Похождения проклятых
Шрифт:
— Ну, ты, козел, понял теперь, что попал круче некуда? — не оборачиваясь, спросил лосяра.
Поскольку я не спешил с ответом, то с обеих сторон получил по два удара по ребрам. Кулаки у этих ребят были как у тех — с пудовую гирю.
— Понял, — выдавил я из себя, поскольку у меня перехватило дыхание и потемнело в глазах. Им бы с Олегом Олеговичем работать. А может, они и переходят из одной конторы в другую, меняются кадрами.
— Знаешь, зачем тебя взяли?
— Догадываюсь.
— Молодец, — похвалил мужик с переднего сиденья. Он наконец-то повернул голову. Рыло у него было чуть-чуть повыразительней, чем у племенного хряка восточносибирской породы. А нос расплющен и перебит.
— Где шлюшка твоя, Машка? — задал он очередной вопрос. — И вторая девка?
— А
Закончить фразу мне не пришлось. Пока меня дубасили мои соседи, лось-хряк продолжал говорить:
— Ты зря пургу гонишь, базар-то фильтруй, а то ласты вмиг склеишь. Мы сейчас в лес заедем, к дубу тебя пришпилим да костерок запалим, под копытами. А хочешь, как Саида, в землю по самое горло зароем и башкой твоей станем пеналь бить?
Далось им всем закапывать меня живьем в землю, как Святогора, — подумал я, хотя сознание мое уже совсем помутилось и голоса доносились издалека, словно за сто метров. И все вокруг виделось размытым и грязным, как через давно не мытое оконное стекло. Но этот спереди, по крайней мере, говорил на более-менее понятном языке, а обрабатывающие меня кувалды изъяснялись почти исключительно на ненормативной лексике.
— Толян, пи-пи-пи, — сказал один из них. — Этот…пи-пи-пи, кажись… пи-пи-пи, отключился… пи-пи-пи. Пи-пи.
А я и в самом деле на короткое время потерял сознание. Не знаю, сколько прошло минут, но когда мне плеснули водкой в лицо, я очнулся. Джип продолжал куда-то мчаться. Теперь, кажется, по окружной дороге.
— Паленая водка-то, — сказал я, слизнув с разбитых губ сивуху.
— А ты думал, мы на тебя Путинку потратим? — хохотнул Толян. — Ну ты, чмо, даешь! Нарочно для таких целей и держим. Вот сщас вольем в тебя литра два этой бормоты, прежде чем строгать станем, ты еще не так запоешь.
— А нельзя ли по-трезвому? — спросил я. — Без строганины.
— Можно, — охотно отозвался бригадир. — Так где Машка с Ольгой?
— Но я действительно не знаю. Потому что…
Очнулся я вновь через несколько километров. Джип продолжал ехать, но уже медленнее. Наверное, выбирали место для стоянки. Для костерка. Это была уже какая-то проселочная дорога.
— Последний раз спрашиваю, — произнес Толян. — Где эти блошки?
— Помолиться-то хоть перед смертью дадите? — спросил я.
— Дадим, дурилка картонная, — ответил он. — А мог бы жить. Сам свою судьбу выбрал.
— Вы ведь тоже не вечны. Авось, встретимся еще, на Страшном суде. Тогда поймете, что зря душу загубили.
Я ожидал худшего, но на этот раз, как ни странно, меня бить больше не стали.
— Толян… пи-пи-пи… а он…пи-пи… кажись… пи-пи-пи… не врет… пи.
— Сам вижу, — откликнулся бригадир. — Ладно. Тогда вот что. Даю тебе, брателло, последний шанс. Сердце у меня доброе. А ты мужик, видно, неплохой. Другой бы давно дубака дал. Один тут весь салон облевал, пока мы его довезли до опушки. Поэтому сделаешь то, что я тебе скажу. Не выполнишь — кишки выпущу и тебе же скормлю. Усек главную идею?
— Усек, — кивнул я. — Я куриный супчик с потрохами не очень-то как-то…
— Правильно. Вот и позвонишь мне, когда появится на твоем горизонте Маша Треплева. Или Ухтомская. Или обе вместе.
Он протянул мне свою карточку. И добавил:
— И вообще, будешь теперь работать на меня. Я интеллигентов уважаю. А то все эти… пи-пи-пи-пи-пи-пи-пи-пи… А теперь выбросите его вон, пока я не передумал.
