Поиграй со мной
Шрифт:
— Я не встречаюсь ни с кем другим, Дженни, и мы не собираемся заканчивать это. Это все?
— Что все?
— Ты просто не хочешь чувствовать неловкость?
Ее носик морщится, когда она втягивает нижнюю губу в рот и снова опускает взгляд. Я не уверен, что когда-нибудь привыкну к ее застенчивости, которая проглядывает то тут, то там, но я начинаю понимать, что она нравится мне так же сильно, как и ее громкая уверенность. Рычит она или шепчет, для меня она по-прежнему красива, сильна и неповторимо совершенна.
— Что еще может быть?
Я со вздохом закатываю
Итак, с дурацкой улыбкой я хватаю ее за толстовку и тяну. Она наваливается на меня, хватаясь за мои бицепсы, чтобы удержаться, и я прислоняю ее лицо к своему.
— Иногда ты чертовски бесишь, солнышко. Ты знаешь это, не так ли?
Вот он, прямо там, в уголке, намек на улыбку. На ее щеках появляются ямочки, и когда солнце расцветает на ее лице, мне хочется расцеловать ее.
— Я ни для кого не солнышко.
— Черт возьми, как я люблю, когда ты ошибаешься. — Мой рот накрывает ее, он открывается, и ее язык встречается с моим в медленном, стремительном поцелуе. — Ты мое солнышко.
ГЛАВА 22
— Столик забронирован на семерых.
— И все придут?
— Все. Это будет потрясающе. Я внесла нас в список в «Сапфир» на потом.
— «Сапфир»? Как тебе это удалось?
Кончик моей ручки беспрестанно постукивает по столешнице, и мой глаз подергивается, когда я мечтаю о том, как засуну ее прямо в глазницу Крисси.
Это слишком? Возможно. Нужно ли это? Ответ тот же.
Саймон забирает оружие у меня из рук, заменяя его на «Звездный луч». Я не могу всадить «Звездный луч» в глаз Крисси. К тому же он розовый. Я не собираюсь тратить его впустую.
— Съешь конфетку. У тебя такой вид, будто ты замышляешь убийство. — Он открывает свой ноутбук и листает YouTube, пока не находит одно из тех смешных видео с собаками, которые мне нравятся. Он проверяет, что звук выключен, и переводит экран на меня, прежде чем снова сосредоточить свое внимание на Лии, стоящей перед нами в лекционном зале.
Я сейчас на взводе. Крисси сидит прямо передо мной и громко рассказывает об их планах на пятницу, делая акцент на всех, кто придет.
Я не принадлежу ко «всем», и мне определенно все равно. Не похоже, что они собираются в лучший, самый закрытый танцевальный клуб Ванкувера, и не похоже, что я люблю танцевать. Не похоже, что весь выпускной танцевальный класс пойдет, и меня не волнует, что все эти годы я сидела в стороне.
Я с самого начала была изгоем, богатой девушкой, которой не нужно было пытаться поступить
За исключением того, что я не богата и никогда ей не была. А та стипендия, на которую я приехала? Я заработала каждый цент, надрывая свои метафорические яйца в течение семнадцати лет, когда все, о чем я ела, спала и мечтала, — это танцевать.
Моя судьба была решена в тот момент, когда в первый день я вошла в кабинет как младшая сестра Картера Беккета, и, как я уже научилась делать, приняла это, решив вместо этого снова спрятаться в тени, стать другом самой себе.
Я устала, но теперь страх быть отвергнутой слишком реален, чтобы я могла хотя бы попытаться.
Моя дружба с Гарретом показала мне, каких связей мне не хватало все эти годы, и пробудила глубокую тягу к большему. Приходить туда, где я вынуждена прятаться внутри, опустошает. Я хочу свободы, которую чувствую с Гарретом, ту, что позволяет мне быть самой собой, и я хочу испытывать это всегда, куда бы я ни шла.
Является ли связь, которую мы разделяем, той, которую ты находишь постоянно? Это тот тип связи, который ты создаешь со всеми своими друзьями? Или эта связь уникальна, и лишь с ним? Уникальна для нас обоих? Это мимолетное и редкое чувство силы, благодаря которому расцветают глубокие и значимые отношения? Такое, за которое ты хватаешься и говоришь себе «несмотря ни на что, не смей отпускать»?
Мой разум видит Гаррета и фиксируется на его лице.
С ним все было тише, нежнее. Будто мы оба ступаем осторожно, на цыпочках, но не переступаем черту, даже боимся.
Это сбивает с толку, пугает и, возможно, немного расстраивает. Существует ли вообще эта черта? Не знаю, где она очерчена, но знаю, что мы по другую сторону от нее, и это делает все еще более пугающим. Потому что за ней есть что-то прекрасное, что можно обрести, есть и что-то прекрасное, что можно потерять.
Когда я подумала, что у Гаррета свидание, меня захлестнуло цунами чувств, которые я отказывалась признавать. Чувства, что фоново кипели всю неделю, что крепли с каждым «добрым утром» в сообщении, каждый поцелуй, каждая ночь на диване, просмотр фильмов с кружками горячего шоколада, каждый тихий, бытовой разговор в постели, где его пальцы играли вверх и вниз по моей спине, прежде чем мы, в конечном счете, желали друг другу «спокойной ночи».
Логическая часть моего мозга анализирует каждое действие Гаррета, его слова, каждую улыбку, которой он одаривает меня, то, как его взгляд скользит по моему лицу, прежде чем он прижимается к моим губам. Эта часть убеждает меня, что между нами что-то вибрирует, что-то сильное и осязаемое. Настолько осязаемое, что я чувствую это, даже когда его нет рядом.
Но есть еще одна часть моего мозга, или, скорее, моего сердца. Осколки, которые застряли и синяки, их последствия напоминают мне, что иногда не все так, как кажется. Некоторым людям удается корыстно убедить тебя, что ты им небезразличен, или, что еще хуже, что они любят тебя.