Похищение чародея
Шрифт:
— Чем обязан, — спросил я, — такому вторжению?
— Вы останетесь здесь, — сказал майор. В его глазах сверкал фанатизм догматика.
Я стоял, возвышаясь над ним и сохраняя свое превосходство. Главное было не поддаться на провокацию. У меня здесь слишком мало людей, и эти люди ненадежны. Мои верные горцы прибудут утром.
— Вы понимаете, какую ответственность берете на себя, врываясь среди ночи в дом члена высшей палаты парламента? — спросил я.
— Парламент распущен, — ответил майор. Вся сущность простолюдина таилась в этом ответе. Он был холуем, которому дозволено поизмываться над
— Тем не менее я надеюсь, что в этом государстве сохранились хоть какие-то правовые нормы, — заявил я.
— Если вы взяли на себя право убить беззащитного старика Фредерика, довести до смерти Васунчока, если вы с помощью бандитов торгуете наркотиками…
— Остановитесь! — воскликнул я. — Вы пожалеете о своих словах. Я надеюсь, что присутствующие здесь выступят, когда мы будем судить вас за клевету.
— Не тратьте время на парламентские речи, — съязвил майор. — Где находится план операции «Треугольник»?
— Что? — вырвалось у меня. — Он был у вас?
— Если вы имеете в виду отца Фредерика, то он успел мне все рассказать.
— Подлец! — не выдержал я. И майор не понял, что я имел в виду жалкого убийцу Джонсона. Нет, не отца Фредерика, ибо я ему не судья.
— Отец Фредерик подвергся нападению человека, опознанного нами как портье гостиницы «Эксельсиор» Самуэль Джонсон. Надеюсь, когда мы его задержим, он не станет скрывать, кто отдал приказ?
— Он будет рад оклеветать меня, — ответил я, взяв себя в руки. — У вас есть ордер на мой арест?
— Вы арестованы без ордера, — позволил себе усмехнуться майор. — В связи с чрезвычайным положением. Вы сами расскажете нам, какие объекты города заминированы вами, или придется обыскивать дом?
— Я не знаю ни о какой операции «Треугольник».
Я попытался бровями приказать лакею, глядевшему на нас, как на актеров в бродячем театре, чтобы он бежал за помощью. Тот сделал вид, что не понимает.
— Дайте ключи от сейфа.
Майор попал в точку. Планы операции хранились там. О, легкомыслие и доверчивость, которые могут стоить жизни!
— У меня нет ключей от сейфа.
— Тогда мы взорвем его.
— Не удастся, грабители!
Но, обвиняя майора, я знал, что не должен перегибать палку. Он может приказать своим подручным расстрелять меня и потом сумеет оправдаться перед начальством. А может, он уже готов это сделать?
— Ключи, — приказал майор.
Я молчал.
— Неужели вы в самом деле хотели взорвать город?
Я молчал.
Предательство порождает предательство, как лавина тянет за собой все новые камни.
— Ключи у него в кармане пиджака, господин майор, — раздался голос от двери. Это был голос лакея, тупого парня, которого я кормил десять лет. — Разрешите, я достану?
Я стоял, парализованный очередным предательством, глядя, как мой лакей подошел к гардеробу, открыл его и протянул майору связку ключей. Он протягивал их, как протягивал мне бокал с виски, — также подобострастно и угодливо. А я молчал.
— Проводите меня к сейфу, — сказал майор лакею.
Солдаты остались у дверей.
Я сделал шаг к гардеробу, чтобы одеться, но один из солдат рявкнул: «Назад!», словно я был простым воришкой.
О подлость и одиночество!..
Я сидел на железной койке на гауптвахте и чувствовал, что из меня вытащили кости. Меня жестоко толкали и ударяли солдаты, пока везли сюда, и я ждал, что в любой момент меня расстреляют, как последнюю собаку. Я был разорен и обесчещен, я был унижен и раздавлен, дети мои будут нищими ходить по улицам, протягивая ручки за подаянием, а моя жена, которую покинет мой любимый брат Саад, будет вынуждена выйти на панель… Как я докажу этим людям, что я не желал никому зла, что я хотел, чтобы все были довольны и добры друг к другу? Как мне доказать священную истину, что я в душе поэт и всю свою жизнь старался жить честно и достойно памяти моих родителей? Неужели я когда-либо осмелился бы поднять руку на моего брата — человека, если бы не был в помрачении рассудка, насланном на меня злыми духами? Как я объясню им, что главной моей целью было после завершения дел на фабрике вынести несчастного сторожа в безопасное место? Если мне дадут возможность нанять адвоката, я надеюсь, что мой дядя Дауд не пожалеет денег для спасения чести семьи. Ведь я ничего не сделал: фабрика цела, сторож жив…
В моей голове пролетали образы, воспоминания, я вновь прожил всю свою недолгую и неудавшуюся жизнь.
Вдруг меня настигло жуткое подозрение: они хотят оставить меня здесь на время землетрясения, потолок обрушится на меня и заживо погребет под развалинами. Я просидел несколько минут, ожидая первого толчка, а потом, не в силах вынести ожидания смерти, которое страшнее самой смерти, я бросился к железной двери и начал молотить в нее, отбивая кулаки и взывая к состраданию тюремщиков.
Кто-то услышал мои призывы, и тяжелые сапоги застучали по коридору. Я отпрянул от двери, она распахнулась, и вместо того, чтобы выпустить меня наружу, солдаты втолкнули нового пленника. Это был князь Урао. Его, видно, подняли с постели — он был в красном стеганом халате, подпоясанном золотистым шнуром с кистями. Несмотря на унизительное состояние, князь старался сохранять высокомерный вид, но это ему не удавалось.
Появление князя столь удивило меня, что я забыл о надвигающемся бедствии. Нет, я не злорадствовал, во мне проснулся философ. Где твоя спесь, князь Урао, который заставлял меня, бедного мальчишку, давать ему списывать контрольные работы и избивал меня в уборной миссионерской школы, если я осмеливался ему не подчиниться? Где твоя спесь, князь, который не захотел узнать меня, когда я нанес визит ему после возвращения из Кембриджа, и который третировал меня, полагая, что я, гордый наследник брахманов, принимаю эти унижения как должное?..
Глаза князя привыкли к темноте. Он сидел на койке так, словно проглотил длинный шест, и его птичья взлохмаченная голова, которую я впервые увидел не приведенной в геометрический порядок домашним парикмахером, поворачивалась вокруг оси, как у грифа, попавшего в клетку.
— Ты здесь, Матур? — спросил он без выражения.
— Да, князь, — сказал я. — Мы здесь. И мы равны.
— Равны ли? — спросил князь. Он подумал немного и добавил, не притворяясь, просто потому, что пришел к такому заключению: — Нет, мы с тобой не равны.