Пока мы не встретимся вновь
Шрифт:
Однако Мари не подает вида, что он намного старше нее, думал Бруно, неподвижно сидя в своем офисе в банке. Конечно, она не догадывается о том, что он к ней испытывает. Она держится с ним удивительно просто и с открытым дружелюбием, как и со всеми другими знакомыми.
Мари жила в большом каменном городском доме Джона Аллена и его жены, давних друзей ее родителей. Обе пары объединяла страсть к китайской керамике. Аллены пригласили Мари жить у них все два года и предоставили в ее распоряжение несколько комнат. У Мари была даже гостиная, куда она время от времени приглашала своих новых американских друзей на чай или шерри, хотя это довольно редко ей удавалось из-за плотного расписания занятий в университете.
Маленькая,
Одевалась Мари скромно, почти как подросток, в свитера, блузки и юбки; иногда набрасывала кружевной шарф, вельветовую куртку или вышитый жакет, в которых выглядела очаровательно старомодной в этом городе, где каждый считал обязательным шить костюмы у портного. Наверное, она находит одежду на чердаках своих фамильных замков, думал Бруно, мечтая подарить ей какой-нибудь роскошный наряд или дорогое украшение. В день ее рождения Бруно пошел к лучшему в городе антиквару и купил вазу из белой керамики эпохи династии Сун. Покрытая глазурью ваза отличалась удивительной красотой и простотой формы. Мари пришла в восторг, но принять вазу отказалась, зная истинную цену семисотлетнему произведению искусства. Теперь отвергнутая ваза стояла на каминной полке в спальне Бруно, напоминая ему о том, что он вел себя с Мари де Ларошфуко, как глупый нувориш.
Своей чистотой и невинностью она сводила его с ума. Мари никогда не упоминала об этом, но Бруно, как все влюбленные, стал наблюдателен и узнал, что каждое утро она ходит к ранней мессе. Однажды, придя к чаю на несколько минут раньше других гостей, он оказался в гостиной один и в приоткрытую дверь увидел угол спальни Мари, где потертая скамеечка для молитвы стояла рядом с распятием. Бруно не решился открыть дверь шире, и невидимая постель осталась для него священной тайной, но он знал, что недостоин даже помышлять о ней. Просыпаясь среди ночи — а это случалось с ним все чаще, — Бруно удивлялся тому, что так неожиданно и безоглядно влюбился в неопытную, религиозную, интеллектуальную и целомудренную девушку, юность которой протекла в тиши монастырей, классных комнат и музеев. Мари не занимало ни светское общество, ни его интриги, ни ее положение. Средоточием ее интересов, если он правильно понял, была учеба, которая давала Мари чистую радость. С чувственной точки зрения, эта девушка была чистой страницей и словно вовсе не интересовалась тем, подарит ли ей судьба мужа и детей.
Может, он просто идеализирует целомудрие Мари после стольких лет тайных, постыдных связей со зрелыми и порочными женщинами? Или же это следствие его сексуальной пресыщенности? Может, его восхищает ее умение быть истинной француженкой, и это дает ему, тоскующему изгнаннику, надежду, что Мари заполнит пустоту его жизни?
Каждое из этих рациональных объяснений существовало ровно столько, сколько нужно было Бруно, чтобы сформулировать его. Все они рассыпались, едва Бруно вспоминал, как Мари поворачивает к нему свою маленькую головку, смеется над его шуткой или соглашается пойти с ним пообедать или в кино. Она обожала американские фильмы, в лучшем случае, простые и бесхитростные. Нью-Йорк приводил Мари в совершеннейший восторг. Иногда она вытаскивала Бруно на прогулку, и они
Рядом с Мари он видел и других мужчин. Аллены познакомили ее с самыми завидными женихами Нью-Йорка, но острый и ревнивый взор Бруно убеждал его в том, что ни одному из них Мари не отдавала предпочтения. Бруно не заметил среди них ни одного француза, но между тем был абсолютно уверен в том, что Мари не собирается провести жизнь в Соединенных Штатах, хотя ей очень нравился Нью-Йорк и она была поглощена учебой. Мари призналась ему, что очень скучает по своей большой семье. Бруно познакомился с Мари де Ларошфуко на Рождество в 1950 году, а теперь, поздней весной 1951 года, она с нетерпением ждала лета, надеясь провести его во Франции.
— Когда закончатся занятия, я поеду в Иль-де-Франс на целых три месяца и вернусь только к началу семестра, — радостно сообщила она Бруно. — А вы не поедете в отпуск во Францию? Даже нью-йоркские банкиры должны отдыхать несколько недель.
— Безусловно, — кратко ответил он. Ему не удалось бы объяснить, почему француз не хочет провести отпуск на родине. Такова была традиция, и любые другие планы казались странными. Французы не выезжают за пределы страны, если есть возможность избежать этого.
Она пригласила Бруно навестить ее в замке неподалеку от Труа, где семья Мари проводила лето. Он обещал приехать, хотя знал, что расстается с ней надолго. А ведь она может там в кого-нибудь влюбиться! Ужаснее всего было опасение, что Мари вообще не вернется в Нью-Йорк заканчивать учебу в университете. Он не мог представить себе, что ее сердце останется свободным и она все летние дни и ночи будет веселиться, наслаждаться жизнью и принимать гостей.
Но Бруно не осмеливался вернуться во Францию даже на несколько недель, чтобы навестить Мари. Замок Ларошфуко находился довольно далеко от Вальмона, но французские аристократы тут же раструбят о том, что Бруно де Лансель вернулся на родину после долгого и странного отсутствия. Его отец непременно узнает об этом, а Бруно хорошо помнил, что запрет Поля и его угрозы оставались в силе, хотя прошло уже шесть лет. Поль сдержит слово. Бруно потрогал шрам над верхней губой.
Почему бы не предложить Мари выйти за него замуж сейчас, до ее отъезда, в тысячный раз спрашивал себя Бруно, но ответ был все тот же: Мари не влюблена в него, она откажет ему так же мило, но твердо, как это произошло с китайской вазой. Тогда он не сможет часто видеться с Мари, проводить с ней свободные вечера, завоевать ее любовь. Правила Мари, которые он уважал, не позволяли ей понапрасну поощрять надежды. Она станет очень осторожна и постарается не оставаться с ним наедине, узнав о его чувствах. Она вежливо устранит его из своей жизни, а Бруно де Ланселя не устраивал статус ее друга.
Конечно, Бруно рисковал потерять Мари во время летних каникул, но он мог потерять ее и теперь — раз и навсегда.
В последнем письме Жанна сообщила, что дома все хорошо. «Господин Бруно, вам будет приятно узнать, что в Вальмоне все в порядке».
— Мистер Хемптон, вам незачем оставаться здесь дольше, — сказал доктор Дэвид Вейц Джоку. Не отходя ни на минуту, тот сидел у дверей палаты Фредди в больнице «Ливанские кедры» с тех пор, как восемнадцать часов назад ее сюда привезли, неподвижную, упакованную в белый саркофаг. Только по прядям волос можно было опознать Фредди. — Я обещаю позвонить вам, как только появятся малейшие изменения в состоянии миссис Лонбридж.