Пока ты моя
Шрифт:
Внезапно оборачиваюсь, затаив дыхание. Здесь никого нет. Закрываю глаза, мне требуется немного времени, чтобы успокоиться.
«Все в порядке», – твержу я себе.
Погружаюсь в раздумья, медленно обводя взглядом огромную спальню. Стену выступающей части камина украшают яркие обои с павлиньим рисунком, тогда как остальная комната выкрашена в бледный оттенок охры – обычно такой цвет носит какое-нибудь пафосное название. В центре спальни стоит массивная резная кровать из красного дерева на четырех высоких ножках. Постельные принадлежности идеально разложены, в том числе винтажные кружевные подушки, которые, если бы я спала здесь, были бы сброшены на пол.
Я представляю, как Джеймс собирает свою дорожную сумку. Меня удивило то, что она оказалась такой маленькой, но потом я предположила, что он должен путешествовать в своей подводной лодке налегке. Я прямо вижу его, тщательно складывающего накрахмаленные рубашки поверх чистых отутюженных брюк, – все вещи убираются в сумку с типично военной аккуратностью. Потом они будут сложены в самом мрачном отделении на борту судна, и члены экипажа субмарины приступят к своей нелегкой работе в стесненных условиях. Я представляю, как Клаудия наблюдает за подготовкой мужа к отъезду, держась за свой прекрасный растущий живот, и ее глаза наполняются слезами при мысли о том, что рожать придется одной. Интересно, Клаудия хотя бы помнит, что
Удастся ли мне когда-нибудь найти в кабинете хоть что-нибудь путное?..
Действуя быстро, как лиса, я роюсь во всех без исключения ящиках, которые только удается обнаружить в комнате, стараясь не разбрасывать содержимое. Струи аромата душистого кондиционера для белья обдувают меня, поднимаясь с чистой одежды и нижнего белья, но ключа тут нет. Крайне осторожно, еле прикасаясь к вещам, я смотрю в окрашенном в белый цвет туалетном столике. Аккуратно приподнимаю крышки нескольких фарфоровых шкатулок, в которых лежат серьги, булавки, пуговицы, парочка молочных зубов. И никакого ключа.
Затаив дыхание, я приподнимаю каждый угол тяжелого двуспального матраса, молясь, чтобы удалось наконец-то увидеть брелок с пометкой «кабинет». Все, что мне удается обнаружить, это журнал с надписью по-японски на обложке и миниатюрной, абсолютно голой девушкой, смотрящей поверх розовых солнечных очков. Журнал выглядит старым, потрепанным. Должно быть, Джеймс приобрел его во время одной из своих заграничных командировок. Опускаю матрас, нисколько не сомневаясь в том, что это не единственная грязная вещица, которую наш офицер привез из заморского порта.
Ловлю себя на том, что сердце болит за Клаудию, и меня посещает нелепое желание предупредить ее о том, что я собираюсь сделать.
Ненадолго останавливаюсь, решив устроить краткую передышку, хотя чувствую себя так, словно решила отдохнуть в логове льва. Клаудия может вот-вот вернуться с работы – возможно, уже со схватками, только для того, чтобы захватить собранную для больницы сумку. А вдруг учения Джеймса отменили или перенесли, или он передумал оставлять Клаудию одну во время рождения их ребенка? Что, если он в порыве раскаяния оставил военно-морские силы и уже вернулся домой? Возможно, именно в этот момент он неслышно поднимается по лестнице, летя через две ступеньки, и, если я обернусь или просто немного поверну голову, обязательно увижу его темную тень в дверном проеме… Эта тень наблюдает за мной, тянется к украшающей столик на лестничной площадке вазе и заносит ее повыше, чтобы разбить о мою голову.
Явственно вижу, как тяжело валюсь на ковер, а вокруг разлетаются осколки фарфора.
«Безрукавка!» – осеняет меня, словно воображаемый удар заставил вспомнить. Когда Джеймс прошлым вечером запер дверь кабинета, на нем были бежевые брюки-чино и темно-синий жилет-телогрейка.
