Поэзия Серебряного века (Сборник)

Пастернак Борис Леонидович

Сердце частушка молитв

Я. Блюмкину

Другим надо славы, серебряных ложечек, Другим стоит много слез, — А мне бы только любви немножечко Да десятка два папирос. А мне бы только любви вот столечко Без истерик, без клятв, без тревог, Чтоб мог как-то просто какую-то Олечку Обсосать с головы до ног. И, право, не надо злополучных бессмертий, Блестяще разрешаю мировой вопрос, — Если верю во что – в шерстяные материи, Если знаю – не больше, чем знал и Христос. И вот за душою почти несуразною Ширококолейно и как-то в упор Май идет краснощекий, превесело празднуя Воробьиною сплетней распертый простор. Коль

о чем я молюсь, так чтоб скромно мне в дым уйти, Не оставить сирот – ни стихов, ни детей; А умру – мое тело плечистое вымойте В сладкой воде фельетонных статей. Мое имя, попробуйте, в Библию всуньте-ка. Жил, мол, эдакий комик святой, И всю жизнь проискал он любви бы полфунтика, Называя любовью покой. И смешной, кто у Данте влюбленность наследовал, Весь грустящий от пят до ушей, У веселых девчонок по ночам исповедовал Свое тело за восемь рублей. На висках у него вместо жилок – по лилии, Когда плакал – платок был в крови, Был последним в уже вымиравшей фамилии Агасферов единой любви. Но пока я не умер, простудясь у окошечка, Все смотря: не пройдет ли по Арбату Христос, — Мне бы только любви немножечко Да десятка два папирос. Октябрь 1918

Принцип басни

А. Кусикову

Закат запыхался. Загнанная лиса. Луна выплывала воблою вяленой. А у подъезда стоял рысак. Лошадь как лошадь. Две белых подпалины. И ноги уткнуты в стаканы копыт. Губкою впитывало воздух ухо. Вдруг стали глаза по-человечьи глупы, И на землю заплюхало глухо. И чу! Воробьев канитель и полет Чириканьем в воздухе машется. И клювами роют теплый помет, Чтоб зернышки выбрать из кашицы. И старый угрюмо учил молодежь: – Эх! Пошла нынче пища не та еще! А рысак равнодушно глядел на галдеж, Над кругляшками вырастающий. Эй, люди! Двуногие воробьи, Что несутся с чириканьем, с плачами, Чтоб порыться в моих строках о любви, Как глядеть мне на вас по-иначему?! Я стою у подъезда придущих веков, Седока жду отчаяньем нищего И трубою свой хвост задираю легко, Чтоб покорно слетались на пищу вы! Весна 1919

Прощай

Ты изменила, как жена, Ну что ж, язви, хули, злорадствуй, О, нищая моя страна Неисчислимого богатства! Ты хорошеешь с каждым днем, Таким соленым и жестоким, Мы очарованные пьем Заздравье годам краснощеким. Ты позабыла навсегда, Ты накрепко, страна, забыла Всклокоченные те года, Когда меня ты так любила! О, та ли ты? Иль я не тот? Но ясно после расставанья, Что говор твой не так поет, Как горькое мое молчанье. Прими ж последнее прости, Спеша, смеясь и не краснея, Но урну с пеплом помести Ты в залу лучшего музея. Ведь не совсем уж все мертво В твоей душе невольно братской, Я был любовник верный твой, И трогательный, и дурацкий! 14 сентября 1931

Анатолий Мариенгоф

(1897–1942)

Анатолий Борисович Мариенгоф родился в Нижнем Новгороде, в семье служащего. После смерти матери переехал в Пензу. Окончив пензенскую гимназию (1916), поступил на юридический факультет Московского университета, но вскоре был призван на военную службу. После революции вернулся в Пензу, в 1918 г. создал там группу имажинистов, выпускал журнал “Комедиант”, принимал участие в альманахе “Исход”. В этом же году переехал в Москву, познакомился с Есениным, с которым был почти неразлучен вплоть до конца 1923 г. В 1918-м издал первую книгу стихов “Витрина сердца”. В 1919 вошел в новую группу имажинистов. В 1919–1922 гг. вместе с Есениным ездил по стране с чтением стихов, написал несколько статей по теории имажинизма. В 1928 г. переехал в Ленинград, занимался литературным трудом; с начала Великой Отечественной войны работал на Ленинградском радио.

