Похождения светлой блудницы
Шрифт:
Другое дело он. Увидеть бы! Легче, когда увидит (одетым)…
Идёт из лаборатории вибраций мимо других лабораторий. Она чужая громадному НИИ, его людям, увлечённым дробилками, коррозией металлов (да-да!) и стеновыми панелями…
Готова к рыданиям, но у опытного завода крепится: надо войти с нормальным бодрым лицом. Ворота открыты, панелевоз с новой панелью. Их делают на гипсобетонном предприятии, куда Эдик намылился ехать не один…
В неуютном ангаре (окна ограждены решётками с внутренней стороны) ведёт испытания старший научный сотрудник
Да, знают! Хотя она – коротким путём люками. Вроде, не догадались пока о цели! Как Сажинский: «У Ничкова работа более наглядная. Мы подумаем о твоём переводе» Ещё не хватает! Ничков и так хоть сегодня возьмёт её, уволив Аню, но у него лаборанты, как работяги.
Недалеко от входа люк, открытый в подвал.
– А, Томасик! – У Ани грубое контральто, она в тёмном платке, в пыльном халате, сцепляет провода датчиков. – Будем испытывать!
На столе измерительные приборы.
– Да? Вот эту? – Томасик догадливо кивает на панель: делает вид, – интересно.
Другой лаборант, Женька, латает трещины. Блок со следами мазни выдвинут в центр опытного зала.
Оба охотно говорят о работе. Рвение, как у Эдика Пахомова. Женька: «Такие испытания впереди! А мне в армию». Почему она тут, догадываются, делая вид, что нет.
– Вон та лопнула, осколок Ничкову в шею! А нас ругает, чтоб не лезли под стенд… – Трубит Аня, до чего непонятное существо!
Он будет, наверняка, ведь она бы намекнула. Да и готовит к испытаниям сам.
– Куда ты этот датчик?
– Павел Владимирович здесь велит! – Женька (наоборот) говорит пискляво.
Они называют руководителя полным именем и на «вы», она уменьшительным и на «ты». Она – диковинный цветок в огороде этих овощей.
…В то утро в кабинете Гуменникова… Мол, для неё фигура и наряды – главное, а вот Бином Ньютона… Мать кается: неправильно воспитала дитя, не выявила наклонностей. Мимоходом добавляет: «вроде, грамотная». Но, главное: благодаря профориентации в школе, печатает «слепым методом»! Да, да, не двумя пальцами! Насчёт грамотности верно, а вот о «слепом методе» – гипербола. Но мама старалась! В техникуме выкидывают машинку: одни литеры западают, другие ударяют криво. Кое-как втащил в квартиру водитель такси. Найден дед золотые руки. Литеры выгибает… «Тренируйся!»
Когда матери нет дома, она тремя пальцами тюкает. Да, так много, целый рассказ о том, как у девочки никогда не было папы, но идут годы, и её признаёт дочерью не кто-нибудь, а космонавт, любивший маму тогда, когда космонавтом не был. Не открывает математику и физику, не волнует Бином Ньютона, но так интересно, как два родных человека, наконец, встретились на этой, далёкой от космоса земле… Папка упрятана в ящик под игрушки. Отыгранные ею куклы охраняют тайну, которая и выведет на дорогу любимой работы.
Гуменников велит пригласить зав машбюро Маргариту Савельевну… «Это временно. Как уйдёт лаборантка
Лаборатория вибраций… Ей нравится наименование. Не «коррозий металлов». В эту нацелилась машинистка Попкова, там у неё сестра, кандидат наук. Печатает медленней, но упорна. От её укоренения зависит, уедет ли она в родную деревню Поповку или будет лаборанткой. И чего в деревне ей не так? Маргарита Савельевна ограждает робкую Попкову, мол, Тамара – избалованный ребёнок и, вроде, племянница Гуменникова. Информация «подтверждается»: завхоз вносит электрообогреватель.
Лето, но говорят: лета не будет. Дождь день и ночь. В окно видно, как падает на тротуар вода, а над домами туча – огромный резерв.
Она у рефлектора… Тот, кто входит, в первый момент видит прекрасные ноги в мелких кокетливых туфельках.
Именно так и видит Ничков:
– У нас новенькая.
– Томасик! – Крепко накрашенные ресницы над очами, крупными, играющими.
В машбюро – Тамара (отрекомендовал Гуменников).
Ничков глядит оторопело (для неё вполне ожидаемый эффект).
– Паша. – Но ему неловко, что так назвался.
Она печатает. Вроде, нормально, но, держа марку «слепого метода» (и руководительница машбюро не умеет), путает буквы. Вместо «а» «п», не «о», а «р»… Ну, буквально, как слепая! Иногда целые абзацы… И «прозревает» перед приходом автора, листая «готовое». Не готовое! Это непоправимо!
Он, бегло глянув:
– Спасибо.
Выходит. Она выбегает. Его худая фигура в конце коридора. В комнате он один, бумаги на столе. В лице неуловимое.
– Дайте, я заново, – кивает на папку. И робко – в кресло.
– Да, ладно… – он поднимается, огибает стол и – на ручку этого кресла.
Обхватив руками её голову, целует. И – обратно за стол. Лицо бледное от волнения.
У неё звон в ушах…
– Я отдам, будто другая статья.
Она уходит: ноги в тонком капроне почти голые. Оглянулась, а он и не смотрит. Колдовство. И – долгоиграющее.
Она бегает за ним. Большего позора нет… Другое дело, – за ней. Бывало в один вечер трое. Мать откроет: «Можно Тамару?» Она – с дивана: «Учу уроки!» Второй, третий… и на работе…
Наваждение: перепутанные буквы, первый поцелуй… И она раба того, кто так целует. Не отойди он от кресла, могло быть всё, минуя её волю. Вывод: воля в голове, а не в теле, и тело не союзник головы, а наоборот. Иногда она в панике: головы нет, только тело. Оно пугает. Никакой фригидности.
«Не пойду к нему! В лабораторию не пойду!» – Хоть бы не услышала мать, как она плачет. А на утро вновь… На дверях: «Лаборатория стеновых панелей». Дверь открыта, рядовые научные работники тут, а зава нет. «Он на испытаниях». И она идёт на опытный завод. Там испытывается она, неопытный Томасик.