Подхожу к гардеробу Джеймса. Широко распахивая обе дверцы шкафа, вижу себя в покрытых бурыми пятнами зеркалах – сгорающую от нетерпения, испуганную. Как я и ожидала, внутри все аккуратно развешано. Запах старого дерева и мужского одеколона окутывает меня, когда я принимаюсь спешно перебирать вещи. Отодвигаю налево рубашки, потом – свитеры, а пиджаки – направо. Наконец, среди твидовых и полосатых костюмов, шерстяных джемперов и спортивных кофт, я вижу жилет. Он втиснут между другими вещами, и, когда я его вытаскиваю, коричневая кофта на молнии падает с вешалки. Я представляю Джеймса в этой кофте, как он потягивает бренди у камина, перелистывая разложенную на коленях газету.
У жилета великое множество карманов. Поочередно засовываю руку в каждый из них и уже было теряю надежду, когда мои пальцы натыкаются на что-то холодное, что-то металлическое, что-то, дающее мне понять: я на крошечный шажок приблизилась к своей цели.
Спустившись вниз, я вставляю ключ в замок. Ключ превосходно скользит внутрь, медная ручка поворачивается и поддается.
Сердце в моей груди разлетается на тысячи осколков. И в этот момент кто-то звонит в дверь.
– Я подумала, что мы можем вместе пойти в школу и забрать детей, – говорит она. Судя по ее лицу, это предложение кажется ей идеей века.
Я стою на пороге, лишившись дара речи и нервно теребя руки.
Перед тем как практически мгновенно открыть входную дверь, я успела запереть кабинет и поглубже засунуть ключ в карман своих джинсов. Я разглядела ее фигуру сквозь витражное стекло еще до того, как открыла дверь, – она стояла боком, так что трудно было не заметить ее огромный живот, – и моей первой мыслью было не открывать, дать ей возможность звонить снова и снова, до тех пор, пока она не потопает вразвалочку по дорожке от дома. Но это вызвало бы подозрения, и потом они с Клаудией принялись бы сплетничать: «И где эта няня была? Чем занималась?» Нет, я пока не могу рисковать и нарываться на увольнение.
– Это было бы замечательно, – вру я. Мне не нравится, что Пип вот так цепляется ко мне, словно я – новенькая, младшая версия ее пузатых подружек, которая оказывается под рукой всякий раз, когда это требуется. За исключением того, что живота у меня нет. – А я и не думала, что уже пора идти в школу.
Пип смотрит на часы.
– Без четверти три, – сладко поет она, но вдруг наклоняется вперед, опершись руками о наружную стену дома. И выдыхает сквозь сжатые губы.
– О, Пип… Заходите скорее. Прошу прощения. С вами все в порядке?
– Все хорошо, – отвечает она и выпрямляется, следуя за моим приглашением. Беременная женщина может получить все, что хочет, – место в автобусе, массаж стоп, ужин в постель. А еще она может влезть в мои дела, когда ее об этом никто не просит.
– Самое время для чая? – предлагаю я, когда мы заходим на кухню. Что и говорить, Пип идеально выбрала время для визита.
– Спасибо, – отзывается она, а я принимаюсь звенеть кружками, достаю из холодильника молоко, словом, занимаюсь всем чем угодно, только не тем, что требуется от меня в кабинете.
– Послушайте, – после долгой паузы произносит Пип.
Я оборачиваюсь. Чайник уже дребезжит на плите.
– На самом деле я пришла поговорить с вами о Клаудии.
Я изо всех сил пытаюсь не покраснеть, не дернуться от неожиданности и не покрыться испариной.
– Правда?
Я снимаю чайник с конфорки и закрываю его крышкой. Потом разливаю по кружкам кипяток.
– Молоко, сахар? – спрашиваю я, стоя спиной к Пип.
– Два кусочка сахара, пожалуйста, – отвечает она. – Если честно, я немного волнуюсь о ней.
Я подаю Пип кружку чаю и усаживаюсь рядом за кухонным столом, тогда как все, что мне действительно хочется сейчас сделать, это бежать отсюда прочь.
– Почему?
Пип вздыхает, задумывается и сообщает:
– Она сама не своя, какая-то чересчур напряженная. Полагаю, вам трудно это оценить, учитывая то, что вы знаете ее всего ничего и вам не с чем сравнивать.
Корчу задумчиво-заботливое лицо, словно на самом деле пытаюсь помочь.
– И все-таки это совсем неудивительно, что она так напряжена, не так ли? Ее работа, вероятно, требует
Я ограничиваюсь этим объяснением, надеясь, что описание моего присутствия как «выбивающего из колеи» не вызовет у Пип подозрений.
