Похищенный. Катриона (илл. И. Ильинского)

Стивенсон Роберт Льюис

Второе вложение оказалось куда более неожиданным. Рука была женская: «Да будет ведомо мистеру Дэвиду Бальфуру, что о нем справлялась дружеская душа и глаза у нее серые». Получив подобную записку в таком месте, да еще и под казенной печатью, я совсем растерялся. В моей памяти засияли серые глаза Катрионы. И я с радостью подумал, что «дружеская душа» — это она. Но кто та, чья записка оказалась в пакете Преетонгрейнджа? И самое странное: зачем сочли нужным прислать мне эти очень приятные, но совершенно ни с чем не вяжущиеся сведения на Басс? Я подумал, что сделать это могла только мисс Грант. Она и ее сестры, припомнил я, особенно восхищались глазами Катрионы и даже дали ей прозвище «Сероглазка». Да и в тоне записки сквозила та же легкая насмешливость, с какой мисс Грант имела обыкновение ко мне обращаться,—

как к деревенскому увальню, казалось мне. И жила она в том же доме, где запечатывался пакет. Оставалось только объяснить, для чего Престонгрейндж вообще посвятил ее в столь щекотливое дело и как он допустил, чтобы ее нелепая цидулка оказалась в его пакете. Но даже тут у меня мелькнула догадка. Во-первых, эта молодая особа производила довольно-таки внушительное впечатление, и откуда мне было знать, насколько папенька у нее под каблуком? А во-вторых, я не забыл тактики, которой он неизменно придерживался: его обхождение со мной было почти все время учтивым, даже ласковым и в минуты самых ожесточенных наших споров он ни разу полностью не сбросил маску дружбы. Разумеется, он понимает, в какое негодование привел меня мой плен. И эта шутливая дружеская весточка должна смягчить меня?

Буду честен: так и произошло. Внезапно я подумал о мисс Грант с сердечной теплотой, тронутый ее благожелательным интересом к моим делам. Упоминание Катрионы само по себе придало моим мыслям более кроткий и трусоватый оборот. Если лорд-адвокат знает про нее и про наше знакомство и если я угожу ему «сдержанностью», которой требует письмо... как знать, к чему это может привести. «В глазах всех птиц напрасно расставляется сеть»,— гласит писание. Значит, птицы мудрее людей! Вот я разгадал эту тактику и все же попался на крючок.

Я был зачарован — мое сердце колотилось, а два серых глаза светили мне, как две звезды... Но и тут мои грезы перебил Энди.

— Видно, вы получили хорошие известия,— сказал он.

Я заметил, что он с любопытством вглядывается в мое лицо. Тут же у меня перед глазами встал Джеймс Стюарт, суд в Инверэри — и мысли мои сразу повернулись в другую сторону, точно дверь на петлях. Судебные процессы, подумал я, иногда тянутся дольше, чем предполагают вначале. Даже если я появлюсь в Инверэри позже, чем следовало, быть может, для Джеймса еще удастся чего-нибудь добиться, и во всяком случае я-то сделаю все, что в моих силах. И тотчас, словно сам собой, у меня сложился план.

— Энди,— сказал я,— мой плен кончается завтра?

Он ответил, что никаких новых распоряжений не получил.

— А час назначили? — спросил я.

Он ответил, что мы отправимся в два часа дня.

— Ну, а место? — продолжал я.

— Какое место? — переспросил Энди.

— Где меня следует высадить? — сказал я.

Он признался, что на этот счет у него никаких указаний нет.

— В таком случае,— сказал я,— выбирать предоставлено мне. Ветер дует с востока, моя дорога ведет на запад. Не отсылайте свою лодку, я ее у вас нанимаю. Будем плыть на закат весь день, а завтра высадите меня в два часа так далеко на западе» как мы сумеем добраться.

— Вот полоумный смельчак выискался! — воскликнул он.— Небось попробуешь все-таки попасть в Инверэри!

— Верно, Энди,— подтвердил я.

— Ну с вами всякое терпение лопнет! — сказал он.— А я вчера весь день вас жалел,— добавил он.— Я ведь до самого этого дня не мог решить, чего вы на самом деле хотели.

Пришпорили хромую лошадь!

— Словечко вам на ухо, Энди,— сказал я.— У этого моего плана есть еще одно преимущество. Горцев мы оставим тут, и одна из ваших лодок заберет их завтра. Нийл все время на вас косится. Как знать, стоит мне выйти за калитку, и опять в ход пойдут ножи! Эти оборванцы очень злопамятны. И если кто-нибудь что-нибудь скажет, вот вам готовое оправдание: эти дикари угрожали нам. Отвечая за мою жизнь, вы сочли за благо забрать меня со скалы и продержать до конца срока в своей лодке. И знаете что, Энди,— докончил я с улыбкой,— по-моему, вы очень мудро рассудили.

