Поэтический язык Марины Цветаевой
Шрифт:
3. Поэтическая этимология
Поэтическая этимология – авторское переосмысление слова – нередко рассматривается вместе с фактами восстановления внутренней формы слов. Так, Г. О. Винокур пишет: «Сближая в тексте слова, давно утратившие ту взаимную связь, которой они обладали в силу своего этимологического родства или даже и вовсе никогда этой связи не имевшие, поэт как бы открывает в них новые, неожиданные смыслы, внешне мотивируемые самым различным образом: то шуткой, то глубоким раздумьем. Ср. в притче Сумарокова: “Сокровище мое! Куда сокрылось ты?” В “Дикарке” Островского: “Вешается на шею женатому. У!! Повеса, право повеса”» (Винокур 1959: 392–393).
Переосмысление слова не является исключительным свойством языка художественной литературы. В таком переосмыслении реализуется одна из языковых потенций – тенденция к вторичной мотивированности деэтимологизированной лексики (Смирницкий 1955: 87–88; Аркадьева 1983: 110–115). Эта тенденция наиболее отчетливо проявляется в многочисленных фактах народной этимологии. В литературных произведениях художественный эффект переосмысления создается намеренно, а это возможно обычно тогда,
Поэтическая этимология иногда отождествляется с паронимической аттракцией – смысловым сближением слов на основе их звукового сходства (Григорьев 1979: 265). В этой книге они различаются: поэтическая этимология понимается как именно намеренное переосмысление слова, связанное с авторским толкованием, а паронимическая аттракция, рассмотренная в главе о фонетике, – как контекстуальное смысловое сближение неродственных, но фонетически сходных слов.
Приведем наиболее яркие из многочисленных примеров поэтической этимологии в произведениях Марины Цветаевой:
Заблудшего баловняВопль: домой!Дитя годовалое:«Дай» и «мой»!Уединение: уйдиВ себя, как прадеды в феоды.Уединение: в грудиИщи и находи свободуКрив и косТот кто в хоботе видит носСобственный, и в слоне – закром.Крив и хром.Хлеще! хлеще! рассыпай! нижиХроматические гаммы лжи! Сверхбессмысленнейшее слово:Рас – стаемся. – Одна из ста?Просто слово в четыре слога,За которыми пустотаЧелюскинцы! Звук –Как сжатые челюсти.‹…›И впрямь челюстьми –На славу всемирную –Из льдин челюстейТоварищей вырвали!Поэтическая этимология у Цветаевой, как видно из этих примеров, часто подчеркнуто парадоксальна и строится не только на омонимии различных по происхождению корней, как в случае хром – хроматические гаммы, или на звуковом сходстве, как в словах челюскинцы – челюсти, но и на вычленении из слова комплекса звуков, границы которого резко не совпадают с морфемными границами: домой – «дай» и «мой», расстаемся – одна из ста, уединение – уйди. В большинстве случаев парадоксальность поэтической этимологии у Цветаевой мотивирована содержанием контекста. Так, поскольку преобразование слова домой связано с лепетом годовалого ребенка, мотивировку получают и слоговое членение вместо морфемного, и односложность полученных лексем, и превращение наречия с императивным значением домой в два эгоцентричных слова, одно из которых – глагольный императив. По существу, предметом этимологизации в этом контексте можно считать именно императив, скрытый в наречии, существующий в нем скорее потенциально.
Парадоксальность преобразования глагола расстаемся в сочетание одна из ста мотивировано определением: сверхбессмысленнейшее слово. В «Поэме конца», откуда взят пример, Цветаева посвящает целых 9 строф доказательству бессмысленности этого слова, и – что, вероятно, важно – бессмысленность доказывается нерасчлененностью слова на морфемы; слово представляется нечленораздельным звуковым потоком. Намеренно ложное членение, представленное сочетанием одна из ста как попыткой интерпретации буквенного состава приставки и корня, написанных по старой орфографии (расстаемся: раз = один, – ста- = 100), подчеркивает цветаевскую идею нечленимости, невнятности этого слова. Предложенная интерпретация трактуется самой Цветаевой как невозможная еще и потому, что для лирического субъекта ее поэзии невозможна утрата индивидуальности, следовательно, сочетание одна из ста – бессмыслица, пустой звук. Отрицание членимости слова
Соединение переосмысленной этимологии с исторически подлинной может создавать сильный драматический или комический эффект благодаря тому, что в переосмыслении или в игре слов появляется иллюзия подлинности всех предлагаемых автором этимологий:
Вздрогнешь – и горы с плеч,И душа – гор'e!Дай мне о горе спеть:О моей гореНевидаль, что белорук он!И у кошки ручки – белы.‹…›Невидаль – что белокур он!И у пены – кудри белы,И у дыма – кудри белы,И у куры – перья белы!В первом контексте из «Поэмы Горы» слова гора и горе с омонимичными корнями не просто контекстуально сближены, но их значения соединены фразеологическим сочетанием горы с плеч, указывающим на душевные переживания, а также архаическим наречием гор'e ‘вверх’, омографичным слову горе.
Во втором контексте разложение слова белорук на сочетание ручки – белы не представляет собой ничего неожиданного, так как в современном русском языке совершенно отчетлива ощутимость построения двухкорневого слова белоручка, а следовательно, и цветаевского окказионального прилагательного белорук. Слово белокур фонетически подобно слову белорук, отличается от него только перестановкой звуков, налицо и структурное подобие по способу словообразования, тождественны первые корни обоих слов. Языковое семантическое подобие этих слов усиливается в цветаевском контексте благодаря их одинаково ироническому употреблению и параллельному положению в стихотворных строках. Естественно, что такое обилие несомненных и настойчивых подобий порождает аналогию в этимологической интерпретации этих слов: белые руки – белые куры. Однако прежде чем прийти от подлинной этимологии первого слова к парадоксальному переосмыслению второго с использованием корневой омонимии (– кур-), Цветаева дважды дает и подлинную этимологию слова белокур ‘имеющий белые кудри’. Взаимодействие подлинной и ложной этимологии с окончательным утверждением ложной, смешной, и создает сильнейшую иронию в этой игре слов [35] . Кроме того, образное уподобление кудрей, пены, дыма и куриных перьев оказывается основанным тоже на взаимодействии подлинной и мнимой этимологий, а переплетение истинности и мнимости становится характеристикой персонажа. Сильный сатирический эффект поэтической этимологии – переосмысления – можно наблюдать в преобразовании немецких слов ратсгерры, бургомистр («Крысолов»). При напоминании о том, что наградой музыканту, спасшему город от крыс, должна стать именно дочь бургомистра, по сюжету цветаевской сатирической сказки происходит следующее:
35
В данном случае образное возрождение этимологии слова белокурый основано не на интуиции поэта, а на точном знании историко-языкового факта. В прозе М. Цветаевой читаем: «Мой Разин (песенный) белокур – с рыжевцой белокур. (Кстати, глупое упразднение буквы д: белокудр. Белые кудри: буйно и бело. А белокур – что? Белые куры? Какое-то бесхвостое слово!)» («Вольный проезд» – IV: 439).