Похищение чародея
Шрифт:
— Чего? — не понял Гаузе.
— Руки узнала. Видела я эти руки. Давно еще, в той жизни. И задушила я его. Не знаю как, но задушила. И бежать…
— Ты не бойся, — сказал Чапаев. — Они тебя по баракам ищут.
И тут тихий смех раздался.
Стоит посреди камеры призрак вождя народов Сталина, призрачную трубку сосет, ухмыляется.
— Хотел Лаврентий пересидеть, переждать, времени своего дождаться. А не дождался. Теперь я один остался…
— Товарищ Сталин, — Чапаев вскинулся, руки по
— Ах, знаю, все знаю, — призрак сказал. — Только выбились они из-под моего контроля. Ну ничего, Чапаев, мы с тобой их всех скрутим… А пока прощайте, надо что-то с вами сделать.
— С нами? — Чапаев удивился.
— А с кем же? Нельзя же безнаказанным преступление оставлять и тех, кто укрывает преступников, — тем более. Министра убили, и думаете, я вас прощу?
— А ты промолчишь, когда выйдешь?
— Промолчу! — Гаузе заявил, а сам на Полину смотрит. Ради нее готов промолчать.
— Не верю, — Сталин сказал, призрачную трубочку из призрачного рта вынул. — Никому не верю.
— И правильно делаешь, — сказала Полина. — Он промолчит, я не промолчу.
— Я со своей стороны также не имею права, — сказал Чапаев.
— Вот видишь, — сказал Сталин.
Гаузе стыдно стало, что он малодушнее других оказался. Но ведь ради любви!
Сталин исчез.
Словно и не было.
— Бежим, — сказал Чапаев. — Скорее!
Чапаев за нары нырнул, копается там.
— Скорее!
А Полина Гаузе за руку взяла. Держит, пальцы длинные, сухие.
А по коридору шаги. Голос Бессонова:
— Они в карцере у Чапаева.
Голос Левкоя:
— А как узнали?
— Товарищ Сталин сказал.
Чапаев в щели скрылся, остальные за ним протискиваются. В черную дыру.
Последнее: дверь в камере скрипит, открывается. И голос Бессонова:
— Утекли. Пускай воду. Затопляй подвалы!
Они ползли бесконечно по черному лазу, думали, что навсегда там останутся, но, к счастью, древний старик-правдолюбец навстречу вышел, свечу принес.
— Я тоже ухожу, — сказал. — Только своим путем. Они воду пустили. Скоро все здесь затопят.
И в стену ушел, свечку, правда, оставил.
Вышли за зоной, в лесу.
Там, у лаза, волк стоит, бережет выход. Что делать?
— Погодите, — Полина сказала.
Вышла первой из лаза и пошла на волка. Волк хвост поджал — и к кустам. Оттуда и смотрел, как они мимо идут. Двое в ватниках, на третьей холщовое платье, как мешок.
Снег пошел, рано ему, а снег. К ботинкам липнул.
— Пожрать ничего не взяли, — сказал Чапаев. — Слона бы сейчас съел.
Дорога плохая — бурелом, овраги,
Погоня настигла их на рассвете, когда уж не было сил брести по черному лесу. Свечка кончилась, огарок сжевали втроем, хороший огарок, дореволюционный.
Погоню волки навели. И Сталин тоже. Так и бежали они впереди, перед охранниками, — волки и вождь.
Когда не было уже мочи бежать, выбежали они, падая и спотыкаясь, оборванные, мокрые, грязные, на обрыв над рекой. Река на помрачительной глубине струилась, отражая в себе рассветное небо.
Волки сходятся полукругом. Полина их с трудом взглядом удерживает, за волками Сталин рукой указывает, сзади охранники из кустов лезут.
— Что ж, — сказал Чапаев, — прощайте, товарищи. Вторая река в моей жизни роковая. Или переплыву, или снова кино про меня снимайте.
Разбежался и сиганул с обрыва. Без крика, без звука.
— Полина, — сказал Петр Гаузе, — я тебя люблю.
— Спасибо, — сказала Полина. А сама все на волков смотрит.
Взялись они за руки. Полковник Бессонов из леса показался.
— Жалко, — сказал Гаузе, — что не удалось нам закрыть этот лагерь. Последний.
— Да, — сказала Полина, которая современной обстановки не знала, — на один меньше бы стало.
И прыгнули они вниз, с непостижимой высоты, к серебряной полосе безымянной лесной речки.
И летели, не отпуская рук.
Упали, но не разбились. На мягкое упали. На шерстяное.
— С приездом, — сказал Чапаев. Тоже живой.
— Это что такое? — спросила Полина.
— Тише, — сообразил Гаузе. — Пускай они думают, что мы разбились.
Сверху голоса галдят, кто-то фонариком светит. Но темно еще, да и луч не достает.
— Капитан Левкой! — Бессонов приказывает. — Спустись вниз с отделением, подбери их на берегу. А если кто еще признаки жизни показывает, добей из милосердия.
Чапаев вниз заглянул, с карниза, на котором лежали. А там глубина, полдороги не пролетели.
Где же мы? Гаузе, руками дорогу ощупывая, вдоль карниза пополз. Вот бы сейчас свечку зажечь.
— Хотите верьте, хотите нет, — сказал Чапаев, — настоящим мясом пахнет.
Перед Гаузе горбик. Спуск вниз. Две загнутые палки…
— Мамонт! — крик шепотом. — Я же мамонта искал. А вот он, мамонт.
Мамонт когда-то здесь в обрыв вмерз, в вечную мерзлоту, а вот теперь, с обвалами да потеплениями, обнажился. Какой-то охотник мимо проезжал, в Академию наук сообщил, Академия Петра Гаузе в командировку послала. Он лодку опрокинул, чуть не погиб, в лагерь попал. Вот какие совпадения бывают. Гаузе мамонта не нашел, а мамонт сам нашелся.
— Не могу я больше, — прошептал Чапаев, — должен я в него вгрызться.