Пока мы не встретились

Рэнни Карен

– Мне кажется, таким окольным путем вы пытаетесь выяснить, одобрил бы мой отец наш брак. Скорее всего, нет. Мой отец почти никогда не одобрял моих поступков. Однако с годами я утерял потребность в его одобрении.

– Мне жаль, что в момент его смерти между вами царило такое отчуждение.

– Но никакого отчуждения не было! Мы с ним пришли к соглашению относительно характеров друг друга, и мы понимали друг друга. Тот факт, что кто-то является вашим родственником, не заставляет вас любить этого человека. Надо просто терпеть его и принимать таким, как он есть.

Кэтрин

пришло в голову, что именно таким и будет их супружество: Монкриф станет терпеть, а она – покорно принимать мужа таким, как он есть.

Кэтрин вдруг подумала, что до сих пор ей удавалось устроить свою жизнь, создать собственный удобный для нее мир, жить с людьми, которых она любила, и среди вещей, которые ей нравились. Она ела то, что хотела, принимала, кого хотела. Жизнь в Колстин-Холле была подобна жизни в коконе, но этот кокон вдруг раскололся. Теперь Кэтрин окружал новый мир, перед ней открылась новая жизнь с этим новым, незнакомым мужчиной. Неизвестность пугала ее почти до слез.

Монкриф был уверен, что Гарри Дуннан смеется над ним в аду.

О Господи, зачем он стал ей писать? Зачем делился мыслями с женщиной, которая сидит сейчас рядом и смотрит в пол, как будто они не едут в одной карете? Зачем позволил себе увлечься ее собственными мыслями?

Если он не решится раскрыть правду, этот брак обречен. Однако Монкриф сомневался, что Кэтрин ему поверит. Она отторгает все, что может ущемить героический образ ее возлюбленного Гарри. А возможно, поверит и превратится в свихнувшуюся фурию. И даже еще хуже: в своем новом горе она может не устоять перед соблазном и принять еще одну порцию опия.

– Вы всю жизнь прожили в Колстин-Холле? – наконец спросил Монкриф.

Кэтрин кивнула.

– Это дом моего отца. Гарри переехал туда после свадьбы.

Монкриф меньше всего хотел говорить о покойном Гарри Дуннане, но был вынужден поддержать тему:

– Гарри нравился Колстин-Холл?

Кэтрин долго смотрела в окно на сплошную завесу дождя. Монкрифу пришло в голову, что, возможно, разговоры о Гарри причиняют ей боль.

– Думаю, ему было там скучно, – наконец произнесла она. Монкриф удивился такой проницательности. – Когда отец предложил ему купить для него патент, Гарри ни минуты не колебался.

– Но вы не одобряли этого решения?

Теперь Кэтрин рассматривала свои руки с таким вниманием, как будто никогда их прежде не видела.

– Я была замужем всего один месяц. Конечно, мне не хотелось, чтобы он покинул меня, но иногда мнение жены не принимается во внимание.

– Я не покину вас, Кэтрин, – бесстрастным тоном проговорил Монкриф.

Внезапно ее лицо побледнело.

Монкриф заставил себя улыбнуться и пожалел, что не взял в дорогу книгу или какие-нибудь деловые бумаги, да все, что угодно, лишь бы отвлечься от мысли, насколько нелеп и безнадежен этот брак, который теперь грозит превратиться в фарс.

Как хорошо было бы снова написать ей, словами изложить свои мысли. И Монкриф стал сочинять новое письмо:

«Мы оба не должны иметь никаких тайных мыслей, которые могут отдалять нас друг от друга. Но в Квебеке я чувствовал себя ближе к вам,

чем теперь, сидя рядом в одной карете. Я желал бы знать, о чем вы думаете, но ваша душа закрыта для меня. Я видел вашу наготу, прикасался к вам, но мы по-прежнему остаемся чужими.

Между нами стоит Гарри, и его призрак разделяет нас сильнее, чем разделяло бы живое тело. Я уверен, что ваши страдания его бы только порадовали, но этого я вам сказать не могу, как не могу рассказать о его вероломстве, не раскрывая собственного предательства».

Если бы Монкриф никогда не писал ей, то сейчас был бы избавлен от этих мучений. Но тогда он не узнал бы Кэтрин. Только время способно показать, стоило ли одно другого.

«Я женился на вас, потому, что вас надо было спасти». Или спастись самому.

Коляска замедлила бег. Монкриф видел, как громада Балидона постепенно закрывает небо. В голову пришло воспоминание о сцене из детства.

Взволнованный перспективой прокатиться на новом пони, он летел по лестнице вниз. Его остановил отец.

– Сдержанность – это то, что отличает нас от плебеев, – внушительным тоном проговорил десятый герцог Лаймонд. – Если ты не способен обуздать свои чувства, ты уподобишься самому убогому крестьянину.

С годами Монкриф научился скрывать свои эмоции, по крайней мере, перед лицом отца. Он старался никогда не показывать ни волнения, ни грусти, никаких мятежных чувств, столь свойственных обычному ребенку. Такое воспитание сослужило ему добрую службу, позволило командовать другими, вести их в бой, не показывать страха, посылать людей на смерть и скрывать жалость к ним.

Сейчас навыки сдержанности ему пригодились вдвойне. Он вошел во внутренний двор Балидона ровно через четырнадцать лет после того, как его покинул. Вернулся опытным человеком, полковником Шотландского стрелкового полка, но чувствовал себя так, словно ему по-прежнему было десять лет.

Монкриф ощущал, что Кэтрин внимательно за ним наблюдает – такого изучающего взгляда он не ожидал.

Как-то в письме он выразил свое горе об отце, замаскировав его болью о своих людях:

«Бывают моменты, когда я вижу их свежие лица и хочу предупредить их, что юность – не гарантия от старости. Они считают себя бессмертными, потому что их кости не поют, а в мышцах нет боли, когда они встают по утрам. Они не в состоянии понять, что болезнь их может сразить так же, как мушкетная пуля. И не только болезнь – упавшее дерево, наводнение, да что угодно.

Когда я вижу, как они веселятся на пирушках, мне хочется объяснить им, как они правы, радуясь каждому мгновению жизни. Но я не хочу, чтобы они просто спивались. Пусть любуются закатами, любят женщину, прочувствуют жизнь во всей ее полноте. Хочу, чтобы каждый из них стал отцом и снова увидел собственного отца. Однако я знаю, что нет никакой гарантии, что через пару недель или месяц все они будут по-прежнему живы. А потому я стараюсь держать дистанцию, ибо помню, что именно мне придется укладывать вещи тех, кто не дожил, и писать письма их близким».