Похождения проклятых
Шрифт:
Проезжая мимо Даниилова монастыря, конь Шуйского заупрямился, встал на дыбы, сбросил князя в сугроб снега. Верные слуги помогли подняться, подвели бьющего копытом, трясущего гривой вороного. Иван Михайлович, чтобы удобнее было взобраться, наступил ногой на могильную плиту.
— Княже! — остановил его чей-то голос. Будто из метели выступил человек, рода неведомого.
— Чего тебе?
— Не дерзай наступать на сей камень. Здесь лежит великий князь Даниил Московский!
— Да мало ли есть этих князей? — с небрежением отвечал Шуйский. — И сам я князь!
С этими словами Иван Михайлович прыгнул
— Пусть закажет панихиду по князю Даниилу Московскому и молебен о здравии, — молвил человек-незнакомец. — Тогда и исцеление получит. И до конца жизни почитает Хозяина Москвы.
А потом снова исчез в метели. В это же время на Иоанна был возложен митрополитом крест царский, венец Мономахов и барма. Стал он первым Помазанником Божиим на русском престоле, первым нашим государем, при венчании которого на царство над ним было совершено церковное таинство Миропомазания. Над каждым верующим это таинство совершается лишь единожды — при крещении. Начиная же с Иоанна IV Васильевича, русский царь был теперь единственным человеком на земле, над кем Святая Церковь совершала этот обряд таинства дважды — свидетельствуя о даровании ему особенной благодати, необходимой для нелегкого царского служения.
И юный царь отчетливо понимал это как никто другой. После обедни и молебна он вышел из Кремля вместе с духовенством, с боярами и воеводами, с дружиной, взошел на лобное место и обратился к молчаливо застывшему народу своему:
— Рано Бог лишил меня отца и матери, а вельможи не радели обо мне: хотели быть самовластными. Моим именем похитили саны и чести, богатели неправдою, теснили народ — и никто не претил им. В жалком детстве своем я казался глухим и немым: не внимал стенанию бедных, и не было обличения в устах моих! Вы, вы делали, что хотели, злые крамольники, судии несправедливые! Какой ответ дадите нам ныне? Сколько слез, сколько крови от вас пролилося? Я чист от сия крови! А вы ждите суда небесного!
Голос его дрожал и возвышался, становился все грознее и раскатывался по Красной площади:
— …Люди Божии и нам Богом дарованные! Молю вашу веру к Нему и любовь ко мне: будьте великодушны! Нельзя исправить минувшего зла: могу только впредь спасать вас от подобных притеснений и грабительства. Забудьте, чего уже нет и не будет, оставьте ненависть и вражду, соединимся же все любовию христианскою. Отныне я — судия ваш и защитник.
В этот день будто бы вся Россия сошла к Иоанну на лобное место, внимая каждому слову и обету юного, но умудренного не по летам венценосца, начавшего править в любви и великодушии. Высокий и стройный, со светло-серыми глазами, исполненными огня, знал ли он то, что скажет под конец жизни, принимая монашескую схиму: Ждал я, кто бы поскорбел со мной, и не явилось никого; утешающих я не нашел — заплатили мне злом за добро, ненавистью — за любовь.
Минуло тринадцать лет. Уже
Выслушав купца, царь Иоанн Грозный в благочестивом порыве велел возобновить древнюю обитель, долгих два века остававшуюся в запустении. Построить каменные кельи и каменный же храм во имя Святых Отцов Семи Вселенских Соборов, ежедневно совершать службы и каждый год идти к этому месту из Кремля крестным ходом — с митрополитом во главе — к могиле благоверного князя Даниила…
Глава пятая
Когда мы покинули избу, провожаемые лающим псом, Алексей выглядел заметно разочарованным. Меня же больше всего поразил кровоточащий лик иконы, и я также был слегка не в себе. Не могла же старуха сделать это специально, к нашему приходу? А благоухание? А мой отчетливый страх и беспокойство, когда я стоял перед иконой, и какой-то жар в глазах, тяжесть в груди, томление сердца… Это необъяснимо. Только сейчас, на свежем воздухе, я обрел прежнее расположение духа и присущую мне насмешливость. А время подходило к девяти часам, уже совсем стемнело. Хорошо хоть что мы запомнили дорогу назад — мимо поля и через лесок — к станции.
— Ну что, старая ведьма не оправдала твоих надежд? — спросил я у Алексея, который шел впереди.
— Ну что ты городишь? — обернулся он. — Нормальная женщина, просто боится говорить правду. Напугана самой жизнью. Или не знает. Отец мог ей ничего не рассказывать.
— Или напугана не самой жизнью — чего ее бояться-то? — а теми, кто приходил до нас. А жизнь надо не бояться, а любить, как пел Марк Бернес. Впрочем, есть у жизни свои особые любимчики, которых она никогда не пугает по-настоящему.
— Ты говоришь верно, — согласился Алексей. — Те, кто приходил до нас, явно заняты поисками того же, что и мы. Попробуем проанализировать ситуацию. Двое вежливых, в белых рубашках — это наверняка какие-нибудь путинцы, из спецслужб.
— Ищут святые мощи князя?
— Да. Я уверен, что беседа в Оптиной пустыни, в скиту, не прошла для президента бесследно. Не тот он человек, чтобы не ухватиться за спасительную соломинку.
— Соломинку? Да скорее он ее изломает и искрошит по заданию вашингтонского ЦК или ЧК, ежели доберется, — фыркнул я.