Поэтический нарцисс
Шрифт:
Силя (открывает папку). Рассматривая образование как общественное благо, необходимо рассмотреть каждое из понятий, общественное благо и образование соответственно, после чего проанализировать характер их взаимосвязи.
Анатолий. Силя, она спросила из вежливости.
Силя. Общественное благо – это материальный или нематериальный предмет…
Полина (перебивает). Силя, хватит! (Надевает туфли на неактуальной платформе.)
Силя. Подождите! (Лихорадочно разбирает листы.) Я хочу поделиться с вами тем, о чём написал, потому что это важно. Выслушайте, пожалуйста.
Анатолий. Только из жалости.
Силя (радостно). Да!
Анатолий. Любовь к чему?
Силя. К юношеству, к молодым людям, к мальчикам то есть.
Анатолий. Фу! Я думал, этого не было в древности.
Силя. Ах, господи! Почитай наконец «Диалоги» Платона, там есть прекрасные эпизоды – например, Алкивиад соблазняет Сократа.
Анатолий. Да я в руки не возьму эти «Диалоги»!
Силя. Ты просто закомплексован. Продолжим. (Снова читает.) Образование в Средние века – преимущественно домашнее и крайне религиозное. Но его ограниченность, как внешняя, так и внутренняя, познавательная, делает знания, недоступные, всё более привлекательными. Я заключаю о таком отношении к знанию небезосновательно. Всем нам известна легенда, положенная в основу знаменитой трагедии Иоганна Гёте «Фауст».
Анатолий. Чё?
Силя (беспомощно). Поясняю. Сельский доктор, во всех чертах честный и праведный христианин, продаёт душу Дьяволу за знания и удовольствия. Понимаете? Знание вожделенно!
Анатолий. Я курить. (Уходит.)
Полина (надевает короткую куртку). Пока!
Силя. Я всё равно договорю! (Откашливается, после паузы.) Но Средневековье минуло, на пороге Новое время, и Бэкон заявляет, что «знание – сила». Я не за элитаризм в образовании, я за отсев, но у меня слабое сердце. Мне жаль человека, но я его ненавижу. (Аккуратно складывает листы.)
В комнату заходит Иннокентий.
Иннокентий. Опять они тебя бросили? А ведь ты старший и должен заботиться о них, воспитывать, в конце концов.
Силя. Я сам не воспитан.
Иннокентий. Марте Владимировне подражаешь? Хамишь?
Силя. Марта Владимировна меня понимает! Она прочитала мою статью, и знаешь, что она сказала? Потом она прочитала мои стихи и сказала то же самое. Она сказала: «Хорошие, Силя, дерзайте, вы молодец». А я ведь чувствую, что всё это пока ещё очень сыро. Я спросил у неё: «Зачем вы меня обманываете?» А она сказала мне: «Это справедливо. Никогда нельзя бить по рукам. Это счастье, когда человек пишет, или пьёт кофе у букета роз, или читает Байрона. Его за это следует похвалить, поцеловать и сказать ему, что он не юродивый и всё делает правильно, что надо работать и быть влюблённым в свой труд. Он ведь таким образом тянется к той самой красоте, под которой я понимаю душу. А лучшим, талантливым, любимым он вряд ли будет для кого-то ещё, кроме вас, скорее всего, не будет.
Иннокентий. Она умеет только говорить.
Силя. Но она неплохо наговорила, у неё дом на Кипре.
Иннокентий. Юриспруденция – это низко. (Поправляет волосы и уходит.)
Силя (садится на кровать). Анатолий! Анатолий, вернись, пожалуйста! Я знаю, что ты уже докурил и не заходишь, потому что я в комнате. (Стучит в окно.) Анатолий!
Анатолий (заглядывает в окно). Силя, ты меня заморишь.
Силя. Анатолий, мне нужен совет.
Анатолий (залазит в окно). Тебе?
Силя. Да.
Анатолий (в комнате). Мой совет?
Силя. Да.
Анатолий. Зачем тебе совет? Ты же отличник.
Силя. Да, я отличник, но это не значит, что я всё знаю.
У меня всегда вопросов больше, чем ответов, и я постоянно в поиске, может, в этом моя вина, что я в поиске. А ты видишь и понимаешь предмет.
Анатолий. Так что у тебя?
Силя. Выслушай! Хотя я знаю, что ты очень плохо относишься к Марте Владимировне, всё-таки выслушай и помоги, ты мой брат, и я никому, кроме тебя, не могу рассказать об этом. (Видит, что Анатолий заинтригован.) Анатолий, в детстве я никогда не думал о том, что Марта Владимировна – красивая женщина. Но сейчас детство кончилось, и я подумал. Я не хотел, но я подумал, я понимаю, что это ужасно, я запрещаю себе об этом думать и клянусь, что отрекусь от себя, если подумаю еще хотя бы раз, – и я перестаю думать, тогда я вижу сон. Боже! Это как космогонии древних народов.
Анатолий. Какие народы? Силя! Ты извращенец! И ты ещё хочешь совет? Она твоя тётя, Сильвестр!
Силя. Толя! (Хватает его за руки.)
Анатолий (вырывается). Какой кошмар!
Силя. Толя! (Падает на колени.) Что мне делать? Я всё понимаю, ты всё правильно говоришь, но я ничего не могу изменить! Когда я последний раз гостил у Марты Владимировны, я поймал себя на чудовищной мысли. Ты знаешь Максима, с которым она живёт?
Анатолий. Да, он у неё вроде как в добровольном рабстве и рад. Вообще я не хотел бы о нём говорить, он очень странный, мне кажется, что именно за эти странности она его обожает. Он ходит за ней, как слуга, и делает всё, как собака, – на это противно смотреть.
Силя. Но она хорошо с ним обращается.
Анатолий. Она извращенка! И она довела тебя до извращения. Я помню, как мы шили тебе костюм на выпускной вечер и она давала рекомендации портному. Тут начнёшь, пожалуй, думать о женщине, когда эта женщина ощупала тебя всего и расхвалила твою талию.
Силя. Это ни при чем. Я уже не помню об этом костюме и о талии, но я ревную её к Максиму. Толя! Я стал бояться оставаться с Мартой Владимировной наедине. Я очень боюсь, что сделаю плохой жест, ты же знаешь, как она любит мою шевелюру! Недавно я заглянул к ней на кофе, чтобы обсудить одну английскую книгу о Пастере и Бешане, это было утром. Когда я вошел, она сидела за столом в кремовом махровом халате, похожем на пальто, и брючной зелёной пижаме. Как всегда, с макияжем, высокой причёской и в украшениях, Толя, ты же знаешь, насколько она красива! Когда она увидела меня, то заулыбалась, пригласила меня сесть на диван, я, конечно, сел там, где она сказала, а она села рядом и, как в детстве, погладила меня по волосам со словами: «Силя, вы Аполлон! Я как-нибудь позову сюда моего скульптура, и моя седьмая садовая статуя будет написана с вас. Вы такой молодой и нежный». Как в детстве, Толя, а я уже не ребёнок. И вот мы сидели на диване и говорили о Пастере и Бешане.