Погоня за судьбой

Найдёнова Диана Александровна

— Да он всегда таким был, — сказал Марк. — Люди хотят хлеба и зрелищ. Тех, что им ещё не успели наскучить. И на всём – буквально на всём они делают деньги. Почти как мы с тобой.

— Воровство, контрабанда… Я приняла это – в конце концов, мы не обдираем бедняков до нитки, но почему-то не укладывается в голове, когда люди делают аттракцион из смерти. Развлечения на костях.

— Память человеческая коротка и становится всё короче, — проскрежетал дядя Ваня, возникнув на пороге капитанского мостика. — Для того, чтобы сделать аттракцион «посиди в газовой камере, почувствуй себя евреем Дахау», понадобилось полтора века… Как сейчас помню… «Сделай незабываемое селфи с Гитлером и окунись

в оккультную атмосферу Рейха»… Тьфу, гадость!

— А здесь и того меньше, — кивнул Марк. — Не успела ещё остыть братская могила, а рядом с ней уже развернули цирковой шатёр.

— Ладно, Бог им всем судья. Лучше скажи мне, Лизуня, — обратился ко мне дядя Ваня. — Ты не передумала? Пока ещё не поздно, и мы можем развернуться и улететь.

Я покачала головой:

— Я знаю, Ваня, каких усилий тебе стоило найти это место ради меня.

— Они не стоят тех усилий, что тебе придётся приложить, чтобы смириться с правдой, которую ты можешь узнать… Может, ну его?

— Нет, мне нужно знать наверняка, — твёрдо сказала я. — Вводи посадочные координаты. Чем скорее начнём – тем быстрее закончим…

* * *

— Температура за бортом – минус сто девять градусов, — бесстрастно заявила Надюша. — Влажность воздуха – сто процентов. Скорость ветра – ноль метров в секунду. Покидать корабль без защитного снаряжения – не рекомендуется.

Стоя рядом со мной в переходном шлюзе, Марк в последний раз проверял крепёжные элементы на моём скафандре. Экипировка была неудобной – старая и достаточно неудачная модель сковывала движения, но меня тревожило не это. Былая решимость таяла на глазах, и я начинала жалеть о том, что сподвигла моих друзей на этот полёт. А если точнее, как одержимая носилась с идеей поиска отчего дома почти полгода. И вот наконец я здесь.

Глядя в стену шлюза невидящими глазами, я выдавила из себя:

— Надюша, открывай.

Свистел уходящий из камеры воздух, тело постепенно становилось всё тяжелее, кислородный баллон тянул вниз – искусственная корабельная гравитация была намного слабее планетарной. Переходный шлюз начал вращение, и через полминуты внутрь ворвалась звенящая тишина.

Перед глазами стояла плотная молочно-бирюзовая стена кислородных испарений – они простирались по всей солнечной стороне Кенгено, поднимаясь к вечеру на высоту нескольких километров, где ночью остывали и падали вниз, смешиваясь с ниспадающим студёным паром, который вновь оседал на ледяной корке голубоватыми кристаллами. В открывшемся предо мной молоке тумана не было видно ничего. Вообще ничего.

— Дед, включай эхолокацию, — попросил Марк. — Мы ждём картинку.

— Готово, принимайте, — отозвался дядя Ваня.

На визоре шлема проступили контуры поверхности под шлюзом. Вдалеке возвышались причудливые остроконечные шипы – картина была похожа на неровные зубцы какой-то кардиограммы, которая выравнивалась по мере перемещения вправо, превращаясь в относительно гладкие снежно-ледяные барханы. Что это? Стылые сталагмиты? Бывшие деревья, в непреходящей муке воздевшие ветви к небу, да так и застывшие в немом крике? Или, быть может, вырванный чёрным ураганом ручей, чьи воды закаменели, так и не добравшись до земли?

Марк сделал несколько шагов вперёд и аккуратно спустился на белую поверхность. Обернулся ко мне, наполовину скрытый плотнейшим туманом из всех, когда-либо виданных миром. Некоторое время я стояла, никак не решаясь выйти. Мне хотелось втащить Марка обратно и закрыть проклятый шлюз. Скинуть с себя скафандр и запереться в своей каюте – забиться в самый её дальний угол, куда не доберётся эта абсолютно неподвижная и мёртвая тишина.

