«…Поговорить с Вами долго и длинно и даже посплетничать…»: Переписка Г.В. Адамовича с Р.Н. Гринбергом (1953-1967)
Шрифт:
Не сам Пастернак, конечно, и не его роман. А тот шум, нет — та шумиха, которая вокруг него поднялась, особенно (судя по «Н<овому> р<усскому> слову» [124] ) в русском Нью-Йорке. Вроде как на похоронах Толстого: «Вы будете говорить?» — «Да, я тоже буду говорить». — «Ив<ан> Иванович непременно хотел высказаться» и т. д. [125]
Ну, оставим это, с est la comedie humaine [126] . Но я думаю, что если положение Пастернака в России трудное и даже опасное, то эмиграция должна была бы это принять в расчет.
124
Фрагмент «Доктора Живаго» первоначально появился под названием «Из нового романа о 1905 г.» с предисловием Г.П. Струве (Новое русское слово. 1958.5 октября), после чего на протяжении нескольких месяцев «Новое русское слово» ежедневно печатало романс продолжением (с октября 1958 по январь 1959 г.). Отрывки из романа публиковались и в других эмигрантских изданиях: Новый
125
Адамович имеет в виду запись В.В. Розанова в «Уединенном» (1912): «Поразительно, что к гробу Толстого сбежались все Добчинские со всей России. <…> О Толстом никто не помнил: каждый сюда бежал, чтобы вскочить на кафедру и, что-то проболтав, — все равно что, — ткнуть перстом в грудь и сказать “Вот я, Добчинский, живу, современник вам и Толстому. Разделяю его мысли, восхищаюсь его гением, но вы запомните, что я именно — Добчинский, и не смешайте мою фамилию с чьей-нибудь другой”. <…> В воздухе вдруг пронеслось ликование: “И я взойду на эстраду”. Шум поднялся на улице. Едут, спешат: “Вы будете говорить?” — “И я буду говорить” — “Мы все теперь будем говорить”. <…> Это продолжалось, должно быть, недели две. И в эти две недели вихря никто не почувствовал позора».
126
Это человеческая комедия (фр.).
Альманах в честь Пастернака — идея хорошая, но чем больше будет в нем о самом П<астернаке>, о его поэзии, о его романе и чем меньше о том безобразии, которое произошло в связи с «Д<октором> Ж<иваго>» в Москве, тем будет лучше. Даже и не в связи с опасностью для П<астернака>, а вообще. Мы все знаем, что такое Москва, до чего она докатилась в направлении рабства и низости, — ну, и точка. Ораторствовать об этом, выставляя свое собственное благородство, — не стоит.
Я это пишу и думаю: м. б., Вы со мной согласны? М. б., таков Ваш альманах и будет? Тогда все в порядке, а я ломлюсь в открытую дверь. Надеюсь, что это именно так.
Спасибо за приглашение в Ваш альманах. Я не очень люблю стихи П<астернака>, хотя «признаю» его, конечно, вполне. Не в таком я восторге и от романа [127] , хотя прочел его еще не весь. О чем, по-Вашему, написать? Взгляд и нечто о поэзии вообще или именно о Пастернаке? Мне, кстати, кажется, что поэтически он сдал и ослабел. Стихи в «Д<окторе> Ж<иваго>» — жиже, слабее его прежних, хотя какое-то «просветление» в них действительно есть.
Как Вы живете? Не собираетесь ли в Европу? Крепко жму Вашу руку и прошу передать сердечный привет Софье Михайловне.
