и Лариса, подойдя к ней, поцеловала ее в щеку:
– Доча, милая, мы еще не выспались.
– Понимаю, мамочка, – девушка повернулась и направилась в кухню. И уже у двери,
– Досыпайте.
Только по-быстрому. Пойду вам кофе приготовлю……После завтрака я ненадолго остался на кухне один – дочка ушла по своим делам, а Лариса вернулась в спальню.
Перед уходом дочка Ларисы внимательно посмотрела на меня:
– Мама что-то говорила о вас.
Кажется, вы – баснописец?
– Я не баснописец, а художник-концептуалист.
– Н-да, – вздохнула девушка. – Ну, раз вы концептуалист – значит, маме повезло вдвойне……Когда дочка ушла, я еще успел спросить Ларису:
– Чем она занимается?
– Тем же чем и мы в ее возрасте – учится.
– Правильно делает, – проговорил я и подумал о том, что в возрасте наших детей мы учились по-другому.
Не так, как они, да и не так, как учился весь мир.
В то время, когда американский негр учился для того, чтобы стать менеджером и начать жить хорошо, мы, россияне, даже слова такого не знали и учились для того, чтобы учиться.
И были счастливыми уже от того, что даже не понимали этого……Через несколько минут Лариса вернулась, набросив на плечи дубленку:
– Посмотри. Купила недавно.
Болгария, но выдают за итальянскую.
Тебе нравится?
– Нравится, – ответил я. Дубленка действительно смотрелась на Ларисе красиво. – Сколько она стоит?
– Просили четыреста долларов, но ведь у меня улыбка на пятьдесят.
Так что за триста пятьдесят отдали.
Нормально?
– Очень красиво, – говорить Ларисе о том, что если бы она улыбнулась девять раз, ей еще и доплатили бы, не имело смысла.
Но, похоже, она прочитала мои мысли:
– Да? А если я тебе улыбнусь, ты мне заплатишь?
– А что я уже делаю, – ответил я и полез в карман.
Триста долларов – это было все, что у меня было.
– Значит, еще и обмоем в ресторане, – засмеялась Лариса. – Приглашаю вас, господин вице-президент, на корпоративную клубную вечеринку, на которую приглашается только узкий круг самых избранных.
– Я воспользуюсь блатом у президента…
…Никто из нас двоих утром не знал, что в ресторан вечером мы зайдем не в Москве на другом конце Московской области.
Потому что в Москве нам станет не то чтобы несносно, просто как-то неуютно.
И нам захочется уехать из столицы страны, для которой мы попытались сделать доброе дело.Все было в том, что как бы хорошо нам с Ларисой ни было в ее доме, но в клуб приходилось ехать, потому что нам предстояло встретиться с человеком, желавшим стать крупным чиновником. Мы ничего не знали об этом человеке, и в этом не было ничего странного – мы и обо всех остальных людях знали немного.
Хуже было то, что мы с Ларисой понятия не имели о том, чем могли быть ему полезными.
Наша польза предполагалась как что-то априорное.
Что оставляло широким как поле нашего применения, так и поле наших фантазий.
– Если дело в «корпоративе», заломлю гонорар, – сказала Лариса, заводя мотор. И я ответил, усаживаясь на сидение и пристегивая ремень:
– Если дело в «корпоративе», то и заламывать не придется.
Сами предложат.
Но если не в «корпоративе», то, боюсь, – тоже.– Как ты думаешь, зачем нас зовут?
– Лариса, если нас зовут, чтобы думать – то мы что-нибудь придумаем.
А если нас зовут не затем, чтобы думать, то и думать нечего.– Петр, да ты – просто осетрина нашей культуры.
– А ты – кто, милая?
– Я – уклейка.
– Нет. Ты – золотая рыбка, – улыбнулся я, глядя в окно на улицы Балашихи, ставшей мне за одну ночь не чужим городом.
О том, что мы видим друг друга в последний раз, ни я, ни Балашиха в этот момент не догадывались…19
…То, что люди, разговаривающие друг с другом, по нашей традиции всегда смотрят в глаза друг другу – ерунда.
Те четверо, что вошли в помещение Клуба современного творчества «Белый Конь», смотрели куда угодно, только не на нас с Ларисой. При этом они тыкали в двери и окна пальцами и, казалось, не слушая наших ответов, задавали один и тот же вопрос:
– Куда ведет?
– Куда ведет?
– Куда ведет?..
В конце концов мне стало смешно, и я просто спросил: