Похищенный. Катриона (илл. И. Ильинского)
Шрифт:
— Вы называете себя обидным словом! — заметила она.
— Мистер Дойг и я согласимся на еще более обидные, лишь бы они вышли из-под вашего остроумного пера,— возразил я.
— Вновь могу лишь восхититься сдержанности, свойственной всем мужчинам,— сказала она.— Но если вы не хотите есть, отправляйтесь тотчас. Тем скорее вы вернетесь, так как ехать вам незачем. Отправляйтесь, отправляйтесь, мистер Дэвид,— продолжала она, распахивая дверь.
Был тотчас оседлан могучий гнедой, ОнЯ не стал ждать второго приглашения и всю дорогу до Дина точно следовал примеру всадника, о котором спела мисс Грант.
По саду в одиночестве прохаживалась старая леди
Аллардайс в той же шляпе поверх чепца, опираясь на трость из черного дерева с серебряным набалдашником. Когда я спешился и с поклоном подошел к ней, вся кровь бросилась ей в лицо и она откинула голову с надменностью императрицы, — во всяком случае, именно такими я представлял себе императриц.
— Что привело вас к моей бедной двери? — осведомилась она пронзительным голосом.— Запереть ее перед вами я не могу. Все мужчины моего дома в могиле. У меня нет ни сына, ни мужа, чтобы преградить вход в мой дом. И каждый нищий может драть меня за бороду... А драть-то есть за что, и это хуже всего,— добавила она как бы про себя.
От такого приема я растерялся, а последние слова, точно исторгнутые старческим безумием, и вовсе чуть не лишили меня дара речи.
— Как вижу, я навлек на себя ваше неудовольствие, сударыня,— вымолвил я наконец.— И все же осмелюсь справиться у вас о мисс Драммонд.
Она вперила в меня горящий взгляд и сжала губы так крепко, что кожа вокруг собралась мелкими складками. Рука, опиравшаяся на трость, затряслась.
— Только этого не хватало! — воскликнула старуха.— Он про нее у меня спрашивает! Да если бы я знала!
— Ее здесь нет? — ахнул я.
Она вздернула подбородок, сделала шаг ко мне и так закричала, что я ошеломленно попятился.
— Прикусил бы ты свой лживый язык! — воскликнула она.— Как! Ты еще меня спрашиваешь? Да она в тюрьме, куда ты ее упрятал! Вот что! Только подумать, что это твоих рук дело! Бессовестный ты негодяй! Да если бы в доме у меня остался хотя бы один мужчина, тебе так выбили куртку, что ты взвыл бы!
Я счел за благо ретироваться, так как она все больше распалялась. И даже пошла за мной, когда я поспешил к коновязи. Не стыжусь признаться, что ускакал я с ногой в одном стремени, а другое только нащупывая.
Волей-неволей я вернулся в дом лорда-адвоката, так как лишь там мог что-нибудь узнать. Тетушка и племянницы, уже собравшиеся вместе, приняли меня радушно и принялись подробнейшим образом расспрашивать, как себя чувствует Престонгрейндж да что нового в западных краях, чем весьма меня измучили. И все это время барышня, с которой я теперь больше всего на свете желал поговорить с глазу на глаз, посматривала на меня с улыбкой, словно мое нетерпение было ей приятно. Наконец, после того как я дождался конца завтрака и чуть было при всех не попросил ее уделить мне несколько минут наедине, она отошла к клавесину и, аккомпанируя себе, запела в высоком ключе:
СлишкомНо затем ее жестокость смягчилась, и, уж не помню под каким предлогом, она увела меня в уединение отцовской библиотеки. Должен упомянуть, что наряд ее был умопомрачительным и выглядела она несравненной красавицей.
— А теперь, мистер Дэвид, садитесь, и потолкуем по душам,— сказала она.— Мне надобно вам многое сообщить, а к тому же я, как оказывается, была весьма несправедлива к вам, усомнившись в вашем хорошем вкусе.
— Но почему же, мисс Грант? — спросил я.— Надеюсь, я всегда был надлежаще почтительным.
— Могу заверить вас, мистер Дэвид,— ответила она,— что ваша почтительность и к собственной особе и к вашим ближним всегда и весьма достохвально оставалась неподражаемой. Но это между прочим. Вы получили записку от меня?
— Я осмелился это предположить,— сказал я.— И был очень благодарен писавшей за ее доброту.
— А удивлены, наверное, еще больше,— продолжала она.— Но начнем сначала. Быть может, вы не забыли тот день, когда столь учтиво сопровождали трех докучливых барышень в парке Хоуп? В моей памяти он запечатлелся со всеми подробностями, потому что вы в своей любезности изволили объяснять мне некоторые основы латинской грамматики, чем заслужили мою неугасимую благодарность.
— Боюсь, я вел себя как жалкий педант,— признался я, смущенный таким напоминанием.— Но благоволите вспомнить, что я совсем не привык к дамскому обществу.
— В таком случае оставим грамматику,— ответила она.— Но как могли вы покинуть тех, кто был вверен вашему попечению? «И он бросил за борт ее, свою милую, милую Энни!» — пропела она.— И его милая, милая Энни и две ее сестры должны были возвратиться домой в одиночестве, точно троица молодых гусынь! Кажется, сами вы явились к моему папеньке и держались весьма воинственно, а затем отбыли в неведомые края, подумывая (как оказалось) о скале Басс, так как общество диких олушей, быть может, манило вас больше общества красивых девиц.
Но все время, пока она поддразнивала меня, взгляд ее оставался ласковым, внушая мне надежду, что дальше последует что-нибудь более приятное.
— Вам нравится меня мучить,— сказал я.— Только я — плохая игрушка. И прошу вас о снисхождении. Сейчас я думаю лишь об одном: где Катриона?
— Вы так называете ее в лицо, мистер Бальфур? — спросила она.
— Право, не могу сказать,— пробормотал я, растерявшись.
— Но в разговорах с другими я бы на вашем месте делать этого не стала! — заметила мисс Грант.— И почему вы столь горячо интересуетесь делами этой барышни?
— Я слышал, что она в тюрьме! — ответил я.
— А теперь вы услышали, что она уже не в тюрьме! — сказала мисс Грант.— Так чего еще вы хотите? Больше ей защитники не нужны.
— Но может быть, сударыня, она нужнее мне, чем я ей,— возразил я.
— Так-то лучше! — заметила мисс Грант.— Но поглядите мне прямо в лицо: разве я не красивее ее?
— Против этого я спорить никак не стану,— ответил я.— Во всей Шотландии ни одна красавица не идет ни в какое сравнение с вами.
— А вы, когда вам предоставлен выбор, вы говорите о той, мистер Бальфур! — воскликнула она.— Так дамам не угождают!