Поэзия рабочего удара (сборник)
Шрифт:
«Мы с вами, мы с вами!»
Без слов, без звуков, только в душе мы в последний раз вспомнили тех, что пируют на проспектах, и, вместо злобных проклятий, с улыбкой кинули в сторону:
«Так продолжайте же, господа!»
Железные пульсы*
Двадцатого июля тринадцатого года во всех петроградских газетах опубликованы были предполагаемые дивиденды акционерного
На бирже началась вакханалия. Спекулянты распространили слухи, что основной капитал доводится до десяти миллионов, количество акций утраивается, во главе предприятия встает «Лионский Кредит», рынок «Двигателя» достиг Англии, вторгается в Америку… Размах «Двигателя» становится мировым.
Толпы акционеров каждый день являлись в мастерские «Двигателя». Весь июль завод работал без перерыва день и ночь. День и ночь рысаки и автомобили подвозили акционеров.
Операции на станках сократились, оставались только заключительные сборочные и установочные работы. Завод почти готов.
Биржа подогревалась все больше и больше. Наконец, в тот день, когда главный владелец «Двигателя» Фельдман закупил двадцать тысяч акций и они бешено рванулись вверх, – завод получил новый десятимиллионный заказ.
По городу побежали слухи о том, что Нобель со всеми своими заводами сливается с «Двигателем» и «Двигатель» превращается в трест.
И вдруг завод встал.
После собраний в союзе металлистов, на Большой Пушкинской, где были выяснены блестящие дела «Двигателя», рабочие предъявили требование увеличения цеховой платы на 20 % и штучной на 10 %.
Акции начали гореть.
Требовались меры экстренные, решительные, героические.
Нужно было сломить забастовку во что бы то ни стало. Иначе акции в будущем станут прыгать вниз от всякого нелепого слуха.
На экстренном собрании Правления, состоявшемся в день объявления забастовки, представители банка, вложившие большие капиталы в предприятие, указали, что приостановлен выпуск банкнот. Большинство Правления заколебалось. Кто-то заговорил:
– Надо потолковать с рабочими. Может быть, ведь просто недоразумение.
– Именно – не говорить с ними; это вопрос чести, – кинул голос с секретарского стола.
– Да-да, – оборвал его Фельдман, – но ведь не забывайте, что наш рабочий класс – еще стихия. Фраза оратора, и он бросает мастерские.
С испуганным, растерянным лицом поднимается директор.
– Господа, положение очень… ответственное, – начал он, держа в руках какие-то документы. – Неустойка нового заказа определяется в два миллиона. Это ведь не казенный заказ, а частный. Тут комбинации невозможны. Мы между миллионной прибылью и… скамьей подсудимых…
Он оборвал, как будто лишился голоса.
Казалось, – пауза будет тянуться
Тишина… гробовая…
Стало темнее в зале, замигали электрические лампы, задрожали люстры.
– Прошу полномочий! – сухо и громко, как выстрел, прозвучала фраза.
Среди сконфуженных, растерянных, потерявших голову дельцов стоял поднявшийся с своего кресла инженер Григорьев, затянутый на все пуговицы черного сюртука.
После речи директора эта фраза могла быть или величайшей добродетелью, или величайшей подлостью.
Правленцев пронзила одна общая догадка: вышел гнусный временщик, новый террорист биржи.
И всем казалось, что прокурор с своим портфелем уже идет, что он вот-вот вежливо, но спешно постучит в двери зала.
– Говорю с сознанием серьезности момента, – еще спокойнее, но увереннее говорил он.
– Что вы предлагаете? – приподнялся боязливо директор Правления.
Григорьев брал всех их в руки:
– Я предлагаю вам конфликт ликвидировать в неделю.
– На уступки? – набросились на него со всех сторон правленцы.
– Нет – нет! – не изменяя тона и не мигая, говорил Григорьев. – Я завтра пускаю завод вхолостую. Акционеры будут видеть, что завод идет. Мы спасем положение. Конечно, тут необходимы еще финансовые комбинации, – намекал он на спекуляцию с бумагами. – Мы дадим гудки, заведем топки, пустим моторы и трансмиссии. Мы покажем дым. А вы знаете, что наши трубы видны с Невского, Дворцовой набережной и даже с Морской.
Директор начал рыться в бумагах и что-то отмечать в записной книжке, но Григорьев впился в него, как будто ему одному говорил, и руки директора застывали.
– Сегодня же в ночь, – уже как будто о решенном деле, говорил Григорьев, – сегодня же в ночь я телеграфирую в Харьков о присылке ста слесарей-бельгийцев. Это люди, законтрактованные фирмой Гутланда, того самого Гутланда, который давал людей Сименсу во время забастовки. Теперь он даст их нам. И сегодня же ночью я телеграфирую в Козлов инженеру Беклемишеву о присылке артели клепальщиков. Вы увидите, что через неделю к нам повалят забастовщики, и мы же будем их цедить.
– А ведь это он в прошлом году справился с забастовкой у «Осветителя», – прошептал директор представителю банка.
– Да, как будто… – рассеянно отвечал банкир.
А Григорьев говорил:
– Я предлагаю вам ва-банк. Других средств нет. Надо действовать быстро, вот сегодня, вот в эту ночь, вот сию минуту.
– Ну, что вы скажете? – спрашивал шепотом директор банкира.
– Я его не разгадаю. Он в маске. Тут, простите, не игра ли?
– Это в вас говорит профессия. Вам все кажутся спекулянтами.
– Некоторые мне кажутся просто… наглецами.
– Да что вы?.. – хотел было возразить ему директор, но Григорьев кончил свое слово.