Поэты 1820-1830-х годов. Том 2

Тимофеев Алексей Васильевич

Так кончив дело об окладе, Обласканный министром, к дяде Правдин поехал на обед, Не думая нимало, Какое новое его там горе ждало. У всех почти людей при виде бед, Которых сами не боятся, Во глубине души охота есть смеяться, А между тем у них премрачное лицо. Всё это испытал квартальный над собою, Когда Андрей Ильич, простясь с детьми, с женою, У дома своего, без чувства, на крыльцо Упал. Вокруг него квартальный суетился, Ругая непроворных слуг. «Меня ведут в тюрьму, мой друг! — Сказал Андрей Ильич, с слезами обнимая Племянника. — Всех участь ждет такая Бесстыдина порук. Я при займе его однажды поручился. Ты знаешь, как он жил. Он вовсе разорился. Сто тысяч за него я должен заплатить!.. Недолго мне осталось жить! Что будет с дочерьми и с бедною женою! Поди, Модест, как можешь, утешай: Они в отчаяньи. Поди скорей! Прощай». С растерзанной душою Правдин глядел вослед ему, И в сердце положил:

я за него в тюрьму!

ПОСЛЕДНИЕ СРЕДСТВА

Правдин весь день и часто ночь трудился, Всё продал, что имел, в аренду отдал дом И к дяде на жилой чердак переселился. Чердак тот сходен был с известным огурцом, Который в Риме рос. За нужду можно было В него двоим, согнувшись, влезть, И то ни стать, ни сесть [205] . Однообразно и уныло Шел день за днем в семье Андрея Ильича. В тюрьме свидания несчастных утешали. Соседки Правдина давно уж примечали, Что в верхней комнате всю ночь горит свеча, И в чернокнижники Модеста записали. Но несмотря на то, что часто черный змей, Когда светало, Таскал к нему мешки серебряных рублей, На выкуп старика всё суммы не ставало. В типографических станках Опять готовился прекрасный альманах. Программа нового журнала Пред новым годом вышла в свет. Груздь был любимейший прозаик и поэт, Посыпались на Груздь подписчики сначала, Как на Данаю дождь. Но, к довершенью бед, Вдруг занемог и слег в постель издатель. Помог в такой беде приятель: Резнов издание журнала поддержал; И долго слух с тех пор по городу носился, Что Груздь забыл писать, что Груздь ума лишился. И Правдина журнал упал. Волнуемый толпой печальных дум, Он стал задумчив и угрюм; Его приметно силы Слабели с каждым днем; Он быстро шел к дверям могилы,— Был сходен с брошенным проезжими огнем, Который пламенел в бореньи с зимней вьюгой. Тогда лишь услаждал он горечь бытия, Когда летел мечтой в волшебные края, Где жизни спутницей и нежною подругой Он милую свою Надежду называл. Какую в сердце жизнь вливал Ее прелестный взор, исполненный участья! Тогда все горести, несчастья, Весь мир счастливец забывал.

205

Крылов.

НЕЖДАННЫЙ ГОСТЬ

Настала наконец суббота роковая. Правдин, жестокую борьбу в душе скрывая, Измучен ею, утомлен, На жертву тайную и тяжкую решился. Мысль, что старик Правдин в тюрьме еще томился, Преодолела всё. К Надежде пишет он. Холодный пот с лица его катился. «Решась писать к вам в первый раз, Уверен я, что тем не оскорблю вас: Я принужден к тому, я должен изъясниться. Не стану тратить слов, — Для счастья вашего я жизнь отдать готов! И с вами должен разлучиться. Прощаюсь навсегда с любимою мечтой! Я жизни путь пройду не с той, Которую мне сердце указало. Решился я! Во что бы то ни стало Я счастья моего ценой Куплю для старика свободу и покой. Казаться буду я веселым и спокойным, И не узнает он, как жертва мне тяжка, Пусть я умру, любви его достойным! Уже принадлежит другой моя рука». В глубокое унынье погружен, Письмо уж запечатал он. Карета к дому подъезжает; Вот кто-то говорит с Андреем на крыльце, И вдруг с восторгом на лице Мечинский в комнату влетает!.. Писали много мы уж на своем веку, Изображали мы и радость, и тоску, Отчаянье, надежду, ожиданья, Шум городов и тишину полей. Всему и всем от нас достались описанья! Но наших двух друзей нежданный миг свиданья Не описать! Сули хоть миллион рублей!

НОВОСТЬ

Мы для того пустились рассуждать, Чтоб досыта друзьям наговориться дать. Мечинский наконец решась проститься с другом, Уж подошел к дверям, как вдруг — налево кругом.

Мечинский

Еще тебе забыл сказать, что я женат.

Правдин

Ты шутишь?

Мечинский

Право, нет.

Правдин

Позволь поздравить, брат! Я рад сердечно. А Софью позабыл?

Мечинский

Я всей душой ее любил. Да что ж, не горевать же вечно. Сначала я скучал, а после рассудил, Что я всю жизнь хоть протоскую, Не ворочу ее!.. Я полюбил другую. В уездном городке, Куда меня послали, У городничего мы часто танцевали, И вскоре у меня явилось на руке Кольцо. Я действовал решительно и смело: Как раз к венцу — и в шляпе дело! Однако ж ночь давно, уж время ехать мне, Пора подумать и о сне. Смотри же, завтра ты приди ко мне пораньше, И мы тебя представим капитанше.

