Поэзия социалистических стран Европы

Коллектив авторов

EXEGI MONUMENTUM [2]

Камнем сделалось горе мое. Вопрошаю, торжественно-траурный: Кто ж я есмь? Я лишь памятник мраморный, Где начертано имя Твое.

МАТЬ

1 На еврейском кладбище в Лодзи, Под сенью березы унылой, Мамы моей еврейки Польская могила. Прах моей матери милой, Еврейской, польской, На берег фабричной Лудки Я перенес из Отвоцка. На этот могильный камень, Что ее покой охраняет, Только листочки лавра Береза порой роняет. Когда же солнечный ветер, Играя, в них золотится, Он в ордена и медали Преображает листья. 2 Застрелили фашисты Тосковавшую обо мне. Застрелили фашисты Обмиравшую обо мне. Пуля тоску прострелила. Стали сызнова заряжать, Чтобы после… но после было Не в кого разряжать. Прострелили мир материнский - Два ласковых слога моих губ. На святую отвоцкую мостовую Из окна бросили труп. Доченька, ты запомни, Чтоб внук будущий не забывал,- Исполнилось слово: о мостовую Разбился идеал. С

поля славы унес я мать, Чтобы матери-земле предать, Но трупу имени моего Навек в Отводке лежать.

2

Я памятник воздвиг (лат.).

ПОЛИТИЧЕСКИЕ ЯМБЫ

(Отрывок)

Вы говорите, сударь милый, Политик из меня ни к черту? Мол, я алхимик дивной силы, Слова сбирающий в реторту, Творец бальзамов чернокнижных, Присяжный мастер дел мистичных, Интуитивных, непостижных И прочих штук аполитичных… Признаюсь – колдовал немало, Имею в том давнишний навык. Я муку и тоску, бывало, Лечил напитком слов лукавых; Или порою – для романса, Для музы, дамы симпатичной, Для поэтического транса Я жизнью жил аполитичной. Колдуя над питьем словесным, Как фармацевт провинциальный, Я различал сквозь занавески В пылу восторга отблеск дальний Зари эфирной («мирной»… «лирной»…), И с уст моих строфа срывалась… А это был Пожар Всемирный - Политика разбушевалась! Разверзся ад, пришел в движенье Весь свет, был путь открыт раздору. Пустой банкрот – воображенье Ко всем чертям пошло в ту пору. И вздыбились людские толпы, Пожар забушевал над светом. И вылез из своей реторты Я политическим поэтом. Политика нашла мне дело, Она (в ней – цельность, живость, сила!) Меня, как нить в иголку, вдела И к жизни накрепко пришила. Она была кипящим соком, И – напряженно, энергично - Мне совесть пронизала током, Она и вправду поэтична! Я только с ней дошел до смысла Высоких дней и серых будней - И только в ней живу и мыслю Я, сын эпохи многотрудной…

ДОЧЕРИ – В ЗАКОПАНЕ

Кланяйся Татрам, дочурка, Татрам могучим, Снегу, кипящему солнцем, зорям татранским, Кланяйся синему небу, кланяйся тучам, Кланяйся, дочка, высоким дням закопанским. Кланяйся птицам и людям, рощам, полянкам, Кланяйся близким созвездьям, утру и ночи, Это – твое, моя дочка, ты ведь гражданка Нашей Республики юной – Польши рабочей. Здесь я скитался когда-то (если б ты знала!) Темной тенью по снегу, ночью кромешной. Черная свора металась, глухо рычала, Грозной шеренгой вставала – бойся, нездешний! Вороны мрачно кричали, били крылами, Вихри в проулках кружили, веяли в очи. Нынче – и трудно и скудно, завтра – в тумане, Завтра все то же, что прежде,- шпик и заводчик. Кланяйся Татрам, дочурка, доброе слово Молви трудящейся Лодзи с горного склона, Кланяйся с гор и нагорий, с Ока Морского Добрым силезским шахтерам низким поклоном.

Збигнев Рыхлицкий (Польша). Татры, мои Татры

Кланяйся горным вершинам, гордому чуду, Крикни приветное слово ясным рассветам, Кланяйся, дочка, особо скромному люду. Скромные люди велики. Помни об этом. Вспомни учительниц сельских, что спозаранку В школу спешат по дороге снежной и мглистой. И типографских рабочих вспомни, гражданка Новой Республики Польской – светлой и чистой. Гевонт высок, моя дочка. Видишь с вершины - Реки истории мчатся, бурные реки. Там, на горах, моя дочка, помни долины, Помни средь скал, моя дочка, о человеке. Помни о тех, что шагают гордо и строго, Помни строителей Польши, люд благородный. Скромный цветок возложи ты возле порога, Там, где жил Ленин когда-то, друг всенародный. Кланяйся Татрам, дочурка, Татрам могучим, Снегу, кипящему солнцем, зорям татранским, Кланяйся синему небу, кланяйся тучам, Кланяйся, дочка, высоким дням закопанским. Смолоду был я в том крае, мед пил и пиво, Слушал я страшные сказки, грохот цимбала, Шлялся, шатался по тропам, возле обрыва, Там, где увядшие лавры бездна скрывала. Кланяйся юности, солнцу горного лета, Правде, труду, благородству, небу, простору И возвращайся в Варшаву, полную света,- Светлой, как день, моя дочка, чистой, как горы.

