Похищение Луны
Шрифт:
Она ворочается в постели, хочет уснуть, чтобы хоть во сне увидеть Мисоуста.
Тамар верит в сны, как всякая верующая и суеверная женщина. Хотя бы ее мечта осуществилась!
Закрыла глаза, и только задремала, как страшный крик заставил ее вскочить. Кто-то кричал так истошно, точно его обварили кипятком.
Тамар затаила дыхание. Снова крик. Он доносился из комнаты Даши. В одной сорочке, босая, пробежала Тамар галерею, рванула дверь…
Родам металась на постели, царапала себе лицо и кричала, кричала… Старик отец, упав
Пронзительно, дико вскрикнула Родам. Зрачки ее глаз расширились.
Ее несчастный отец вскочил и кинулся к дочери. Еще раз вскрикнула Родам, содрогнулась, уронила голову с подушки и смолкла.
Обливаясь слезами, Тамар перекрестилась и припала губами к холодеющему лбу Родам.
Каролина и Лукайя вбежали в комнату. Они нашли старика распростертым над покойницей. Тамар лежала на полу в обмороке.
Взбешенный Тариэл метался по балкону. Он громко проклинал «нынешние нравы» и «распутных женщин» и обвинял Каролину в свалившейся на него неприятности. Когда же Лукайя и Даша пронесли мимо него потерявшую сознание Тамар, ярость священника дошла до предела. Он поспешил запереться в своей комнате и принять бром.
Утром Тамар встала рано, хотя у нее болела голова и к горлу подступала тошнота. Она старалась держаться бодро, боялась, как бы отец не заставил ее снова лечь: тогда ей не удалось бы в последний раз увидеть Родам.
Но священник был начеку. Поднявшись чуть свет, он велел Лукайя и отцу Родам поскорее увезти из дому покойницу.
Старик отец шел за арбой, бил себя по голове и громко рыдал.
Тамар порывалась проститься с прахом Родам, но едва она открыла свою дверь, как перед ней выросла фигура священника. Сверкнув на нее глазами, он буркнул:
— Незачем чуть свет бежать к покойнику!
Весь день Тамар была сама не своя. Запершись на ключ, оплакивала Родам, точно та была ее близкой подругой, оплакивала Тараша Эмхвари, вспоминала свою мать, свое сиротство и одиночество.
И действительно, никогда не переживала она так остро отсутствие друга, как сейчас. У Тамар не получалась дружба с женщинами. Даже в школе она чувствовала, что сверстницы смотрят на нее с завистью.
Одно время Тамар дружила с Дзабули и с Каролиной. Но Арзакаи и Мисоуст разъединили их.
И вот теперь — в самые тяжелые минуты своей жизни — она совсем одинока.
Еще вчера Тамар решила, что пойдет сегодня на могилу матери, а потом помолится в церкви. Но сделать это днем было невозможно: отец, безусловно, не отпустил бы ее.
Весь день Тариэл ходил лютый. То запирался в своей комнате, то прохаживался перед комнатой Тамар, накидывался на Лукайя и по всякому поводу осыпал его руганью.
После обеда, как только Тариэл уснул, Тамар накинула на себя материнский платок и незаметно выскользнула из дому.
Переехав в Зугдиди, Тариэл Шервашидзе велел перевезти
Рядом приготовил место и для себя. «Разве могу я лежать в земле в одиночестве?» — говорил он, заботливо украшая могилу, хотя совсем не торопился в нее лечь,
С тяжелым чувством оглядела Тамар кладбище. Пронесшийся недавно ураган сломал кипарисы, разметал деревянные кресты на могилах бедняков. Кругом в беспорядке валялись обломки ветхих памятников.
Ангелы с раскрытыми крыльями были повержены во прах и лежали ничком, словно в ожидании трубного гласа.
Дул холодный, неприятный ветер, разносивший по церковному двору сухие листья липы.
Это было время, когда революция производила смотр мастерам прошлого, превращая в груду кирпичей бездарные творения, беря под охрану создания истинного искусства.
Здешняя церковь тоже была убогим произведением эклектиков XIX века, она тоже была обречена на снос. Стояла с облупленными стенами и ждала, когда ее сметет ураган. И точно съежилась от страха.
Летучие мыши беспрепятственно влетали в окна с выбитыми стеклами.
Долго плакала Тамар, стоя на коленях перед могилой матери: оплакивала свое сиротство, призывала любящую мать быть ей защитницей в тяжелые минуты, благословить ее будущее дитя.
«Я не одна теперь, мама! Твоя смерть лишила радости мои девичьи годы, я осталась одинокой. Теперь же я не одна. Но злая судьба превратила в горечь то, что могло быть счастьем. Душа моя отравлена этой горечью…»
Когда Тамар вошла в церковь, у нее перехватило дыхание, кровь прилила к вискам.
Пройдя между темными колоннами, стала в уединенном месте. Запах ладана немного успокоил ее. Перед иконостасом мерцало несколько свечей. Струя воздуха, проникавшая в разбитые окна, колебала пламя.
Сначала Тамар показалось, что все вокруг нее качается. Фигуры святых с выцветшими ликами, как призраки, жались к стенам. Старческие фигуры прихожан бродили по церкви.
И под сенью этого мрака и тишины еще сильнее загрустила Тамар.
Взглянула наверх: с облупленного, омытого дождями свода склонился вниз длиннобородый иудейский бог с разорванным подолом. Голову его смыло дождем, и он походил на человека с отрубленной головой в поношенном облаченье.
Летучие мыши безостановочно кружились над люстрой, точно совершали крестный ход.
За царскими вратами, как тень, двигался священник. Слышался звон кадила и время от времени легкий шорох: священник задергивал зеленоватого цвета занавес и скрывался за ним. Старики и старухи поднимались с колен и шепотом переговаривались.
Обносившийся, исхудавший дьякон с огромной шишкой на лбу бормотал стих из псалма:
«Доколе, господи, будешь забывать меня вконец?..» — и было видно, что он жалуется богу на свою собственную судьбу.