Похищение чародея
Шрифт:
— Кончайте, — сказал, — товарищи. Пошли, Гаузе, за мной. Нагулялся. Ох, дела, дела…
И увел Петра Гаузе из рук вождей. А пока провожал до больницы, вслух размышлял:
— Изжили они свое, еще как изжили, новую политику надо вырабатывать. Без них, на твердых, демократических началах единовластия.
Призрак сзади по коридорам плелся, бормотал:
— Отдай его нам. Мы погибнем, ты погибнешь.
— А вот я и не погибну, — огрызнулся Бессонов. — Я вывернусь.
В коридорах пахло гарью, на полу валялись куски
— Как там Левкой с Морозовым? — спросил Гаузе.
— Погиб твой Морозов, вечная ему память, большой писатель и ученый. К сожалению, ничего от него не осталось. И Левкой пострадал…
— Где ты был, Петя? — Полина волновалась. — Тут без тебя столько событий, не представляешь!
— Знаю.
— А Левкой на твоем месте лежит. Раненый.
— А мне куда? В общую палату?
— В общей палате репетиция самодеятельности, — сказала Полина. — Там зэки будут песни петь под руководством капитана Левкоя.
— В карцер?
— От карцера ключей не найдут. И дверь туда завалило.
— На улицу?
— Нет, — сказал полковник Бессонов. — Вам, товарищ проверяющий, придется провести ночь в комнате Полины. Я бы сам пошел, да дела. А ты, Полина, не сопротивляйся. Приказ.
Оставил он Петра вдвоем с Полиной.
— Вот какая история вышла, — сказал Гаузе. — Вы меня не опасайтесь.
— Я тебя и не опасаюсь.
В том же большом доме, под крышей, каморка, живет в ней медсестра Полина. Не то заключенная, не то вольная, не то лагерная блядь, не то сестра милосердия.
Кровать девичья железная в углу. Зеркальце на тумбочке, стул, рукомойник, на стенах фотографии кнопками прикреплены. Окошко с решеткой.
— Здесь, на мансарде, слуги жили, — сказала Полина. — Помойся, если хочешь. Я за тебя беспокоилась. Боялась, что засыпало.
— Жаль, что я доставил вам беспокойство.
— Ты здесь человек нормальный, не считая Чапая. Остальных всех передушили.
Вымылся Гаузе с мылом, вафельным полотенцем вытерся.
Полина косынку сняла, волосы начала расчесывать. Волосы рыжие, темные. Красота у нее кошачья, сказочная, гибкая.
Охранник ужин принес. Пайка хлеба двойная, щи почти настоящие.
— Лично от начальника лагеря, — сказал.
Полина ни спасибо, ни звука.
Ушел солдат, Полина, как хозяйка, говорит:
— Хотите почитать перед сном, на тумбочке книжка.
Книжка Сетон-Томпсона про животных, с рисунками.
Вдруг снизу грянуло:
По долинам и по взгорьям Шла дивизия вперед…— Это что? — вскинулся Гаузе.
— Самодеятельность. Завтра конец месяца, план выполним, концерт будет. Капитан Левкой старается.
— Он мне сказал, что собакой работал.
— Преувеличивает.
— Я сам видел, как он по следу шел.
— Показуха.
— С вами связана тайна, — сказал Гаузе.
— Какая уж тайна.
В Гаузе возникло странное трепетание. Вдруг понял в синих сумерках, что наступит ночь и лягут они спать. Вдвоем…
— Ай-ай-ай, — улыбнулась Полина. — У нашего молодого человека появились крамольные мысли. Не рассчитывай на взаимность. Разочаруешься.
— Почему вы так подумали?..
— Ты мне на колени поглядел. Робко, но сладострастно. Как старый генерал.
— Простите.
— Да ты не красней. Лучше мне о Москве расскажи. Посумерничаем.
Снизу завывало:
Степь да степь кругоооооом…Гаузе про Москву рассказывал, за окном темнело. Полина встала, лампочку вывернула. Стало совсем темно. Охранник из-за двери:
— Не положено, Полина. Отбоя не было.
— Молчи уж. Спать иди.
Певцы охрипли, но пели.
— Что ж, — сказала Полина, — и нам спать пора. Завтра вставать рано. Всех на работу погонят.
— Но ведь не нас с вами.
— Всех. Завтра план месяца выполнять надо. Социалистические обязательства. Дорогу кончаем на помощь китайским братьям.
— Чепуха все это. До китайской границы далеко.
— Это только кажется.
— И Железную Маску выгонят?
— А это кто такой? Я никогда не видела.
— Берия, Лаврентий Павлович. Его вместо расстрела сюда укрыли. Я так полагаю, что двойника расстреляли, а его верные люди — сюда. В забытый лагерь.
— Ты говоришь, что Берия здесь?
— А что такого? Завтра я Пушкина увижу — уже не удивлюсь.
Полина вдруг замолчала, померкла, в себя ушла. В дверь стукнула:
— Эй, солдат, выведи меня в сортир. Потом П-234 выведешь.
Возвращался Гаузе из сортира в камеру, думать бы ему о побеге, о политических переменах, о призраке вождя, а он только об одном: ночь надвигается. Быть ему ночью вместе с Полиной. Глупо устроен человек — раб инстинктов. Где же твое благородство, Гаузе?
Странно преобразилась каморка, пока не было Гаузе. На тумбочке ночник-коптилка горит, у зеркала стоит прекрасная Полина, в шелковом пеньюаре, рыжие волосы распущены по плечам.
— Вы ложитесь, Петр Петрович, я сейчас.
Нет, не пеньюар это, а длинная рубаха до пола, сама, видно, сшила.
Плывет каморка над каменным домом, над подвалами страданий, над глухими звуками песни, держится, руководит капитан Левкой.
Гаузе быстро разделся, стесняясь своих черных трусов и серой рубахи. Простыни чистые, а подушка одна. Может, на полу лечь? Пол ледяной. До утра не доживешь. Не робей, Петр Гаузе, прекрасная лагерная блядь пригласила тебя к себе в постель.