В издательстве “Имажинисты” вышло семь сборников поэта, получивших неоднозначную оценку критики. В 1927–1930 гг. напечатаны три книжки его стихов для детей; в 1942-м в Кирове вышли две книги стихов. Мариенгоф написал более десяти больших пьес и множество скетчей, несколько прозаических произведений, около десяти сценариев.

* * *

Пятнышко,

как от раздавленной клюквы. Тише. Не хлопайте дверью. Человек… Простенькие четыре буквы: – умер. (1918)

* * *

Ночь, как слеза, вытекла из огромного глаза И на крыши сползла по ресницам. Встала печаль, как Лазарь, И побежала на улицы рыдать и виниться. Кидалась на шеи – и все шарахались И кричали: безумная! И в барабанные перепонки вопами страха Били, как в звенящие бубны. 1917

* * *

Кровью плюем зазорно Богу в юродивый взор. Вот на красном черным: “Массовый террор”. Метлами ветру будет Говядину чью подместь. В этой черепов груде Наша красная месть. По тысяче голов сразу С плахи к пречистой тайне. Боженька, сам Ты за пазухой Выносил Каина, Сам попригрел периной Мужицкий топор, — Молимся Тебе матерщиной За рабьих годов позор. 1918

* * *

Твердь, твердь за вихры зыбим, Святость хлещем свистящей нагайкой И хилое тело Христа на дыбе Вздыбливаем в Чрезвычайке. Что же, что же, прощай нам, грешным, Спасай, как на Голгофе разбойника, — Кровь Твою, кровь бешено Выплескиваем, как воду из рукомойника. Кричу: “Мария, Мария, кого вынашивала! — Пыль бы у ног твоих целовал за аборт!..” Зато теперь: на распеленутой земле нашей Только Я – человек горд. 1918

* * *

Памяти отца

Острым холодным прорежу килем Тяжелую волну соленых дней — Всё равно, друзья ли, враги ли Лягут вспухшими трупами на желтом дне. Я не оплачу слезой полынной Пулями зацелованного отца — Пусть ржавая кровью волна хлынет И в ней годовалый брат захлебнется. И даже стихов серебряную чешую Я окрашу в багряный цвет, — А когда все зарыдают, спокойно на пробор расчешу Холеные волосы на своей всезнающей голове. 1919

* * *

Я пришел к тебе, древнее вече, Темный люд разбудил медным гудом, Бросил зов, как собакам печень, Во имя красного чуда. Назови же меня посадником, Дай право казнить и миловать. Иль других не владею ладней Словом, мечом и вилами? Застонет народ чистый От суда моего правого — С вами вместе пойдем на приступ Московии златоглавой. Затопим боярьей кровью Погреба с добром и подвалы, Ушкуйничать [316] поплывем на низовья И Волги и к гребням Урала. Я и сам из темного люда, Аль не сажень косая – плечи? Я зову колокольным гудом За собой тебя, древнее вече. 1919

316

Ушкуйник —член вооруженных дружин, посылавшихся Новгородом (ХIV–XV вв.) в торговые или разбойные походы на ушкуях – плоскодонных лодках с парусом и веслами.

* * *

Сергею Есенину

На каторгу пусть приведет нас дружба, Закованная в цепи песни. О день серебряный, Наполнив века жбан, За край переплесни. Меня всосут водопроводов рты, Колодези рязанских сел – тебя. Когда откроются ворота Наших книг, Певуче петли ритмов проскрипят. И будет два пути для поколений: Как табуны пройдут покорно строфы По золотым следам Мариенгофа И там, где, оседлав, как жеребенка, месяц, Со свистом проскакал Есенин. Март 1920