127
Несколько месяцев спустя Адамович откликнулся на роман Б.Л. Пастернака более чем кислой рецензией, не одобрив слог романа, в котором «безудержная образность» картин природы соседствует со «словесными оборотами, выдержанными в худших мертвящих журналистических традициях. <…> Впрочем, Пастернака трудно обвинять: он, должно быть, ежедневно читает московскую печать и мало-помалу мог поддаться влиянию ужасающего, по-своему даже величавого, монументального в своей бездарности волапюка, который печать эту заполняет». Роман в целом Адамович оценил гораздо ниже, чем большинство других критиков в эмиграции: «Как роман это произведение далеко не перворазрядное. <… > “Доктор Живаго” написан на три четверти “по старинке”, с каким-то даже передвижническим реализмом в отдельных эпизодах. <…>…Пастернаковским персонажам не достает пластичности. <…>…В процессе чтения их забываешь настолько, что, встретив то или иное имя, приходится перелистывать уже прочитанные страницы: кто это такой?» (Адамович Г. По поводу «Доктора Живаго» // Новое русское слово. 1959. 5 июля). Некоторые эмигрантские критики выступили в защиту романа Пастернака: Струве Г. Г.В. Адамович и «Доктор Живаго» // Там же. 12 августа.
Ваш Г. Адамович
32. Р.Н. Гринберг — Г.В. Адамовичу
20.1.59
Дорогой Георгий Викторович,
Получил Ваше милое письмо, — спасибо!
На самом деле шумиху в связи с Живаго подняли такую, что бывали дни, когда устраивались по три-четыре собрания в один и тот же час, и все хотели «выступить», и все хотели поскорее усыновить доктора. И даже случился один (а может, не один) комический случай, когда рецензент местной газеты, честный и аккуратный человек вообще, забыл в своем отчете на следующий день упомянуть одного выступившего участника и еще через день появилась извинительная заметка бедного рецензента по настоянию участвовавшего оратора, что его, мол, забыли. Вы весьма кстати вспомнили похороны Толстого, о которых так зло и смешно писал на своих «листьях» Розанов, отмечая, что на свете Божьем гораздо больше Добчинских и Бобчинских, чем мы подразумеваем [128] .
128
См. примеч. 125 наст. Раздела.
Это так, и отчасти, поэтому «ВОЗДУШ<ные> ПУТИ» выйдут только очень поздно в этом году, когда, будем надеяться, эта истерика пройдет.
Между прочим, случались и анти-пастернаковские истерики с не меньшей силой, как, например, с Набоковым [129] , о чем сейчас нет времени рассказывать.
Но о чем писать? — Вы спрашиваете.
Времени много,
Но вот я подумал о том, насколько плодотворнее в разговоре с тамошними читателями, в России (Вы, когда-то, называли это диалогом), касаться несколько более специальных, даже, можно сказать, почти профессиональных тем. Я сейчас объяснюсь. Кто-то заметил недавно, что когда советские инженеры встречаются с своими иностранными коллегами или советские кинематографические деятели с подобными им холливудскими или парижскими артистами экрана и т. д., то, обычно, получается толковый разговор, в отличие от общих рассуждений — вот мы, вот вы — которые уже никого не могут задеть, столько было «заклинаний» и хвастовства за эти бесконечные 40 лет. Наш сборник — и в этом Вы со мной согласились — не о Пастерн<аке>, а для него и для тех (воображаемых, но сущих), кто там около него, для советс<ких> писателей и поэтов, которые, как мы теперь знаем, читают решительно все, что здесь печатается. (И далее один из них не нашел ничего интереснее, чем процитировал целую фразу Аронсона, к большому его конфузу, чем, понятно, услужил нам, того не ведая.) Поэтому нужно иметь в виду, что им страшно интересно узнать от нас то, что у них не признавалось за литературу. Ваши сомнения, Ваш опыт, Ваши оценки новых и старых книг, все, все им интересно, а главное, они любят услышать в другом тоне и ключе, чем это делается у них. Знаю об этом из писем сестры [130] . Их особенно волнует, когда им растолковывают человеческую сторону авторов и забывается утилитарная, прогрессивная, общественно-нравственная, набившую оскомину грамота. Вы это сами знаете.