О НАС, ВЛЮБЛЕННЫХ

Это будет последний…

Мы – со всеми винами зримыми, И с грехами, и просто с огрехом, Мы колючие, непримиримые, С кулаками своими драчливыми - Все ж остались мы светом, смехом, Майским счастьем, поющим по стрехам, Утра солнечными разливами, Зорькой в хвойном, лесном покое, Поцелуем и звонким эхом - Вот что мы такое. И таких вот нас – познавших все беды, Ослепленных гневом Последнего Боя, Знавших тяжесть вины и ошибок пометы, Трудных, горьких, суровых, уставших от зпоя, Вот такими нас вспомнят в дни вечной Победы, В дни великого счастья труда и покоя - И так нас вспомнят, как вспоминают Майской земли счастливые вздохи, Или сквозь листья просвет на востоке, Или тот луг, где дивчина гуляет… Или тот стих… как там было вначале? Что-то сердечное, что-то простое: «Вижу в тумане лицо дорогое, Вижу сквозь дали…» Вот что мы такое.

ЯРОСЛАВ ИВАШКЕВИЧ

* * *

Жене

Пою о травах и озерах, чтоб ты могла из-за тумана тот явственный расслышать шорох, тот сокровенный vox humana! [3] Тиха трава, недвижны воды, незыблем сумрак полусонный. Лишь иногда под эти своды взметнется голос окрыленный. Когда тревожно даль сверкает и все хоры смолкают мира, поэта голос не смолкает, поет взволнованная лира. Тот голос чистый и печальный все так же трогать душу будет, покуда мир сей изначальный извечный холод не остудит. И как ни слабы звуки эти, и как бы робко ни звучали - в них весть о солнце, о рассвете большого дня, его начале. Ах, мука вечного стремленья, как сердца ноющая рана: поймать строкой стихотворенья большое эхо – vox humana.

3

Глас человеческий (лат,.).

ИКВА И Я

Я: Поток бурливый, непостоянный, откуда мчишься, благоуханный? С вербою сонной, низко склоненной, играешь пенной волной зеленой. Иква, ах, Иква, тихим рассветом грудь твоя дышит вербовым цветом, вьешься в долине лентою синей, где же с ним снова встретишься ныне? Иква: Нет, позабыл он ко мне дороги, что ему речки лепет убогий? Вал Океана ему грохочет, но тороплюсь я, мчусь дни и ночи, чтобы увидеть вещие очи. Я: Очи угасли, нет уже тела, лишь череп голый остался целым, прах подобрали, кудри сложили и схоронили в дальней могиле. Иква: Мчусь,

тороплюсь я, лентою вьюсь я, может, домчусь, ах, может, домчусь я! Со Стыри на Припять, на Днепр и в море домчусь и кинусь в ноги со взгорья. Но кораблем он плывет летучим, он с завещаньем уходит к тучам, пока, тоскуя, лес обогну я, пока с плеч ленты узлы сорву я, не догоню я, не догоню я! Не колыхать мне его печали, как в детстве волны челн колыхали, между осокой, повитой мраком, метили в тьме русалочьим знаком. Ах, колыхала я колыбельку, ах, колыхала зыбку-постельку, лик отражала с гордой печатью, а ныне буду гроб колыхать я. Рощей, осокой плыть мне далёко, а он умчался в небо высоко, пока спущусь я, освобожусь я, ах, не домчусь я, нет, не домчусь я! Я: Нет, не догнать ни ветру, ни рекам, что там осталось от человека? Хрупкое тело испепелится, дух воссияет, освободится. Ему навстречу думал бежать я, чтоб стал звездою во тьме сиять мне, чтоб мне ответил песней надводной, песней не скорбной, песней свободной. Прежде чем встанет из глуби тесной, Из круга света еще не вынут, Как Люцифер он, как князь небесный, Зыбкою тенью мелькнет, чтоб сгинуть. Тщетно ты стоном тревожишь степи, нет, не догнать нам ангела в небе, нет, не догнать нам звезды за тучей, наш путь зыбучий, его – летучий. Корабль воздушный, плывет он в дали, оставив землю, ее печали, журчишь ты тщетно, зову я тщетно, уж не успеть нам, нет, не успеть нам. Уже летит он, ширококрылый, уж облаков он раскрыл ветрило, звездою бледной тает над нами и исчезает за облаками.

