Похожая на человека и удивительная
Шрифт:
– Ну ты, конечно… – Мама горько засмеялась. – Вот что за человек, а! Такого достигла! Ей платят деньги за ум, за профессию, такая ведь редкость! А она еще жалуется! Вместо того, чтобы благодарить родителей и Бога!
– А в каком порядке, мам?
Зачем я это спросила? Мама обдала меня ледяным взглядом и вздернула подбородок.
– Ты невыносима, всегда была невыносима, и с возрастом становишься… – мама задумалась.
– Еще невыносимее, – засмеялась я.
Отчим на всякий случай вытер губы и отложил кусок сыплющегося вафельного торта. Сейчас лучше себя вести хорошо, прилично, не пачкаться и не провоцировать мамины негодующие
– Будешь роптать, у тебя все отнимут! – сказала мама непонятно кому. По смыслу мне, но почему-то при этом смотря на бедного отчима.
– Может, оно и к лучшему, – вздохнула я, имея в виду и себя, и отважившегося на тайную влюбленность Петра Евгеньевича.
Интересно, насколько далеко у него все зашло? И может ли вообще куда-то зайти, человек уже немолодой? Словно в ответ на мои мысли отчим опустил голову и стал чертить что-то пальцем на скатерти.
– Не ковыряй стол! – прикрикнула мама, но не зло, а как-то беспомощно.
Круговая оборона, она права. Она почувствовала, что я, как обычно, не пойду ей навстречу. Что я, злая и неблагодарная девчонка, не встану на сторону мамы. Я вообще ни на чью сторону не встану. Попью горький пряный чай, пахнущий аптекой, – наверняка мама положила в заварку мочегонные, успокоительные и еще какие-нибудь лечебные травы, – скажу невзначай что-нибудь обидное и уйду.
Почему так получается? Словно не мамина кровь течет во мне. В детстве я часто думала, что я приемная дочь. Так несправедлива часто бывала мама. Но Валерик всегда был маленький и больной. Больной и маленький. А я старшая и здоровая. И еще вредная и скрытная, по крайней мере, так всегда говорила мама, видимо, не зря. Ведь если бы я была приятной и милой, открытой и доброжелательной девочкой, меня бы, наверно, не одевали зимой в темно-коричневую шубу, похожую на старого облезлого медведя, а весной и осенью – в темно-зеленое пальто, перешитое из старой плащевки отчима, и не посылали бы на все лето, забывая о моем существовании, в деревню, где когда-то жила моя прапрабабушка-чародейка.
По крайней мере, так казалось мне маленькой – казалось, что в мире все несправедливо. И мамино отношение ко мне, и папино одиночество, и всеобщая любовь к маленькому лживому Валерику, и безропотное послушание отчима, который мог по маминому приказу запереть меня в комнате на всё прекрасное солнечное воскресное утро, тяжело вздыхая и пряча от меня глаза. Все мои подружки весело бегали во дворе, а я думала о несправедливости жизни и шила кукле платье из своих старых зеленых колготок.
– Ну что ты, что? – В сердцах мама бросила на стол ложку и попала в чашку с недопитым чаем.
По неписаным и загадочным законам нашей семьи брызги от чая попали на Петра Евгеньевича, хотя по нормальным законам физики это было бы просто невозможно, он слишком далеко сидел.
Петр Евгеньевич вытер лицо салфеткой, которая была повязана у него на шее поверх плюшевой пижамы и тихо сказал:
– Извини, Милочка. Всех нас извини. Вот так получается.
– Что у вас получается? Что? Вы сведете меня в могилу, что ты, что твой сын, что Лика!
– Да-да, ты права, – бормотал отчим, собирая дрожащей рукой крошки вокруг своей тарелки. – Только не волнуйся и не кричи.
Это правда симбиоз. Единственная форма существования этих двух людей, при которой
Петру Евгеньевичу хорошо, когда его ругает и прощает моя мама, когда она, уверенная, нарядная, ходит по дому с видом вдовствующей королевы и воспитывает своих нерадивых сынков, которые никогда не дождутся своего царствования, – ни-ко-гда!
А маме хорошо, что вокруг все такие нерадивые, такие недостойные ее, королевы, что никто и никогда не дотянется до ее царственных высот, никто не свергнет ее с трона, который она сама себе воздвигла, потому как обладателям куриных мозгов и вечно спадающих штанов это просто не под силу.
А милая незнакомка в нежно-голубом платьице… Что будет с ней делать Петр Евгеньевич, который за всю жизнь не купил себе ни одной рубашки, ни разу не решил, где проводить отпуск, да и, по-моему, ни одной копейки из зарплаты не потратил сам. Будет кататься на лодочке и продавать на птичьем рынке котят по пятнадцать рублей за самого красивого и пушистого?
Я взглянула на Петра Евгеньевича. А кто его знает? Вот возьмет и бросит мою маму. Что она тогда будет делать? Перед кем красоваться в золотых платьях? Для кого делать вечную стрижку а-ля Мирей Матье волосок к волоску и душиться рижскими духами «Северный ландыш»? Кого кормить здоровой пищей, встряхивать голодными днями на несоленой гречке, неустанно лечить до полного выздоровления и воспитывать, воспитывать? Ведь в этом и состоит ее жизнь. Мамина работа в какой-то бухгалтерии давно закончилась, ее уволили задолго до пенсии, и она так и не нашла себе подходящего места.
– Так, – сказала я, уверенная, что отчим все поймет. – Не шалить и маму не обижать! А то заколдую. Пойду я, мам. Труба зовет.
– Труба… или…? – мама прищурилась.
– Или черти полосатые, все правильно, мам. Сама не знаю.
Я не стала дожидаться, что скажет мама. Пусть она лучше всё выскажет отчиму или Валерику, когда он вылезет из своей комнаты поесть любимого вафельного тортика – хрустящего, обсыпанного жареными орешками, пахнущего горчащим миндалем и приторной, навязчивой ванилью.
– Валерке привет! – крикнула я уже от дверей и не услышала, а знала, что скажет мама: «Да тише, Лика! Мальчик спит!»
Говорят – точнее, не говорят, а думают ученые, на основании своих опытов, – что дольше всех живут и меньше всего болеют приматы, у которых есть прочные и долговременные дружеские связи. Именно дружеские, а не любовные. Причем касается это только самок. Дружат в мире животных только самки.
Например, обезьяны-самки ищут друг у друга насекомых в шерсти. Самцы при этом в одиночку грызут что-нибудь съедобное, спят, дерутся или привлекают внимание самок.
А слонихи стоят вместе и наблюдают за слонятами. А потом вместе гонят их, подталкивая хоботами к тому месту, где они смогут попить и поесть и, набрав в хоботы воды, побаловаться, обливая друг друга прохладной водичкой.
Дельфины вместе плавают на много километров и выпрыгивают из воды – по двое, по трое, находя в этом неизвестное нам удовольствие.
А люди?
У меня, например, нет хорошей подруги. Это значит, что я проживу недолго и буду болеть? Хотя я, возможно, вообще не показатель. И у меня была когда-то подруга, которую я считала своей сестрой и компенсацией за то, что в семье я всегда была хуже и нелюбимее Валерика, с которым вечно происходило что-то неприятное, что занимало мысли и силы всей нашей семьи, не очень дружной и гармоничной.