Погоня за судьбой
Шрифт:
Из проезжающих мимо блестящих машин гремела музыка; с противоположной стороны дороги, из парка, доносился дружный подростковый хохот; кто-то пьяным басом орал из открытого окна; звенело бьющееся стекло. Навстречу мне прошла шумная компания откровенно одетых существ неопределённого пола – размалёванных, бессмысленно ярких, словно какие-то попугаи, с матерными надписями на футболках и топиках, – которые громко, на всю улицу обсуждали пикантные подробности вчерашней вечеринки. Мимо на грависамокатах пронеслись трое гогочущих подростков – они ехали задом наперёд и явно претендовали на премию Дарвина…
В
Я поймала себя на том, что завидую этим людям. Выключенные из жизни, ни о чём не подозревающие, они развлекались в прибрежном курортном городке. Они и представить себе не могли, что творится в мире, да и не хотели. Они никогда не видели гиблых болот Каптейна и обжигающих пустынь Пироса. Никогда не вглядывались во тьму тёмного коридора в ожидании встречи с монстром и не видели ночного ужаса, проникающего прямиком в душу. Эти люди купались в блаженном неведении, и они были счастливы…
В противоположность эйнштейновскому принципу гравитационного замедления времени я бы, пожалуй, смогла вывести свой принцип – принцип его ускорения. Размеренные будни с чётким распорядком дня могли незаметно перемолоть целые месяцы и годы. Шведский стол, бассейн, море и ласковое солнце, которые не требовали от человека ровным счётом ничего, были способны дать фору любой, даже самой долгой гибернации. Мне довелось лично в этом убедиться когда-то давно, в пансионате на ныне погибшей Циконии, где целый месяц пролетел буквально за долю секунды, оставив после себя лишь обрывки воспоминаний…
Миновав несколько кварталов, я наконец добралась до места назначения. Симпатичный трёхэтажный многоквартирный дом встретил меня аркой, ведущей в тихий внутренний дворик. На той стороне закутка сквозь приоткрытую калитку проглядывали зелёные заросли, укрывавшие подножие холма. Слева, возле стены были небрежно брошены пара машин. Справа выстроились шеренги коричневых горшков с деревцами и кустиками, ряды цветочных клумб и баночек с ростками.
Откуда-то сверху, с балюстрады, опоясывающей дворик, лилась музыка. Настойчивая виолончель дополняла волнующую скрипку, выписывая в воздухе всё нарастающие вибрации. Я стала подниматься по лестнице. Светлые мраморные ступени исчезали под ногами одна за другой, а музыка, летящая со второго этажа, становилась громче. Смычок скрипки спускался вниз и снова взметался к вершинам струн.
Миновав пролёт, я увидела человека. Щуплый и белоснежно седой, он сидел спиной ко мне в кресле-качалке у планшира, который отделял затенённую галерею второго этажа от внешней стороны дома, выходящей на аллею, по которой периодически проносились редкие автомобили. По ту сторону дороги над одноэтажным коттеджем открывался вид на синюю полоску воды – далёкую, отделённую от нас плешивыми увалами и низкими разноцветными домиками, но тем не менее хорошо видную отсюда, с предгорий.
Скрипка шла к кульминации – разрывая на части душу, заставляя слёзы проступать на глазах. Крещендо последних аккордов птицей встрепенулось под сводами галереи, и музыка из небольшой
— Ноябрь, — слабым старческим голосом произнёс человек. — Не правда ли, прекрасная музыка? Рихтер написал её полтора века назад, а она до сих пор берёт за душу.
— Да, очень сильная композиция, — согласилась я, разглядывая незнакомца.
— Ты знаешь, про что она?
Лёгкая рубашка с коротким рукавом обнажала тонкие морщинистые руки, аккуратные серые брюки со стрелками дополнялись светлыми летними туфлями. Рядом, прислонённая к дощатому столику, возлежала трость.
— Наверное, про старость, — ответила я первое, что пришло в голову.
— Какая старость, дурёха? — ворчливо вопросил он. — Она про быстротечность жизни. Про то, что её нужно посвятить чему-то бо?льшему, чем набивание брюха… Что ты на меня так уставилась? Никогда стариков не видела?
— Я видела много стариков. — Я вдруг вспомнила дядю Ваню и его «Виатор». — Один из них даже переселился в тело робота, чтобы ещё немного покоптить наш воздух.
— Трусливый человек, боящийся принять свою судьбу, — фыркнул он. Потом окинул меня взглядом прозрачных глаз с ног до головы, прищурился и заметил: — Я не видел тебя здесь раньше. Как тебя зовут, девушка с железными руками? И что ты тут делаешь?
— Меня зовут Лиза. Я пришла к подруге, но её пока нет дома. — Я машинально нашарила в кармане пару карточек. — Она оставила мне свой ключ.
— Ключ оставила, значит… Тогда дуй вниз, во двор, раз тебе нечем заняться. Поможешь дедушке – всё равно бездельничаешь. — Он в нетерпении уставился на меня. — Ну что стоишь столбом?! Человеческого языка не понимаешь или у тебя модуль-переводчик сломался?
Развернувшись, я ссыпалась вниз по ступеням и вышла на середину двора. Старик уже стоял, облокотившись на перила балюстрады. Он вытянул костлявую руку и указал пальцем на дальний угол двора, за одну из машин.
— Вон там зелёный шланг, бери его… Теперь открывай краник в стене. Да не этот, дурочка с переулочка! Левый! — каркнул он, и мне вдруг захотелось облить водой его самого. — А теперь поливай. Гвоздикам и гибискусам – побольше… Цветы не повреди, бестолковщина! Лантанам воды поменьше, они не жадные…
Интуитивно я поделила для себя весь дворовый гербарий на цветы, кусты и деревья. Старик зорко следил за мной и покрикивал, если я вдруг делала что-то не так…
— Это не гацания! Гацания – жёлтые, а красные – это пеларгония! Вот же разиня! И чему вас только учат в школах!
— Не надо на меня так орать! — возмутилась я, борясь с желанием окатить прохладой вздорного деда. — В школе меня не учили названиям всех цветов этой планеты!
— Сейчас в школах учат стакан до рта доносить да зад подтирать! — парировал он. — Остальное молодёжь на улицах добирает… Ну что, здесь закончили? А теперь сделай напор побольше и вон тех, за калиткой, порадуй. С кустами поделись, с деревьями!
Выкрутив кран, я встала в проёме калитки и открыла клапан на оконечнике шланга. Вода широким веером понеслась над землёй, окропляя колыхавшиеся на тёплом ветру заросли, одаряя их влагой.