Поэты 1820-1830-х годов. Том 2

Тимофеев Алексей Васильевич

Шут

Да, неприятны нам, о друг, такие гости! Не избежать тебе от клеветы и злости, Чтоб не сказал тебе гостеприимный мир: «Поэт, незваный ты пришел ко мне на пир». Ты любишь старину, невежда? Не встанут предки из гробов! Напрасно льстит тебе надежда: Мой друг, — ты любишь мертвецов! Тот, кто шумящею пучиной С своей отчизной разделен, Среди изгнанья льстится он Хотя той мыслию единой, Что день наступит роковой И он домчится к ней стрелой, И с незабытыми друзьями Вновь запирует. «Вот они! Вот измененные годами Полузнакомые черты! — При виде их вскричал бы ты.— Они прекраснее, моложе Когда-то были, как и я, Но сердце в них… оно всё то же!

Они — они мои друзья!» ………………………………… ………………………………… Но что теперь? Ты окружен Везде родными существами, Хотя сей лес тебе знаком И с этой степью и горами Ты сердцем дружен; всё кругом Здесь дышит сладостным родством, Всё веет грустным вспоминаньем! Здесь и бесчувственный предмет Каким-то взглядом и шептаньем, Иль отголоском детских лет, Каким-то пагубным искусством, Какой-то дружбой и враждой Стесняет грудь то сладким чувством, То непонятною тоской! Но предрассудков вечный данник, В одних преданьях видишь ты Отчизны милые черты! И в ней живешь, как бедный странник! Не хлябью бурною морей И не безвременным изгнаньем — Ты разделен с родной землей Суровым русским воспитаньем. Твои не сбудутся мечты, Святую Русь не узришь ты! Познай хоть опытом печальным, Как трудно весь оспорить мир.

Поэт

Итак, я в мире идеальном Забуду всё; святой кумир, Пред коим я, как жрец безумный, Стоял колена преклоня, Я сокрушу. Сей хаос шумный Родным не будет для меня! Вы, башни гордого Кремля, Главы соборов золотые, Святыни сердца вековые, Гробов красноречивый ряд, Где кости наших дедов спят… Москва преданьями богата, В ней гений древности живет, В ней и Батыя виден след, В ней Грановитая палата, Священной утварью она Для славы родины полна. Врагов отбитые знамена, И даже взрыв Кремлевских стен, Как памятник Наполеона, Для славы русской сохранен! В ней и Владимира корона, И латы тяжкие Петра, И память правды и добра, Столбец полночного Солона — Всё там пленяет гордый ум, Всё погружает в сладость дум, Всё душу русского возносит, Всё в век минувший переносит! Остаток древности святой, Ты сохранен для укоризны! Сроднись же ты с моей душой Взамен утраченной отчизны! Воспоминанье, как во сне, Перенесет меня отныне К любезной русской старине, К моей отчизне и святыне! Я не привыкну к новизне, Но современный век забуду, Среди развалин стану жить И русским в Петербурге [100] буду. <1830>

100

Москва старее Петербурга, так мудрено ли, что она богатее его древними памятниками? Зато Петербург ее великолепнее… Но жаль, что он украшен в иностранном вкусе; в нем почти ничего нет народного, столь трогательного для сердца того, кто любит свое отечество. Однажды, гуляя в Летнем саду, бросил я мельком взгляд на ряды белых статуй, освещенные лунным светом… И что же? Неизъяснимое чувство пробудилось в душе моей… Чем долее смотрел я на неподвижные, бездушные фигуры, тем чувство мое более и более возрастало; много раз прежде я смотрел на них равнодушно; но в сие мгновение, верно, душа моя была приготовлена к чему-то сверхъестественному… Воображение увлекло меня, и я, неприметно отделяясь от земли, погрузился в тот идеальный мир, с которым многие души холодных людей не имеют никакого сообщения… Наконец воображение мое переступило все границы существенности, и я увидел… чудо, до сих пор для меня не постижимое!.. Все статуи в одно мгновение одушевились — и с громким воплем окружили меня… их восклицания будут вечно врезаны в моей памяти! «Зачем вы нас сюда поставили? Что есть родного между нами? Разве нет у вас своих великих людей?.. Но без них могла ли бы Россия существовать столько веков? — Для чего же вы забыли их?.. Отнесите же нас на родину!» «Нас в Грецию!» — кричат Аполлон и Диана. «А нас в Рим! — восклицают другие. — Нам душно здесь! Сие небо, сия земля нам совершенно чужды! Здесь проходящие на нас или совсем не смотрят, или равнодушно рассматривают наши физические недостатки; но если б мы были на своей родине, там каждый гражданин видел бы в нас священное изображение своих предков! Пылкие юноши простирались бы в прах пред бездушным нашим мрамором! Может быть, в счастливое мгновение нам удалось бы могуществом воспоминания вдохнуть в сердце гражданина всю пламенную любовь к отечеству тех героев, в честь которых мы воздвигнуты».

