Поэзия рабочего удара (сборник)
Шрифт:
Вырвались искры.
Необъяснимая ночная жуть во всем воздухе. Но оторваться мы были не в силах. Тут было нечто очень наше, очень родное.
– Сейчас будет что-то скандально-интересное.
Товарищ не успел докончить фразы, – дверь механической печи открылась, вырвались огненным градом искры, и из печи быстро выплыло огненное чудовище, на которое нельзя было смотреть, но которое наполнило завод озером света.
Спустился кран и безудержно поволок двадцатисаженную огненную колонну к станинам молота, стоявшего в заводе без движения целое десятилетие.
Почти
Колонна грузно рухнула на наковальню. Молот так зашипел, что, казалось, звук этого шепота идет отовсюду: со стен, с высоких железных крыш, из подземелья, где шли друг на друга маховики машин, и из дальних мастерских, разбуженных ночной возней.
Успели лишь включить электричество, быстро два раза прогудел свисток при молоте, и стальная громада неистово бацнула раскаленную колонну.
Пол затрясся, сверху сорвались сразу несколько десятков фонарей и вдребезги разбились, за ними рухнули верхние стекла крыши, стропила хряснули и, казалось, сейчас раздадутся и задавят весь завод, по мостовым балкам пошел гул, как от дюжины промчавшихся поездов, каменная кузнечная пристройка к заводу дала трещину, и толпа подалась в ожидании катастрофы.
Все ждали, что будет с заводом. Но молот после маленькой паузы грохнул опять, грохнул и сатанински зачастил своими ударами.
Завод подавался и наполнялся железным буйством.
Люди от этого грома должны или перепугаться насмерть, погибнуть, или уж вырасти как никогда…
Не умер, однако, никто.
Через пять минут уже забыли о разбитых фонарях и об обвалах.
Казалось уже наоборот: если бы из души отнять этот гром, то надо его снова родить, родить во что бы то ни стало.
Молотовой гром становился сильнее. Колонна хотя и медленно, но стыла; удары шли все жестче и трясли мощнее. Кран грузно переворачивал колонну и подсовывал под молот, молот обрывался и судорожно бил своей громадой лежащего красного великана.
А завод начал наполняться новой толпой.
Из города пришли с тревогой, с жалобой, с ужасом.
Пострадали десять окрестных кварталов. Всюду были выбиты окна от сотрясения земли и воздуха.
В «Рабочем дворце» рухнул потолок, и хоть никого не убил, но наделал немало несчастий.
Толпа входила и заполняла заводские мастерские. На минуту казалось, что собираются тысячи, чтобы притянуть к ответу страшного ночного стального колдуна.
Когда колонна была прокована и кран отнес ее в приготовленное ложе, из толпы вырвался настойчивый крик: «Да объясните же!»
Крик был подхвачен…
На станину молота по лестнице моментально поднялся один из наших, в синей блузе, и уже поднял руку для жеста, как его перебили:
– Имя, фамилия! Откуда?
Перебили и сами замерли, ждут ответа.
– Строительный слесарь я… фамилия моя Васильев. У нас на заводе Васильевых триста двадцать пять… Я – один из них…
– По существу говори!
– Начинаю по существу. Этот молот, на котором я стою, одна из лучших трибун всего света. Я вам объясню, слушайте.
– Десять лет тому назад этот молот прибыл к нам на завод. От вокзала до завода было тогда версты четыре по разным
Устанавливали и собирали молот два месяца.
Мы его испробовали.
Он ударил один раз, разбудил всех спящих, выбил окна в домах и повалил колокольню.
Нам больше не дали ковать…
Но знаете, – время пришло.
Пришло время торжества.
Вот первая колонна нашего здания.
Эта колонна будет всажена в землю. Надо еще отковать двадцать таких колонн. В глубинах они будут опираться на бетоны. На колоннах вырастет непотрясаемое здание… Для него не будут страшны не только удары: здание не будет разрушено даже землетрясением…
– Что за здание, черт возьми? – не утерпели в толпе.
– Здание наше– «Рабочий дворец».
– Но вы же вашим чертом-молотом разбили потолок нашего дворца.
– Чудаки. Вы ошиблись, вы поторопились. Рабочий дворец – вот он, вот этот великан-завод. Но вот что: я слово передаю… ему, вот этому оратору.
Он дружески похлопал рукой по станине молота и быстро спрыгнул по лестнице в толпу.
Жерло печи открылось, как занавес… Печь изрыгла новую, раскаленную добела колонну. Подхваченная краном, она поплыла по заводу, затопив его градом искр и сразу накалив его воздух.
Кран положил колонну на наковальню, и молот опять начал тешиться своими лязгами и ударами.
Первые клокоты кончились.
Сейчас разразятся новые удары.
И люди насторожились. Весь завод заковала тишина, у всех замерло сердце…
Молот срывался, и у всех освобождался вздох.
Молот выпускал лишний пар, и все мы через радостные перебои сердца отдавали жадно захваченный воздух.
Был момент, когда колонна чуть было не рухнула: мы знали, что пожар всего здания был бы неминуем, мы тогда ничего не видели, кроме молота. За него, за его железные замыслы мы думали, за его удары чувствовали, мы с ним вместе верили, вместе с его тревожным дрожанием мы надеялись. И когда перед ударами вызывающе блестели его цилиндры, казалось, – весь завод пронизывался новой металлической волей, и среди железных громад и над человеческой толпой молот рос, угрожал, строил замыслы… Молот все передумал, он все рассчитал, он… перемучился за свои удары.
Перемучился и… ринулся.
От размеренного удара он перешел к рокоту, удары догоняли друг друга и перешли в непрерывный гром.
Завод как будто тронулся…
Толпа встала в торжественные шеренги.
Отряд молодых женщин вышел вперед с зелеными хвоями и разбросал их кругом по заводу. Дети поднялись на балки и стропила и закружились воздушными хороводами. Горны подняли огненные веера на сажень кверху и приоткрыли невиданные театры, по рельсам въехали в завод, задыхаясь, локомобили и паровозы, остановились как вкопанные и своими гудками грянули гимн, который был слышен за десять верст.