И меня действительно вышвырнули из машины, даже не снижая скорости. Следом полетели кастрюля с геранью и мой посох. Я некоторое время полежал на земле, провожая джип взглядом. Потом, покряхтывая, поднялся. Вытащил из кармана две визитные карточки с телефонными номерами. На одной из них было отпечатано: Олег Олегович Тамбовский. Куратор выставок. На другой еще похлеще: Анатолий Кемеровский. Академик Всероссийской академии изящной словесности. Больше никакой лишней информации. Достаточно ясно и лаконично. Куратор и академик. Почти из одного творческого цеха. Почему бы не написать пониже: Лауреаты Государственной, Ленинской, Сталинской и Нобелевской премий?
Я подобрал кастрюлю с геранью и оперся на посох. Итак, одному из них нужен
Россия странница на земле. Странная и непонятная для чужих народов. Другие государства сидят по своим домам и боятся носа высунуть, а она ходит, опирается на посох православия. Ее поскорее стараются проводить взглядом, лишь бы исчезла с глаз, не тревожила давно омертвевшую душу. На Западе богатство и комфорт, техника и прогресс, уют и спокойствие, а в России всегда смута, раскол, смятение, раздоры и междоусобицы, голод и мор, нищета и анархия, много чего, что несет в своей котомке эта несчастная странница. Но нет той непомерной гордыни, что в европах и америках, нет ослепляющего зла и глубокого, уже постхристианского уныния, нет еще того вселенского блуда и содомии, от которых пал Вавилон и падет Запад. Нет у них там страха Божия, да и Бога-то самого там давно нет. Они знают это и боятся еще пуще. Перестройка придет и к ним, из России, ответным бумерангом. Вот тогда-то и откроются там невиданные ужасы, подлинное людоедство, от которого померкнет все, что с их помощью натворили в России сами же русские иуды. Они хотят мира и безопасности? Получайте. По словам апостола Павла, обращенным им к фессалоникийцам: Когда будут говорить: мир и безопасность, тогда внезапно постигнет их пагуба, подобно как мука родами постигает имеющую во чреве, и не избегнут!.. Мы же, будучи сынами дня, да трезвимся, облекшись в броню веры и любви и в шлем надежды спасения, потому что Бог определил нас не на гнев, но к получению спасения чрез Господа нашего Иисуса Христа, умершего за нас, чтобы мы, бодрствуем ли, или спим, жили вместе с Ним.
И странница эта бодрствует днем и ночью, терпения и любви ей не занимать. Гоголевская тройка с мертвой душой шулера в карете проносится мимо, летит на Рублевское шоссе, в золотой особняк. В болотном тумане Питера подросток Достоевского смотрит на склизкий город, где красуется бронзовый всадник на жаркодышащем, загнанном коне, то ли это Собчак его оседлал, то ли Путин. И всюду разорванный и разворованный воздух. Всюду пауки, жабы и змеи, повыползавшие из своих щелей. Хочется закрыть воспаленные глаза, но и сквозь веки видишь всю эту лютую нечисть, слышишь визг и смех лицедеев, не можешь уже ни говорить, ни дышать. Способен только еще идти по своей Святой земле и нести последнюю жертву. А жертва эта — сама Россия, удерживающая покуда мир от конечной и бездонной пропасти.
…Я выбрался на окружную дорогу и продолжал топать к Москве, постукивая палкой по асфальту. Наверное, весь измочаленный и избитый, с этим сучковатым посохом и геранью в кастрюле, я производил впечатление сумасшедшего. Или библейского пророка, побитого камнями и унесенного на чудесном облаке из глубины времен в двадцать первый век. Автомобили проносились мимо, никто ни разу не затормозил. Да мне это было и не нужно. Сам дойду. А куда я стремился? Не представлял даже. Просто шел, а идти было, как ни странно, легко и порой весело. Я что-то и напевал себе под нос, какой-то игривый мотивчик, махал в такт посохом, как дирижерской палкой, отчего, должно быть, окончательно походил на ненормального. Кто ж станет останавливаться и приглашать в салон? Да еще на исходе дня. Дураков нет. Остались одни мудрецы, которые в свои же сети и улавливаются. Я лишь грозил им зачем-то вслед посохом и продолжал мурлыкать свою песню.
И тут вдруг одна из легковых автомашин, пежо, кажется, проехав мимо меня метров с двести, притормозила, а потом дала задний ход. Я остановился, ожидая очередных неприятностей. Дверца пежо открылась и оттуда высунулась голова Якова.
— Ну и ну! — только и сказал он. — Где это вас угораздило так назюзюкаться, Александр Анатольевич?
— Телом бренным упал с горы Елеонской, — сумрачно отозвался я, постукивая посохом. — Душа же воспарила и радуется.
— С вами все в порядке? — озадаченно спросил он. — Залезайте скорее в салон. Заодно и коньячком погреетесь. Вам не повредит, даже потребно.