Погоня за судьбой
Шрифт:
— Я бы хотела начать всё сначала… Но теперь я в этом не уверена, — немного помолчав, продолжила я. — Я вижу рядом с собой вас, моих друзей, и понимаю, что ни на что не согласилась бы обменять эти минуты.
— Вся наша жизнь – одно мгновение, — с чувством сказал Гагик. — Успеть бы сделать все дела, а мы ещё находим время для хамства, подлости и зла. Вся наша жизнь – лишь две коротких даты. Их высекут, чтоб мир нас не забыл. Но не дай бог нам пожалеть когда-то о том пути, что нами пройден был… — Он отпил, взглянул на меня и добавил: — В колыбели младенец, покойник в гробу – вот и всё, что известно
Неформальная обстановка и вино открывали неожиданный ораторский талант Гагика и его природную мудрость. Или начитанность? Мне казалось, что где-то я это уже слышала… Омар Хайям, создатель календаря – вот чью мудрость Гагик разливал по вечерней поляне. Не задавай вопрос, и не получишь ответа, ибо ответ тебе не нужен… Нет-нет, не нужен – уж поверь, мирозданию виднее.
— Ты упомянул Бога, — сказала я. — Когда-то я верила в высшие силы, но в душу закрались сомнения. Как же может находиться под присмотром высших сил мир, в котором жизнь ничего не стоит? Где сегодня тебя втопчут в грязь, а завтра кого-нибудь в грязь втопчешь ты, преумножив зло? Где твоих друзей рвут в клочья, а ты не можешь ничего с этим поделать…
— Не гневи богов, Лиза, — пробормотала Софи. — Мы столько раз были на границе жизни и смерти… Если бы не чьё-то вмешательство сверху…
— Не гневить богов? — Я усмехнулась. — Да во Вселенной столько места, что мы с ними разойдёмся, даже не заметив друг друга.
— Жизнь – это короткая прогулка перед вечным сном, — произнёс Гагик, глядя в огонь. — Время не лечит. Кто сказал, что время лечит – тот не видел большого горя. Боль не стихает, память остаётся с нами навсегда. Раны в сердце не заживают – оно просто привыкает жить с болью.
— Привыкает? Пожалуй, что и так, — согласилась я. — Боль притупляется, а сердце теряет чувствительность, постепенно превращаясь в камень, высыхая. Но стоит только выудить из памяти дорогие, бесценные мгновения…
Я умолкла. Гагик наполнил бокалы, устремил взор куда-то вдаль и заговорил:
— Спросил у чаши я, прильнув устами к ней – куда ведёт чреда моих ночей и дней? Не размыкая уст своих, ответила мне чаша – ты в этот мир ни разу больше не вернёшься. Пей. Когда плачут весной облака – не грусти, попроси себе чашу вина принести. Зелёная травка, что радует взоры, скоро с нашего праха будет расти. Проходит день, проходит час – мы понимаем: всё не вечно. Жизнь бессердечно учит нас, что это время быстротечно. Тому, что надо всё ценить – всё то, что нам даётся. Ведь жизнь – как тоненькая нить. Порой она внезапно рвётся…
Я больше так не могла. Залпом осушив стакан, я отставила его в сторону и поднялась.
— Простите, мне надо побыть в одиночестве…
— Куда ты, Лиз? — Софи, задумчиво молчавшая всё это время, встрепенулась.
— Не держи её, София-джан, иногда уединение – это важно. Друзья должны это понимать… Иди, Лиза, а когда захочешь – возвращайся к нам.
Я сделала несколько шагов от костра – туда, откуда слышался робкий шелест воды, откуда интеллигентно поддувал прохладный ветерок. Друзья, костёр и серая развалюха остались позади, глаза моментально привыкли к темноте, и я узрела величественную реку. Она неспешно несла свои воды куда-то вдаль. Тёмная и
Откуда-то с противоположного берега донёсся протяжный крик птицы. И ещё один, будто птица раз за разом безответно звала кого-то. Недалеко от берега плеснула рыба. Присев на траву, я уставилась вдаль – туда, где за рекой над неровной полоской деревьев мерцало зарево цивилизации. Где-то там, освещённый фонарями, жил город, полный людей, жизнь которых была сложна и проста одновременно. Не спрашивать, не искать и довольствоваться тем, что есть – слишком мало для меня, но в то же время бесконечно, недостижимо много.
Сбоку появилась Софи и опустилась рядом, прижавшись к моему плечу. Долго ли продлится наш с ней путь? Или эта нить тоже оборвётся, и подруга также стремительно исчезнет из моей жизни, как и появилась? Ответов не было, как всегда…
Я прильнула к ней, укрыв нас своим пуховиком, и вскоре она уже мирно сопела, свернувшись калачиком и уложив голову мне на колени. Неужели ей удобно? Или она настолько устала, что смогла уснуть даже на твёрдом металле и слое эластошерсти? Я вслушивалась в крик одинокой птицы и в редкие всплески возле берега, впитывая в себя лёгкий и свежий ночной ветерок, мерцающие в вышине быстрые огни и дыхание близкого человека рядом.
Глаза сами собой закрывались, нега и покой пеленали мой разум, и я уже почти заснула, как вдруг что-то завибрировало, заколыхалось в голове, словно чья-то невидимая рука легонько ударила в беззвучный камертон. Я распахнула глаза и огляделась. Было совершенно тихо и безлюдно – многоголосо трещавшие до этого сверчки теперь молчали, широкий и спокойный Дунай шёл мимо, а странная вибрация всё нарастала, оглушая до пронзительного звона в ушах. Птица на той стороне реки издала последний крик и затихла, и неожиданно мир вокруг мелькнул и погас…
Деревья…
Будто со дна колодца, я в мельчайших подробностях видела деревья – неровные, волокнистые складки коры рывками надвигались из темноты и исчезали позади, а под корой мелькали бордовые вспышки. Дерево проплыло в полутьме слева, затем второе. Дерево справа… Внизу мягкий травянистый ковёр – серый, будто в старинном монохромном телевизоре – потрескивал ломающимися ветвями. Какие-то блики разбегались в стороны – крохотные насекомые до смерти боялись и торопливо освобождали дорогу тому, что наощупь пробиралось сквозь ночной мрак. У этих маленьких существ не было ни сердец, ни мозга, ни разума, но те, что не успевали убраться с пути, падали замертво, тут же сморщивались и съёживались, словно сухие сгоравшие листья…
Оно приближалось. Потный, липкий страх прошиб спину горячей влагой, и я встрепенулась.
— Софи, вставай! Софи! — воскликнула я, расталкивая её, тряся изо всех сил.
— Ты с ума сошла? Что такое?! — сквозь полудрёму пролепетала она. — Сколько времени?
Откуда-то издалека, со стороны леса донёсся душераздирающий собачий вой. К протяжному воплю присоединился ещё один голос. С того берега – ещё несколько собак. Все они страшно взрёвывали и отчаянно выли почти в унисон, а я уже знала, что это означает. После мёртвых болот Каптейна я ни с чем на свете не спутала бы это.