Наконец, я переборола себя и подошла к краю. Марк предусмотрительно

подхватил меня на руки и аккуратно спустил вниз, на твёрдый бело-лазоревый наст. Он был словно камень – я никогда не видела такого крепкого наста, который не трескался даже под весом прыгавшего и скакавшего на нём Марка.

— А вот, кажется, и твой дом, — донёсся из коммуникатора его негромкий голос. — Двести метров. Стоит себе преспокойно, как ни в чём не бывало.

Впереди вырисовывались тонкие обводы лежащей плашмя прямоугольной коробки одноэтажного домика, позади которой вырастали всё те же острые шипы нечеловеческой кардиограммы… Нет, я всё-таки сделаю это – я ведь не зря проделала этот далёкий путь, не напрасно сражалась внутри себя, чтобы выйти на этот голубоватый снег. Я обязательно смогу…

Я решительно направилась вперёд по слегка волнистому насту, а прямоугольник вырастал впереди бесконечно громадным кукольным домиком, нарисованным простым карандашом на невообразимом листе бумаги. С каждым импульсом эхолокатора на визоре проступали рёбра запертых окон, мельчайшие изгибы досок. Я шла, вытянув вперёд руку – и она наконец коснулась скрытой в молоке стены. Заиндевевшее дерево было похоже на стекло, оно будто бы тонко вибрировало под ладонью, отдаваясь неуловимым звоном по всей конструкции дома.

Крыльцо находилось с противоположной стороны, и я пошла вдоль стены, неслышно ведя закованными в бета-ткань пальцами по её поверхности. Горизонтальная доска… Ещё одна… Опорная балка… Ладонь скользила по боку стеклянного домика, и я мельком подумала – наверное, стоит хорошенько ударить по нему кулаком, и он треснет, рассыплется на мельчайшие искры и превратится в огромную гору блестящих осколков.

Завернув за угол, я ступила на нижнюю ступень крыльца – и наконец услышала звук. Едва слышный скрип – даже не скрип, а звенящее трепетание, мучительный стон готового взорваться от перенапряжения стеклянного сосуда, до краёв заполненного ледяным монолитом. Перенеся свой вес на ногу, я выжидающе напряглась. Ступень выдержала, и я шагнула на следующую. Одну за другой я преодолевала звенящие и гудящие ступени, и наконец оказалась у входной двери.

Эхолокатор сообщал, что дом был полностью запечатан – все окна были наглухо задраены, а дверь – закрыта. Взявшись за ручку, я попыталась повернуть её. Тщетно – механизм промёрз намертво.

— Не открывается? — спросил дядя Ваня в коммуникаторе, заставив меня вздрогнуть от неожиданности.

— Нет, здесь всё замёрзло, остаётся только ломать.

— Аккуратнее там, не обвали себе на голову всю конструкцию, — напутствовал Марк.

Я включила кинетику и отошла на пару шагов. К звону досок примешался свист ультразвука, я хорошенько прицелилась и со всего размаху ударила в замок. Скафандр помешал, удар получился косым и вполсилы, но дверь с оглушительным стеклянным звоном распахнулась внутрь, в темноту.

Кристаллики инея покрывали пол, стены, потолок – даже в блёклом и тусклом тумане они поблёскивали, вспыхивали редкими искрами. Шаг – и под ногами хрустит потревоженный бледно-бирюзовый иней. Он хрустит и ломается, рассыпаясь в мельчайшую пыль, а я иду вперёд, сквозь прихожую, через гостиную, по коридору к слегка приоткрытой двери в родительскую спальню.

Сердце остановилось, скованное вечным льдом, и остался только этот звук – хруст инея, разлетающегося на мельчайшие атомы, на электроны и протоны, которые растираются намагниченными подошвами ботинок в кварки, которые дробятся на набор параметров, их описывающих, обращаясь в знаки, истираясь, превращаясь в пыль пыли, в ничто… Тёмный проём двери приближался, заполняя собой всю Вселенную, и последние шаги я делала, зажмурившись до боли в глазах…