129
См. об этом: Boyd В. Vladimir Nabokov: The American Years. Princeton: Princeton Univ. Press, 1991. P. 370–373.
130
О семье Гринбергов см.: Валюженич А.В. Рядом с Маяковским // Нива (Астана). 1999. № 1.
Мы улетаем с Соней 3 фев<раля> в Израиль на две недели, на обратном пути остановимся в Греции и Риме. О Париже и Англии еще не думали, потому что там мало солнца. Если дорога наша изменится — напишу. Но у Вас еще есть время написать мне сюда, если есть охота. Ваш адрес будет при мне.
Ваш
33. Г.В. Адамович — Р.Н. Гринбергу
Manchester, 5/III-59
Дорогой Роман Николаевич
Я надеюсь быть в Париже с 20 марта до 1 апреля (потом, вероятно, уеду дней на десять на юг). Дайте мне знать о своем приезде — 7, rue Fr6deric Bastiat, Paris 8.
Буду очень рад видеть Софью Михайловну и Вас.
Шлю сердечный привет.
Ваш Г. Адамович
34. Г.В. Адамович — Р.Н. Гринбергу
7, rue Fred<eric> Bastiat Paris 8
<25 марта 1959 г.?> [131]
Дорогой Роман Николаевич
Пишу, чтобы подтвердить, что saufimprevu [132] буду у Вас завтра, в субботу в Hotel Continental, в 7 1/2 часов или немного позже.
Ваш Г. Адамович
35. Р.Н. Гринберг — Г.В. Адамовичу
131
Датируется по содержанию этого, а также предыдущего письма (речь идет о визите Адамовича к Гринбергу в Париже; Адамович был в Париже с 20 марта по 1 апреля, как сам написал в предыдущем письме, визит был назначен на «завтра, в субботу», единственная пятница в этот период приходилась на 25 марта).
132
Если ничего не случится (фр.).
1 июня 59 г.
Дорогой Георгий Викторович,
Собственно, мне нужно было б Вам телеграфировать, а не писать, и спросить, ГДЕ ВАША СТАТЬЯ?
Я говорю об альманахе «Воздуш<ные> пути». Вы помните? И разве мы не условились в конце марта, что к ПЕРВОМУ ИЮНЮ статья будет в моих руках?
Напишите мне, как дело обстоит.
Конечно, я несколько неловко себя чувствую, что статьи нет и что веду себя я немного слишком строго в смысле срока, но нужно мне знать, и что и как.
Жду Ваших известий, дорогой Георгий Викторович, и мне жаль, что нет меня сейчас в Париже с Вами, куда я пишу на ощупь, не будучи вполне уверенный, что Вы покинули Ваш Манчестер.
Ваш
36. Г.В. Адамович — Р.Н. Гринбергу
7, rue Frederic Bastiat
Paris 8, 6/VI-59
Дорогой Роман Николаевич.
Приехал сегодня в Париж и нашел Ваше письмо. Очевидно, произошло недоразумение.
Я помню, что мы с Вами говорили об июне как о времени для представления рукописей. Но не помню, чтобы Вы назначили именно 1 июня. Помимо того, я в отношении сроков принадлежу к «парижской школе» и давно привык, что если, например, вечер назначается на «ровно в 8 ч<асов>», то это значит, что начнется он в 9 1\2 ч<асов>, а если рукописи должны быть готовы в июне, то можно прислать их и в сентябре.
Сейчас я очень занят делами, совершенно «неотложными». Я мог бы прислать Вам статью между 1 и 5 июля, не раньше. Но это срок твердый, окончательный: задержки не будет. Если же это слишком поздно и ждать Вы не можете, то, к сожалению, я принужден отказаться от участия в Вашем сборнике. Пишу «к сожалению» — потому, что действительно хотел бы в нем участвовать: несмотря на некоторые расхождения в суждениях, мне всегда казалось, что между нами есть некоторые affinities [133] .
133
Сходства (фр.).