УГОЩЕНИЕ

Сидя с женой за чаем, капитан Персидский пробовал кальян, Когда вошел Правдин и, вдруг взглянув на друга, Подумал,

что пред ним иль шах, или султан: Ковры пленяли взор, и, в виде полукруга, Восточный блещущий диван Под шелковым навесом, с бахромою, Манил и к неге и к покою. Курильницы стояли по углам, Наполнен воздух был азийским ароматом; Хозяин же таким украшен был халатом, Какого шах не носит сам. Не прежде как в часу десятом Мечинский друга отпустил, И прямо уж его по-русски угостил: За тостом тост! С полдюжины бутылок В теченье дня он с другом осушил. Правдин уж стал просить носилок, И был помилован, и то с большим трудом. Замученный шампанским и токаем, Всю ночь он спал железным сном. Когда же поутру, за чаем, С домашними в гостиной он сидел, Вдруг въехавших на двор стук дрожек загремел, И кто ж на них? Легко воображаем И радость, и восторг, и прыганье, и крик: Слез с дрожек — верить ли глазам? — Правдин старик! И на картину мы завесу опускаем: Наш в живописи дар, ей-богу, невелик. Весь долг за старика внес тайно до полушки Мечинский. Возвратясь домой, Надел халат любимый свой, И мягче сделались диванные подушки, Вкусней душистый чай, табачный даже дым Ему казался ароматней. Что сердцу может быть, он размышлял, приятней Добра, которое мы сделали другим! «Что так сегодня, Саша, весел?» — Жена спросила у него. «Так, друг мой, ничего. Обнову я купил: три пары модных кресел».

ТОЛКИ

Раз у Бесстыдина Хитрецкий за бутылкой Бургонского сидел и сказывал ему, Что Правдина едва не заперли в тюрьму, Что расплатился он бы ссылкой, Что дело уж вошло в Совет, Но манифест помог. «Помилуйте! Нет, нет! — Прервал Резнов. — Я вас уверить смею, Что он Оправдан был, а не прощен. Подробно рассказать вам дела не умею, Хотя и доставал тайком, через писцов, Записку краткую в четыреста листов. Но знаю верно то, что Правдину на шею Недавно дан был крест по милости царя, Дойдет — того смотри — до статс-секретаря! И как в раю живет с Надеждою своею!» — «Всё это слышал я не так»,— Хитрецкий возразил с язвительной улыбкой И, шеей наклоняся гибкой, Поднес Бесстыдину французский свой табак. Дальнейших сведений мы не могли собрать Для повести, и сплетницы-старухи Свободно могут разглашать О Правдине невыгодные слухи. Он много уж терпел! Так, видно, на роду Ему написано. Того гляди, беду Опять он наживет. Старинным талисманом, Терпением, от зла себя он оградит. Слуга Андрей недаром же твердит: «Терпи казак, и будешь атаманом». 1828

284 ЭЛЕГИЯ ("Чья эта новая гробница?..")

Чья эта новая гробница? Чей прах сокрыт навек под ней? Промчалось счастье прежних дней! Свершилось! Нет тебя, певица Канарских островов! Пуста Твоя блестящая темница, Стоит на чердаке, снята Навек со светлого окошка, Где красовалась с давних пор. В унынии глубоком взор На небеса возводит кошка И опускает на паркет! Увы! Вверху уж клетки нет!.. В саду, где яблоня склонила Густую ветвь над цветником, Где в летний день ты петь любила, Там спишь ты беспробудным сном! Там одинокая гробница Нарцизами осенена. Прийдет прелестная весна,— Ее не встретишь ты, певица, Веселой песнию своей. Не будет летнею порою В саду на яблоне с тобою Перекликаться соловей. Один он запоет уныло Над раннею твоей могилой! Не будешь сахар ты клевать Из рук твоей хозяйки милой! Уж ей тебя не целовать, Держа на плечике! Не станешь Ты из гостиной в зал летать, Из зала ж в клетку, как устанешь. О, если б ты восстать могла, Как Феникс, если б посмотрела, Как слезы по тебе лила Твоя хозяйка, ты бы села По-прежнему на пальчик к ней! Ты б облегчила сердце ей! Она бы, верно, улыбнулась, Ее бы горесть вмиг прошла! Ты б от восторга встрепенулась И с радости бы умерла. <1830>

285. <ИЗ КОМЕДИИ «КЛАССИК И РОМАНТИК»>

ЯВЛЕНИЕ 8

Седов

Ба! Фирс Козьмич! Нижайшее почтенье! Какую притащил тетрадь! Взглянуть, так страх берет, не только прочитать.

Темнилин

Не всё еще принес я сочиненье. Здесь высший только взгляд. (Подает Седову тетрадь, который начинает ее рассматривать.)

Линский

 (про себя) Я слово данное принужу взять назад. Какая мысль! Скорей за исполненье! (Садится к столу и начинает писать.)

Темнилин

А вот еще на ваше я сужденье Элегию принес. Позвольте прочитать.

Седов

Дай прежде положить на стол твою тетрадь. (Кладет тетрадь на стол.) Читай, брат, сделай одолженье. Я слушать рад всегда: Не много в слушаньи труда. (Линскому) А вы? Вы пишете?