— По чести, я без Нийла обошелся бы,— сказал Энди,— а он, думается, без меня. И не хотелось бы мне схватиться с ним. Тэм Энстер лучше со всеми ними поладит. (Энстер был родом из Файфа, где еще говорят по-гэльски.) Вот-вот! — продолжал

Энди.— Тэму с ними легче будет. И по чести, как я ни думаю, а куда нам отсюда плыть, додуматься не могу. Место! Место-то они, прах его забери, и забыли! Э-э, Шос! Когда вам надо, голова у вас хорошо соображает! Да и что ни говори, а я вам обязан жизнью,— добавил он торжественно и протянул мне руку, скрепляя уговор.

Не тратя лишних слов, мы без предупреждения спустились в лодку, отчалили и подняли парус. Макгрегоры готовили завтрак (стряпней занимались они), но один из них зачем-то поднялся на парапет, и наше бегство было замечено, когда мы не отошли от скалы и на двадцать саженей. Все трое заметались среди развалин и на уступе, служившем пристанью,— совсем как муравьи в разворошенном муравейнике — махали руками и звали нас. Мы еще находились с подветренной стороны острова и в его тени, которая широко лежала на волнах, но тут же одновременно вышли на солнечный свет и на ветер. Парус надулся, лодка накренилась, чуть не черпнув воды, и полетела вперед с такой быстротой, что их голоса сразу же затихли вдали. Трудно вообразить ужасы, которые они должны были испытать на скале, где остались теперь одни, без поддержки образованных людей и без защиты хотя бы Библии. И даже коньяком они утешиться не могли, так как, несмотря на всю спешку и необходимость сохранить наш отъезд в тайне, Энди умудрился захватить его с собой.

Сначала мы позаботились высадить Энстера в бухте у скал Глентейти, чтобы брошенные на острове горцы были спасены на следующий же день. Оттуда мы поплыли вверх по Форту. Бриз, до тех пор очень свежий, теперь ослабел, но все-таки до самого конца помогал нам. Весь день мы продолжали плыть, хотя иногда и очень медленно, и уже стемнело, когда мы подошли к Куинсферри. Для того чтобы не нарушить буквы своих обязательств (хотя что уж было теперь нарушать!), Энди попросил меня остаться в лодке, но я решил, что мне позволено снестись с берегом посредством письма. На обертке престонгрейнджевского пакета (казенная печать на ней, несомненно, весьма удивила моего адресата) я при свете лодочного фонаря написал несколько необходимейших слов, и Энди отправился с этим посланием к Ранкейлору.

Примерно через час он вернулся с тугим кошельком и обещанием, что завтра в два часа дня у Клэкманнен-Пула меня будет ждать оседланный конь. Покончив с этим делом, мы легли спать, укрывшись парусом, а каменный якорь надежно удерживал лодку.

В Пул мы пришли на следующий день задолго до двух, но я вынужден был сидеть в лодке, сложа руки, и ждать. То, что мне предстояло, меня отнюдь не манило. Я был бы рад любому предлогу отказаться от своего намерения. Но так как никакого предлога не нашлось, я изнывал от нетерпения почти так же, как если бы стремился навстречу какой-нибудь радости. В начале второго у пристани уже стояла лошадь и возле нее, дожидаясь меня, расхаживал взад и вперед какой-то человек. Мое нетерпение возросло еще больше. Энди рассчитал миг моего освобождения очень точно, показав себя человеком, который от своего слова не отступает, однако служит тем, кто его нанял, лишь от сих и до сих и хотя полной мерой, но без походу. После двух не прошло и пятидесяти секунд, как я уже был на коне и во весь опор летел в Стерлинг. Час спустя я миновал этот город и поднимался на склон за Алан-Уотером, но тут разразилась настоящая буря. Дождь слепил меня, ветер почти срывал с седла, и сумерки застали меня в глухом месте где-то к востоку от Балкухиддера. Я опасался, что сбился с пути, а конь мой заметно притомился.

Не желая терять ни минуты, я не заручился услугами проводника, который во многом был бы мне помехой, и старался (насколько это было возможно верхом) повторить путь, однажды проделанный вместе с Аланом. Я поступил так с открытыми глазами, предвидя возможную опасность, которую буря теперь сделала явью. Около шести часов я еще примерно знал, что нахожусь около Ям-Вара, а потом потерял всякое представление о дороге и до сих пор считаю великой удачей, что к одиннадцати часам все-таки добрался до своей цели — до дома Дункана Ду. Где я кружил это время, известно, быть может, моему коню. Я же знаю только, что мы дважды падали вместе, а один раз я вылетел из седла, и меня было потащил ревущий горный поток. Глиной и конь и всадник были вымазаны по уши.