* * *

Побудь со мною, песенка, В старости, усталости. Разгладь мои морщины Легчайшими перстами. Побудь со мною, слово, Останься, звук мотива, Чтоб в годы ожидания Мне не было тоскливо. Роса осядет каплями На каменистом выступе, А на лице мелодия Вдвоем со словом выступят. Давным-давно в Подгалье Напевы те звучали. Побудь со мною, песенка, Чтоб не было печали. Сперва споем немного, Потом обсудим это. Побудь со мною, песенка, До самого рассвета. Всю ночь звезда высокая Мне не дает покою. То не звезда мешает - Мешают грусть с тоскою О жизни промелькнувшей, О юности спаленной, И о пахучем сене, И о луне зеленой. В старости, в усталости, Бессонной ночью долгою, С косой своей певучею Идет косарь под окнами. До самого рассвета Поет и повторяет, А на рассвете травы Косою ударяет. Побудь со мною, песенка, В пустыне еженощной, Пока меня не скосит Косарь рукою мощной.

МЕТЕЛЬ В ЛОДЗИ

Бывает так, когда сотрешь пастель,- Весь город словно белый лист бумаги. Он снегом стерт, и снежная метель Заиндевелые колышет флаги. Но молнии уж озаряют снег, И, этим новым светом озаренный, Приветствовать выходит человек Над снежной Лодзью красные знамена.

МИР

Он не слетит, как голубица, Небесную покинув ширь, Он молнией не загорится - Над миром мир. С ростками роз он не пробьется, Не явится на звуки лир, Дождем весенним не прольется - Над миром мир. Из общей воли он родится, Простых людей святой кумир, Борьбою нашей утвердится - Над миром мир. Придет, когда, сомкнув колонны, Сзывая всех на братский пир, Провозгласят свой зов мильоны: «Да будет мир!»

ИЗ ЦИКЛА «СВИТОК ОСЕНИ»

* Вот и скрипки осени запели и слились с дыханьем ветра чистым, и шатер небес невыразимо вторит скрипкам эхом золотистым. Не скажу: в их музыке нет смысла, как сирена, песня эта рассыпает высохшие листья, как в бетховенских квартетах. Листья струны задевают, сотрясают тихий воздух и все падают с шуршаньем в пруд, прикрытый тиной звездной. Инструменты под водою, глухо лопаются струны; слушай, молодость, как осень кружит листья над землею. * Рассвет сентябрьский, запах дыма, За Вислой – отблеск позолоты, И к солнцу мост несокрушимо Вздымает новые пролеты. Таится мгла в лощине дальней, Шатер цыганский всплыл за нивой, Кузнец стучит по наковальне,- Чудесный день поры счастливой! Дыханьем слив созревших тянет, На рынок тащится телега. Не верь, что вот зима нагрянет, Мы отдохнем еще до снега! * Этим скрипочкам весело – они молоды, эти скрипочки грустны – им весело, а в стихах моих время запуталось - куролесило, куролесило. Этой песне грустно – утешится, этим строчкам грустно – не минуется, поздновато они сочиняются - с молодыми время милуется. Эта песня со скрипочкой стакнутся, не расстанутся, не урезонятся, а мои стихи запоздалые не угонятся, не угонятся… * Да будет посвящен остаток дней моих Тому, что станет вашим счастьем, внуки! Лишь правде до конца всегда служи, мой стих, Как тетива натянутая в луке. Пусть стрелы слов моих, взлетая в небосклон И грудь земли пронзая при паденье, Расскажут ей, как я в нее влюблен, Как я служил ей с самого рожденья. О человек! Пусть каждая строка Моей любви к тебе скалой взнесется, И пусть над нею времени река К материкам грядущего пробьется. И пусть слова мои на стенах тех домов, Что в дальнем будущем украсят всю планету, Расскажут всем, что знанье мудрецов Куда беспомощней предчувствия поэта! * До прихода весны не уходят морозы, и в лесной тишине то ли хвоя сосны, то ли ветви березы шелестят что-то мне. Словно скрипка поет меж холодных дерев этот тихий напев, этот новый напев, что неслышимо зрел и услышан, созрев. Зарываюсь в сугробы листвы не спеша. Сквозь осенние листья узнает душа - серый день надо мной или сумрак ночной в темноте, в тишине бесконечной, лесной. Руки я простираю во сне. Просыпаться не будем. Знаю, что существую в море нежности к людям. Ничего больше в мире не надобно мне. * Что здесь останется? – Мой род, немного слов, немного снов да голод счастья – в свой черед из них поэт родится вновь. Останется пожатье рук, улыбки свет, забытый взгляд, воспоминанье давних мук, и старый лес, и старый сад. Останется мой старый дом, весь в пене тополей забор, кладбищенская яма, холм да над могилой птичий хор, да над верхушками осин руно небес, да в тишине - послушай… тише…- звук один, что здесь известен только мне.