Пограничный легион (сборник)
Шрифт:
— Он принудил меня… носить эти вещи, — пролепетала она. — Я его пленница. Я ничего не могу поделать.
С проворством кошки Клив отскочил назад, так что оказался один против толпы бандитов и вскинул блестящие стволы револьверов. Его бесстрашие поразило и напугало бандитов. А Келлз, похоже, решил, что угроза нависла только над ним самим.
— Ладно, припер к стенке, — просипел он, — все это чистая правда… Только если меня шлепнешь, ей будет еще хуже.
Он ожидал, что сорвавшегося с цепи мальчишку уже ничто не остановит, и все же ум подсказал ему именно те слова, что еще могли его удержать.
— Не стреляй, —
— Выходите, — приказал Клив, — садитесь на лошадь и приведите к крыльцу еще одну… Ступайте! Я увезу вас отсюда.
В Джоун боролись искушение и страх. Ведь в свалке Джима неминуемо убьют, а с ней будет и того хуже. Эти мысли, мысль о возможности побега, видение незнакомого лика этого некогда бесстрашного юноши привела ее прямо в неистовство. Но мужества на эту отчаянную, безнадежную глупость у нее не было.
— Я останусь здесь, — прошептала она, — а ты — уезжай!
— Живо, женщина!
— Нет! Ни за что! — Ты хочешь остаться с этим бандитом?
— Нет, нет! Только я должна!
— Значит, ты его любишь?
Всем своим сердцем Джоун хотела отвергнуть оскорбление, однако женская хитрость заставила ее проглотить готовые сорваться с губ слова — слова, которые ее полностью бы разоблачили. От стыда она низко опустила голову, но все же у нее хватило духа — ради него самого, ради его блага — предстать перед ним в таком неприглядном свете. Это был ее единственный шанс.
— Прочь с моих глаз! — прохрипел Джим. — А я-то готов был за вас драться!
И се снова обдало таким невыносимым равнодушным презрением, что она прикусила язык, чтобы удержать горестный крик. Как снести такую муку? Ведь это же на нее Джоун Рэндел, обращено его беспощадное презренье! Что из того, что он ее не узнал? Шаг за шагом, еле помня себя от горя, сотрясаемая идущей изнутри дрожью, ослепленная жгучими слезами, она стала отступать к своей двери и, спотыкаясь, скрылась за занавеской.
— Келлз, ты был прав, — услышала она голос Джима, как бы идущий откуда-то издалека. — Мне нет оправданья… У меня в голове не все дома, когда дело доходит до женщин. Хочешь — забудь о моей вспышке, хочешь — нет. Только если я тебе нужен, я готов вступить в твой Пограничный легион.
Глава XII
Эти горькие, полные иронии слова Клива — последнее, что слышала Джоун, — не смолкая звенели в ее смятенном мозгу, как похоронный колокол судьбы. Она лежала в темноте, придавленная жестоким бременем, и только молила Бога, чтобы утро больше никогда не наступало. Но в конце концов кошмар этот кончился, и она открыла глаза навстречу утреннему свету.
Она очень озябла: все долгие часы ночи пролежала, ничем не укрывшись. С той минуты, когда она, потрясенная горькими словами Клива, согласившегося вступить в Легион Келлза, упала на постель, она так и не пошевелилась. Ей казалось, что прошли целые годы. Она не помнила, о чем думала в эти бесконечные черные часы, и, тем не менее, оказалось, что за это время она приняла решение сегодня же открыться Джиму Кливу, даже если за это придется заплатить жизнями их обоих. Уж лучше умереть, чем жить в постоянном страшном напряжении. А что до Джима, так она, по крайней мере, не даст ему вступить на путь преступлений.
Джоун встала. Голова у нее кружилась, ноги плохо слушались, руки дрожали. Казалось, вся кровь отлила от сердца
А Келлз утром был возбужден и весел. Осыпал ее комплиментами и сказал, что скоро они уедут из этой глухой долины, и Джоун наконец увидит самый удивительный спектакль в жизни — богатейший золотой прииск. Увидит, как на карту ставят целое состояние, смеясь его проигрывают и снова идут копать. Еще он сказал, что отвезет ее в Сакраменто или Фриско и накупит всего, о чем только может мечтать девушка. Он совсем разошелся, говорил громко, непоследовательно и, предвкушая скорое осуществление своей мечты, вел себя как одержимый.
Было уже позднее утро. Возле хижины слонялись столь же возбужденные бандиты. Вовсю шли приготовления к отъезду на прииск. Бандиты вытаскивали вьюки, проверяли их содержимое, снова увязывали; осматривали седла, сбрую, оружие; неумело чинили одежду; перековывали лошадей — процедура эта была одинаково тяжела и неприятна как людям, так и лошадям. Стоило на склоне показаться всаднику — а они то и дело там появлялись — все бросали работу и устремлялись к вновь прибывшему. У всех на языке было имя Джесса Смита. Он мог в любую минуту приехать и подтвердить заманчивую сказку Бликки.
Джоун показалось, что глаза у бандитов стали почему-то желтыми, словно отблеск золота на солнце. Раньше ей доводилось встречать рудокопов и старателей, у которых от постоянных мыслей о золоте глаза начинали гореть странным светом, но такого, как в Легионе Келлза, она еще не видывала. Вскоре она заметила, что несмотря на всеобщее возбуждение, отношение к ней бандитов неуловимо изменилось. Она быстро почувствовала эту разницу, только никак не могла определить, в чем же она заключается. Не ломая над этим голову, Джоун решила заняться делом.
Сперва она помогла Бейту Вуду. Он был неуклюже любезен. Она и не подозревала, что ее грустный вид может внушить кому-нибудь из бандитов жалость, пока не услышала шепот Вуда: «Не расстраивайтесь, мисс. Может, все еще утрясется». Слова Вуда, его сочувствие очень ее удивили. Его таинственное подмигиванье, быстрые взгляды, доброжелательная усмешка — все говорило о какой-то перемене. Ей захотелось выяснить, в чем дело, но она не знала, как это сделать.
А перемена чувствовалась во всех бандитах. Тогда она отправилась к Пирсу и чисто по-женски напустила на себя еще более грустный вид, памятуя, что именно на него отозвался Вуд. Пирс среагировал еще быстрее. Когда она подошла, он не воспринял ее близость как близость женщины, близость, которая должна была бы разбудить в нем зверя. Конечно, он был вульгарен, грубоват, но видно было, что он ее жалеет. Джоун это сразу почувствовала. Но кроме жалости было и что-то еще. Этот Келлзов лейтенант держался так же непонятно, как Вуд. Джоун зашила ему большую, обтрепавшуюся дыру на кожаной куртке. Пирс, похоже, этим даже возгордился, пытался шутить, говорил комплименты. Когда Джоун кончила работу, Пирс быстро оглянулся, сжал ей руку и вдруг сказал шепотом: «У меня когда-то была сестренка». И зло, даже как бы с ненавистью добавил: «Ну, Келлз!.. На прииске он уж точно свернет себе шею».