Поговорим о демографии
Шрифт:
Мораль? Очень простая: аналитические способности ума обеспечили выигрыш одному за счет всех прочих. Такая уж мораль.
Если говорить о «шансах на выигрыш», которые нам позволяет увидеть демография, то их вполне реально увеличить всем и каждому, да, но не за счег других: урон терпит общий враг — смерть.
Демографические расчеты помогают нам сознательно, активно влиять на продолжительность жизни. Если хотите, они помогают нам взять судьбу в собственные руки. Это не фраза: мы еще не раз убедимся в справедливости такого вывода.
Что может быть печальнее некрологов? Пожалуй, только некрологи. Одно лишь упоминание о них наводит
Что приносили гороскопы тем, кто принимал за чистую монету астрологические фальшивки? Самое большое, должно быть, приобретение — обостренное чувство обреченности, нараставшее с приближением «урочного часа». И без того знакомый императив «мементо мори» («помни о смерти») становился особенно тревожным, назойливым. Он становился просто опасным своей навязчивостью после того, как человек мог сказать: «Я знаю, век уж мой измерен». Хорошенькое дело — прикидывать на досуге, сколько еще у тебя в запасе лет, месяцев, недель, суток.
Вероятно, даже бравому рубаке Генриху II становилось не по себе при мысли об уже занесенной над ним косе Смерти. Быть может, это-то как раз и помогло исполниться Нострадамусову предсказанию? Не смея усомниться в предначертаниях судьбы, поддавшись фаталистическому самовнушению, король мог вести себя и более отчаянно, и менее уверенно, чем когда-либо раньше. Искать, что называется, собственной погибели. А у обладателей короны, даже не столь охочих расставаться с ней ради рыцарского шлема, не было острого недостатка в удобных случаях навсегда лишиться радости носить любимые головные уборы из металла — вместе с их менее ударопрочной опорой, которую короли, бывало, роняли с плеч не без активной посторонней помощи.
— А демографические «гороскопы»? Что могут сказать они нам, кроме; того же «мементо мори», сдобренного, правда, научно строгой цифирью, но оттого не более утешительного? «Летай иль ползай — конец известен: все в землю лягут, все прахом будет».
— Сентенция, вполне достойная многомудрого Ужа из горьковской «Песни о Соколе». Но демографическая «цифирь» настраивает на иной лад. Вспоминается другая горьковская вещь — «Девушка и Смерть»: «Нету больше страха пред судьбой». Смерть с косою острой отступает и «везде — на свадьбе и на тризне — неустанно, неуклонно строит радости Любви и счастье Жизни».
Обратимся к таблице на странице 10. К концу первого 10-летнего интервала из 100 000 новорожденных мальчиков остается 93 425 человек, то есть более 93 процентов. И соответственно выбывает менее 7 процентов. Естественно предположить, что такие же потери ожидают и любое другое поколение, в какой бы год ни начало оно свой жизненный путь (если, конечно, подрастает оно в тех же условиях).
Казалось бы, демографический «гороскоп» тоже гнетет своей предопределенностью, даром что безличной, не называющей фамилий. Шестеро-семеро из ста мальчиков, кто бы они ни были, вроде бы неминуемо обречены на смерть через 10 лет после рождения,
К счастью, не совсем так, а в чем-то и совсем не так.
Если сравнить приведенные цифры с прежними, зарегистрированными, скажем, в 20-е годы, выяснится, что смертность для этого возраста сократилась с тех пор впятеро. А в сопоставлении с дореволюционным периодом — концом XIX века — более чем вдесятеро!
Она продолжает снижаться. И к тому времени, когда нынешним малышам исполнится 10 лет, наверняка будет еще меньше, чем сейчас. Сказанное относится и к другим жизненным этапам. Вот как сократилась у нас смертность мужчин и женщин в сравнении с 1896–1897 годами по отдельным возрастным категориям: до 10 лет — более чем 13-кратно, от 10 до 20 лет — вшестеро, от 20 до 30 — вчетверо, от 30 до 70 — втрое, свыше 70 — в полтора раза.
Да, смерть отступила почти по всем позициям, и наиболее заметно именно в XX веке, когда заговорили о «болезнях цивилизации», о «безудержно разрастающихся» городах, наступающих на леса и луга, «неотвратимом» загрязнении среды промышленностью и транспортом. А ведь именно у нас темпы индустриализации и урбанизации были такими, каких не знала ни одна другая страна.
Так статистика смертности, целиком, казалось бы, обращенная к прошлому, да еще к столь мрачным его сторонам, позволяет не просто заглянуть в будущее — открыть для себя жизнеутверждающий смысл бытия даже тем, кто за тенями не увидел света, их образующего.
— Впечатляет. Особенно снижение детской смертности: ее ведь считают «лакмусовой бумажкой» социальных условий, чувствительнейшим индикатором не только экономического, но и культурного развития.
И все же резервы дальнейшего наступления на «Смерть с острою косою», вероятно, не безграничны, а они исчерпываются тем скорее, чем энергичней оно ведется. — Вы хотите сказать: всему есть предел, не правда ли? Здесь уместно вспомнить о поучительной ошибке, которую допустил один известный демограф: казалось, будто его прогноз обретает роковую предопределенность гороскопа, правда, опять-таки не для отдельного человека, как у Нострадамуса для Генриха II, а для всей массы сверстников.
На рубеже XIX и XX столетий датский статистик Гаральд Вестергорд задался вопросом: до какого предела удастся снизить детскую смертность? Ее тогдашний уровень во многих странах был чудовищно высок. В Африке на первом же году жизни умирало до 70 процентов новорожденных, в иных местах Европы (в Баварии, Саксонии) — около 30 процентов.
Наиболее благополучно обстояло дело в Швеции:, 10 процентов. Но эта минимальная по тем временам величина, средняя для целого народа, не могла, понятно, быть одинаковой для всех шведов — и для принца, и для нищего.
Тогда Вестергорд решил подсчитать, какова она в семьях королей и князей, графов и баронов. Логично: уж коли искать ее минимум миниморум, то, конечно же, не в хижинах. Ну а если во дворцах, то каких? Не только царских.
Во-первых, потому, что коронованные особы всегда и везде составляют ничтожное меньшинство общества, а статистика всегда и везде предпочитает достаточно представительную «цифирь». Во-вторых, принадлежность к наивысшей ступеньке социальной иерархии еще не гарантировала потомству наивысшую жизнестойкость.