Так упрекали меня со всех сторон возмутившиеся статуи… Я был смущен как виновный ребенок пред лицом своего грозного учителя… Я искал ответа, искал долго… но не мог найти его! И — до какой степени я был унижен! Тогда как и сии бездушные существа приняли на себя образ живых людей, я, изумленный, пристыженный, стоял посреди их — недвижим и хладен — как статуя!

164. СТАРЫЙ ДРУГ ЛУЧШЕ НОВЫХ ДВУХ

Дом

министра Чванкина; Дежурный сидит на софе.

Дежурный

Все говорят, что время быстро… Но не в дежурной у министра. В огромной комнате один сиди весь день Как пень; Зевота, скука, лень, И посетителей докучная учтивость, И экспедиторов приказная кичливость Несносней мне, чем рвотный порошок. Здесь маятник часов на миг не умолкает, Меня он будто упрекает, — И я плачу оброк! И я, с душой, не чуждой вдохновенья, С душой, в которой есть хоть искра божества, Дань приношу богам мирского поклоненья? Но чья в передней там мелькает голова? Седая, яко сноп под зимнею порошей! Кряхтит мой старичок… знать, под тяжелой ношей? Да он провинциял! Трусливая нога Его чуть-чуть ступает по паркету!

Баклушин

(подходя к Дежурному)

Баклушин, ваш покорнейший слуга. (Понюхав табаку) Довольно мыкался по белому я свету, Но, еже ей, чудес подобных не видал! Швейцар — весь в золоте — с меня шинель снимал, Курьер со шпагою мне двери отворял, Скажите мне, сударь, не в рай ли я попал?

Дежурный

(тихо)

А может быть, и в ад. Но мой провинциял Сам в скором времени узнает, Где он. До той поры пусть хвалит нас.

Баклушин

(подходя к стенным часам)

Двенадцатый уж час? Ну, время нас не поджидает! Так и летит на почтовых стрелой. Давно ль мы пили чай — и уж пора обедать!

Дежурный

Что вам угодно здесь?

Баклушин

Да вот пришел проведать, Как поживает Ваня мой, Старинный друг!

Дежурный

Ваш друг?

Баклушин

Лет двадцать не видались; Да, кажется, с тех пор как в Питере расстались? Легко сказать! Я сед, да думаю, и он Уж без зубов? Ох, старости закон! Его лишь тот минует, Кто прежде времени под бурею страстей Свое здоровье распирует, Чтоб раньше накормить прожорный рой червей. Конечно, нет без исключенья правил, И без вины иной умрет, И без заслуг другой живет; Смиренье нам в удел благой творец оставил, За ним ничье добро не пропадет.

Дежурный

(Болтливый философ! Оригинал забавный.)

Баклушин

Скажите мне: мой друг здесь поживает славно? Какой прекрасный, теплый дом, Все комнаты блистают серебром И златом. Да он и в юности был хватом! Уж нечего сказать, Ванюша был задор! Сокол и не велик, да ноготок востер. А без когтей в сем мире очень плохо.

Дежурный

(Не видывал нигде такого скомороха.) Да вы зачем сюда пожаловали к нам? Конечно, просьба есть?

Баклушин

Избави боже! Моим ли глупым сединам Вприсядку кланяться вельможе? Поклоны эти нас едва ль ведут к добру! Я лучше с голоду умру!

Дежурный

Смотрю на вас в каком-то изумленье: Когда вы можете без нас существовать, Зачем же вы (позвольте мне узнать) Пожаловали к нам? Конечно, есть прошенье?

Баклушин

Ей-богу, нет! Я, проживя весь век, Так счастлив был, что не просил ни разу.

Дежурный

Вы первый в мире человек.

Баклушин

Неужто, господа, неможно не пролазу Зайти к министру в дом Со старым, дедовским родством Иль бескорыстной дружбой? Ведь я не занят службой, Я не ищу чинов, аренд, Блестящих звезд, широких лент, Ни даже ключика златого камергера, И прочего всего.

Дежурный