Погребальные дроги

Семкова Мария Петровна

Туман разошелся, и перед странниками открылась широкая лестница твердого темно-красного камня, кое-где поросшая чем-то мягким, но не скользким.

– Лестница Детей Божьих, ее продолжение на глубине!

– Кровоточащее Копье, его наконечник! Чаша там!

Хейлгар Зрячий вгляделся в даль:

– Она пологая, ведет куда-то к центру.

Епископ Герма ничего не увидел в сизой мгле вдалеке и предложил:

– Пойдем!

Бок о бок начали они спуск - царственный муж в шапке черных кудрей и стройный жрец, облаченный как будто бы в медный шлем с защитой для щек.

Лестница

была высока, полога, но скуки не было, потому что время в Сердце Мира не существует.

Почти на середине пути под ногами показалось что-то вроде снега. Епископ Герма остановился, а живописец нагнулся, зачерпнул это ладонью и пропустил сквозь пальцы:

– Забавно. И правда, снежок...

Епископ подобрал сухой вишневый лист.

Потом его мысль зазвучала горько и сухо:

– Я стяжатель, как и любой правящий епископ. Тебя я удерживал долго, но, увы, не обрел.

– Да, - отвечал живописец, - бог в крови, ведьма-жена... Для тебя самого не оставалось места.

– Так ли? Нас удерживало притяжение Храма, он и был этим единственным местом.

– Скоро конец, скоро само Божественное Сердце, оно вот-вот ударит...

– Пошли!

Вечная утрата моя, тяжелое пламя плоти моей, не уходи! Несколько ступеней оставалось, а дальше Путь Крови обрывался в бездну. Там, скорбно мотая головой, ухватив себя за горло, пригасив пламя медных глаз, епископ Герма взмолился:

– Ты... если можешь... разреши!

Живописец промедлил, всматриваясь в серую мглу:

– Нет. Невозможно. Но берегись, твоя плоть исчезает!

Он ухватил товарища за запястье и держал, покуда не перестало радужно мерцать истощенное тело.

– Прости, я так и не смог...

– Слушай-ка, - насторожился епископ, придя в себя, - что-то дрожит.

Оба уселись на последней ступени, свесив ноги в пропасть и стали ждать. Разошелся и сизый туман; пропасть шла вертикально вниз, глубину и ширину ее нельзя было верно оценить, но форма, кажется, была круглой, как и у моря. В самой глубине, подобно яблоку или кулаку, лежало металлическое сердце Гермафродита, покрытое крепкой бурой окалиной. Крылатый бог взлетел по воде и исчез на другом берегу. Сейчас Яйцо уже не пылало, его скорлупа стала цементно-серой и треснула. Когда Божественное Сердце ударило, трещина разошлась, половинки скорлупы рассыпались в пыль, а вверх бросило фонтан слепящего алмазного света. Прогремел по воде страшный гром и замолк. Фонтан пламени ушел вверх, разошелся по поверхности Моря тонкой пленкой, и возник золотой сплошной купол.

– Все, - сказал, подымаясь, епископ Герма, - Новый Бог родился. Нам туда, вниз?

– Не знаю.

– Тогда уходим! Мы обновлены. Может быть, есть еще время...

– Хорошо. Попытаемся вверх.

Они повернули обратно, и играющие золотыми бликами порфировые ступени все так же удобно ложились под ноги. Тела все так же почти не имели веса. Епископ подымался чуть позади и, по своему обыкновению, уперев кулак о кулак, сердито брюзжал:

– И как по сравнению с этим просто любить женщину! Она подходит ему, он - ей, а все остальное доделает матушка-природа!

– А ты-то откуда это знаешь?

– Знаю, знаю.

– И как

ты держался?

– Мои страсти большей частью приглушены, силы принадлежали Храму. Ты знаешь сам, как.

И опять снежок, и вишневые листья... Тут епископ Герма резко остановился, уперся ногами в камень и, хватаясь за глотку, мучительно сведя темно-рыжие брови, смог сказать:

– Подожди! Я знал, что пора умирать. Не хотел умирать один и увел тебя от жены, якобы переиграл ее и отомстил, взял тебя ценою смерти...

Художник медленно развернулся всем корпусом:

– Не совсем то. Может быть. Бог в моей крови - веселый, ребячливый. Он любит ветхие силы, общие для говорящих, богов, некоторых животных и даже растений. Поэтому я никогда не советуюсь с ним о поступках - слишком беспечен, люди редко используют эти силы. А ты - посмел! Нет, это то, что ты сказал, но желал-то ты освобождения...

– Преображения...

– Да. И я пошел с тобой. Но... мой бог не понимает боли...

– А ты сам?

– Я к ней привык, как и ты. Она ничего не значит. Я пошел, потому что он для меня слишком глуп и уже скучен, а жена чересчур молода. Я выбрал тебя...

– Как подходящего по возрасту и судьбе?

– Не только это. Не могу сказать, слов нет. Вот представь себе, что я сейчас стою там же и тогда, под вишней - что ты сделаешь: прогонишь меня или отпустишь?

– Нет!
– с ужасом воскликнул епископ Герма, - Ни тогда, ни сейчас не отпущу. Удержу.

– Ну вот. Ты опять призвал, и я пришел.

– Хорошо. Как зовут твоего бога?

– Вакх.

– Идем наверх, вернешься домой. Давай быстрей!

Но свирепые медные глаза беспокоились, знали иное.

***

У самой золотой поверхности художник остановился, стал, как вкопанный.

– Иди же! Еще шаг!

– Не могу!
– прохрипел тот, закидывая бородатую голову, - Вакх разрастается! Вырвется!

Епископ схватил его за плечи и развернул к себе, но ничего уже не успел. Плоть возлюбленного стала прозрачна, как туман, потом - как вода, и исчезла, прошла сквозь сцепленные пальцы. Возник черный водный смерч, на мгновение коснулся лба епископа Гермы и всплыл, ушел вверх и вправо, на глубину.

Осталась на месте крупная белая птица - то ли баклан, то ли белый гусь. Но и она взлетела кверху в водяном тумане, пробила золотую пленку, взвилась в воздух, крикнув:

– Я сам найду свой следующий дом!

Над Морем белый гусь описал широкий круг и полетел на юг, на виноградное побережье.

***

Епископ Герма чуть спустился, покинул порфировую лестницу и ушел влево. Он брел в ледяной плотной воде, и руки его висели.

Чуть дальше возник какой-то хаос - разбросанные камни, кажется, рухнувший дольмен. Каменные черные ветви и длинные водоросли. Белый песок. С песка подпрыгнул крупный гребешок, показал розовое нутро, хлопнул бледными рифлеными створками и увязался за епископом. Тот видел его, но заговаривать не собирался.