Погибшая леди
Шрифт:
— Ну, слава Богу, наконец-то! Ты должен ее помнить, Нил. Она у нас была. Ты еще танцевал с нею.
— Что-то не припоминаю. Как она выглядит?
— Вполне соответствует своей фамилии. Неужели забыл? Высокая, взбудораженная, а глаза горят, как у Старого моряка [5].
Нил расхохотался.
— А что, блестящие глаза вам не нравятся, миссис Форрестер?
— У других женщин — нет! — И она тоже рассмеялась, да так весело, что капитан, оторвавшись от газеты, с облегчением посмотрел на нее. Он бросил читать, выпустил из рук газету, медленно сползшую ему на колени, и стал с удовольствием наблюдать за сидящими
— Может быть, зажечь лампу, мистер Форрестер?
— Нет, благодарю. Посумерничать тоже приятно.
Действительно, уже наступили сумерки. В гостиной было слышно, что Мэри спустилась сверху и возится в кухне. Камин освещал ноги капитана в домашних туфлях, а его голова и сильные плечи оставались в тени; время от времени мистер Форрестер похрапывал. В комнате темнело, окна превратились в бледно-сиреневые прямоугольники, ставни перестали дребезжать; к концу дня кончился и ветер.
В доме было тихо, только Мэри на кухне иногда громыхала сковородками. Миссис Форрестер шепотом объяснила, что Мэри не в духе, так как ее возлюбленный Джо Пучелик не приходил к ней повидаться. Обычно он навещает ее по воскресеньям, а в это воскресенье как раз начался буран.
— Когда ею пренебрегают, у нее сразу начинает болеть зуб.
— Ну вот, а тут еще я проложил к вам дорогу, теперь, если Пучелик не придет, Мэри вконец расстроится.
— Придет! — передернула плечами миссис Форрестер. — Я, разумеется, ничего не вижу и не слышу, но, поверь мне, он ходит сюда не зря.
Спустя несколько минут миссис Форрестер поднялась.
— Пойдем, — шепнула она, — мистер Форрестер заснул. Давай сбежим вниз с холма, нам никто не помешает. Я только надену резиновые сапоги. Согласен? — Она приложила палец к его губам. — Не возражай! Я больше ни секунды не могу сидеть в этом доме!
Они тихонько открыли входную дверь и вышли на переднюю веранду. Морозный воздух пах свежим снегом. На западе, над утонувшим в сугробах городком, небо окрасилось в нежные голубые и розовые тона. Когда Нил и миссис Форрестер подошли к склону холма, с которого сдуло почти весь снег, она остановилась, глубоко втянула в себя воздух и окинула взглядом белоснежные луга и замершие синеватые тополя.
— До чего же уныло, — пробормотала она. — Неужели нам придется пробыть здесь и следующую зиму? А потом и еще одну? Что тогда со мной будет, Нил? — В ее голосе звучал нескрываемый страх. — Понимаешь, мне здесь нечем заняться! Я совсем не двигаюсь. Ведь на коньках я не умею кататься: у нас, в Калифорнии, никто не катается, да и лодыжки у меня слабые. Вот в Колорадо-Спрингсе в это время я много танцевала — зимой там всегда устраивают балы. Сказать тебе не могу, как мне этого не хватает! Наверно, я и в восемьдесят лет буду танцевать! Вальсирующая бабушка! Да я жить не могу без танцев, когда танцую, совсем иначе себя чувствую!
Они спустились вниз и, прокладывая себе путь среди сугробов, дошли до деревянного моста.
— Подумай, даже ручей замерз! А я считала, проточная вода не замерзает. Неужели это надолго?
— Нет, теперь уже недолго. Вот увидите, через месяц болото зазеленеет, а за ним и луга. Весной здесь красиво. Да вы уже завтра сможете выбраться в город, миссис Форрестер. Смотрите, тучи рассеиваются! А вот и молодой месяц.
Она обернулась.
— Ой, я гляжу на него через левое плечо! [6]
—
Миссис Форрестер вздохнула и взяла его за руку.
— Милый мой! Не такие уж широкие у тебя плечи!
И Нил тут же вспомнил другие плечи — широкие, возмутительно широкие, под щеголеватым пальто с каракулевым воротником. Непрошенное вторжение этого третьего лица расстроило Нила, и, пока они медленно поднимались на холм к дому, его не отпускала досада.
Как ни странно, миссис Форрестер больше всего интересовала Нила именно потому, что она была женой капитана, и больше всего он восхищался тем, как она относится к мужу. Самым главным в глазах Нила, помимо ее прочих очаровательных достоинств, было то, что она сумела оценить этого человека — скромного строителя железной дороги и оставалась ему верна. Это, считал Нил, ценнейшее свойство ее натуры, не подвластное ни времени, ни износу, надежное, как дамасская сталь. Именно оно восхищало Нила, на нем держалось его поклонение миссис Форрестер, именно на нем, как он полагал, держалась она сама.
Ему даже нравилось выслушивать ходившие про нее россказни, часто весьма язвительные, о том, какую веселую жизнь она ведет зимой в Колорадо, как льнут к ней молодые люди. Иногда он при этом думал: а ведь она могла бы жить так всегда, все те годы, что он ее знал, однако выбрала другую жизнь. И возможно, это очевидное несоответствие между той жизнью, для которой она была создана, и той, какую добровольно выбрала, и придавало особую остроту ее очарованию. Соблюдая общепринятые правила приличия, она дерзко потешалась над ними — дух противоречия был у нее в крови.
7
В те вечера, когда в вист у Форрестеров не играли, Нил обычно сидел у себя в комнате и читал, однако вовсе не книги по праву, как ему полагалось. Прошлой зимой, когда Форрестеров в Суит-Уотере не было и один унылый день медленно сменялся другим, Нил открыл богатейшие, можно даже сказать неистощимые возможности занять себя. В комнате за приемной судьи, между дверью и стеной, высился узкий книжный шкаф, снизу доверху наполненный строгими томами в темных коленкоровых переплетах. Они стояли отдельно от книг по праву — это было почти полное собрание классиков, которое судья Помрой приобрел давным-давно, в бытность свою студентом Виргинского университета. Уезжая на Запад, он захватил эти тома с собой, но не потому, что любил их перечитывать, — просто в те дни истинному джентльмену надлежало иметь в доме подобные книги, так же как кларет в погребе. Среди прочих в шкафу стояли три тома Байрона, и прошлой зимой дядюшка порекомендовал Нилу почитать его стихи в связи с произнесенной кем-то цитатой, которую Нил не понял.
— Только не читай пока «Дон Жуана», — сказал судья со значительной улыбкой. — Подожди, пока повзрослеешь.
Естественно, что именно с «Дон Жуана» Нил и начал. Потом он проглотил «Тома Джонса» [7], «Вильгельма Майстера» [8]и взахлеб читал все подряд, пока не добрался до Монтеня [9]и полного собрания переводов Овидия [10], а добравшись до них, Нил уже не мог с ними расстаться. Кого бы он ни читал впоследствии, он все время возвращался к их сочинениям. По его мнению, эти двое джентльменов знали, о чем пишут. Даже в «Дон Жуане» Нил усмотрел некоторые «подтасовки», но на Монтеня и Овидия можно было положиться.