Похищение Луны
Шрифт:
Опустившись на колени, молилась Тамар, умоляя «бога всех обездоленных и несчастных» сохранить жизнь Мисоусту Эмхвари.
Она молилась так горячо, что не чувствовала холода, подымавшегося от сырых кирпичей. В состоянии транса смотрела она, не мигая, на еле мерцавший желтый свет свечи, не вдумываясь ни в то, что читал дьякон, ни в бормотанье священника, вышедшего из царских врат.
Взгляд ее остановился, и напряженная мысль вызвала образ Таранта Эмхвари. Бледное видение колебалось в воздухе, задернутом
И вдруг до слуха Тамар донеслись страшные слова:
«…И когда он снял четвертую печать, я услышал голос четвертого животного, говорящий! иди и смотри. И я взглянул, и вот конь бледный, и на нем всадник, которому имя Смерть…»
Мгновенно слился в ее сознании образ рокового всадника с образом Тараша Эмхвари. Слово «смерть» проявило мозг суеверной девушки.
Но неистощимая изобретательность случая не остановилась на этом.
Кружившая под сводами церкви летучая мышь ударилась о люстру. Люстра зазвенела. Летучая мышь упала перед Тамар.
В ее смятенном воображении шелест крыльев летучей мыши вырос в такой шум, точно рухнула какая-то чудовищная птица. Потом Тамар показалось, что вся церковь наполнилась черными голубями…
Пронзительно вскрикнув, она распростерлась на сыром полу. Две старухи вынесли на воздух упавшую без чувств незнакомку, и только на церковном дворе опознали они в ней дочь Тариэла Шервашидзе.
Это происшествие довело дедушку Тариэла до исступления. Семикратно проклял он Лукайя Лабахуа за то, что тот привел в его дом крестьянина с умирающей дочерью.
Лукайя, напутанный болезнью Тамар, клялся прахом матери, что они сами приехали к Херипсу. Но Тариэл продолжал твердить, что по милости Лукайя на его дом упала черная тень.
Потом священник накинулся на Каролину.
— Если бы ты не пристала ко мне так, — корил он ее, — я не впустил бы их к себе в дом и это несчастье не стряслось бы над нами!
Дедушка Тариэл вообще не верил докторам. Но Херипс задержался в Тбилиси, и священник, боясь возможного осложнения болезни, решил вызвать доктора Шургая.
Шургая, собственно говоря, был зубным врачом, у которого дедушка Тариэл крестил детей. (Может быть, потому и утверждал он, что Шургая умеет лечить все болезни.)
Каролина, подробно расспросив женщин, которые доставили Тамар домой, тотчас же заподозрила, что припадок девушки мог быть вызван беременностью.
Догнав Лукайя, она велела ему вместо Шургая пригласить гинеколога Перадзе. На случай, если Перадзе выехал в окрестные села, Каролина протелеграфировала Херипеу.
Тяжелую ночь провела семья Шервашидзе. Перепуганный, растерянный Тариэл бегал между своей комнатой и спальней Тамар, роптал на бога, не пославшего ему вовремя смерть.
Каролина хлопотала то около Татии, то около Тамар.
У Тамар все выше поднималась температура. Девушка бредила, призывала мать,
— Закройте окна, окна! Черные голуби летят в комнату!..
Как только рассвело, дедушка Тариэл вышел на балкон и стал поджидать Шургая. Было около девяти часов, когда открылась калитка и во двор вошел гинеколог Перадзе.
Дедушка Тариэл опешил. Он терпеть не мог Перадзе, как, впрочем, и тот его.
В дверях доктора встретила Каролина. Дедушка Тариэл видел с балкона, как бурно подымалась от волнения полная грудь Каролины. Они разговаривали вполголоса. Тут же стоял взлохмаченный Лукайя. Весь обратившись в слух, он таращил глаза на разговаривающих. На лицах Тариэла и Лукайя можно было прочесть, что они отдали бы душу, чтобы только понять, о чем те беседовали.
Наконец Каролина взяла под руку маленького, лысого доктора и повела его в комнату Тамар. Тариэл поспешил туда и через полураскрытую дверь успел заметить, как доктор достал из портфеля два никелированных инструмента, таких же, какие священник не раз видел в кабинете Херипса. Потом Каролина закрыла дверь.
У дедушки Тариэла подкосились ноги. Обхватив правой рукой шею Лукайя, он велел отвести себя в гостиную.
Упав на кожаный диван, сидел, откинув голову, и, чувствуя, что задыхается, открытым ртом ловил воздух. В глазах у него вертелись огненные круги.
Вдруг начался звон в ушах. А у священника была примета, что звон в ушах — это предвестье большого несчастья.
Бесконечно долгими показались Тариэлу те десять минут, которые понадобились Перадзе, чтобы осмотреть Тамар и нацарапать на бумаге несколько слов по-латыни.
Заслышав шаги врача, Тариэл вскочил — откуда только взялась сила в ногах? — и, охваченный волнением, спросил:
— Ну как, доктор?
Тот склонил голову набок, нахмурился.
— Я думаю, уважаемый Тариэл, — произнес он, — что не следует преуменьшать опасность. Положение чрезвычайно серьезное.
— Но что именно, что?! — еще пуще взволновался старик.
— У нее небольшое сотрясение мозга, — после некоторого раздумья сказал врач.
При этих словах дедушка Тариэл схватился за голову.
— Положение серьезное, — повторил Перадзе. — У вашей дочери сильная душевная депрессия, которая осложняет болезнь.
Доктор замолчал. Это молчание показалось дедушке Тариэлу невыносимым. Непонятное слово «депрессия» ошеломило его, превратилось в символ несчастья, траурным покровом обволокло его сознание. Доктор не догадался заменить его словами «подавленное состояние».
— Кроме того, мы имеем дело еще с другим обстоятельством. Вот приедет Херипс, я поговорю с ним; так будет лучше, — сказал Перадзе и взялся за шляпу.