– Ей действительно повезло найти вас, – отзывается Пип, и я уверена, что она не кривит душой. Пип прямо, не отрываясь, смотрит на меня с почти тоскливой душевной улыбкой, словно хочет услышать нечто подобное и от меня.
– Надеюсь, мне удастся значительно облегчить ее жизнь. – Я снова делаю глоток чая, но тут же захлебываюсь. Ненавижу врать, но без этого не обойтись.
– Я очень люблю Клаудию, но она – такая упрямица! Не думаю, что она вполне отдает себе отчет, в каком стрессе живет. Я пыталась сказать ей об этом.
– Моя мама была практически такой же. Все должно быть идеально. Она и от окружающих ждала соответствия идеалу. Я оказалась колоссальным разочарованием.
Пип смеется.
– Ну что за чепуха! Я уверена, ваша мама очень гордится вами.
– Гордилась, – поправляю я. – И этого не было.
– Мне так жаль слышать это…
Я пожимаю плечами, а внутри уже готова ударить себя за то, что откровенничаю о своей личной жизни.
– Это уже в прошлом.
И я представляю свою мать, которая рассматривает мое худощавое небеременное тельце, охает и причитает по поводу моей личной жизни, неприятно прищуривается всякий раз, когда я упоминаю о работе. «Понятно, не будет у меня внуков», – все еще звучит в моих ушах ее издевательский смех, так часто преследующий меня во сне.
Пип берет меня за руку. Она очень добра ко мне. В сущности, в этом – вся Пип. Сама любезность. Она заботится о Клаудии, заботится обо мне. Держу пари, на Рождество она вяжет всем вокруг шарфики и шапки, а к школьным праздникам варит дикое количество джема. Работая учительницей, она поступила благоразумно, взяв декретный отпуск на целый год. Пип из того разряда женщин, которые все в жизни делают правильно; она относится к тому типажу, кто неукоснительно следует журнальной статье «Десять способов угодить своему мужчине». Пип из того сорта, кто отправляет собственноручно созданные благодарственные открытки после званых обедов, и, готова спорить на что угодно, весной вскапывает маленький клочок земли для выращивания овощей, копит на гибридный автомобиль и моется исключительно в воде температуры тридцать градусов только для того, чтобы продемонстрировать свою долбаную правильность.
– Вот такие родители, да? – говорит Пип, тактично придерживаясь темы разговора. И поглаживает свой живот. – И для чего я собираюсь выпустить тебя отсюда? – ласково обращается Пип к своему еще не рожденному ребенку.
– Им природой дано расстраивать вас, – бросаю я грубее, чем хотела.
– Только пообещайте мне одну вещь, – важно произносит Пип. Она роется в своей сумке и вытаскивает ручку с блокнотом. – Если вас когда-нибудь будет беспокоить состояние Клаудии – в любое время, не важно, днем или ночью, – обещайте, что позвоните мне. Мобильный всегда со мной. Ну, вы понимаете, на всякий случай.
Она снова легонько похлопывает по своему животу. Потом быстро пишет номер телефона и вырывает страничку.
– Я надеялась, что вы могли бы поговорить с ней, возможно, убедить ее оставить работу хотя бы сейчас.
– Я? – Сомневаюсь, что Клаудия послушала бы хоть что-то из того, что меня просят сказать. Бросаю взгляд на бумажку с номером и засовываю ее в карман джинсов. Мои пальцы случайно нащупывают ключ. – Конечно, – обещаю я. – Разумеется.
Мы допиваем чай и бредем к зданию начальной школы. Детская площадка гудит от помешанных на своих чадах мамаш, хныкающих карапузов в прогулочных сидячих колясках и дошколят, висящих на обледеневших железных «паутинках». Пип представляет меня нескольким своим подругам, но мне нет смысла запоминать их имена и знакомиться с ними. Совсем скоро я исчезну, оставив о себе лишь отвратительные воспоминания, неприятное послевкусие и многочисленные пересуды: «Какой ужас! И как ей удалось с этим удрать?»
Вернувшись домой, я усаживаю мальчиков перед DVD. Даю им по стакану молока и куску пирога. Так они будут вести себя спокойно как минимум полчаса. Я аккуратно закрываю дверь гостиной и, оказавшись по ту сторону коридора, вставляю ключ в замок кабинета.
Переступив порог, я принимаюсь за свою дотошную, методичную работу. Вскоре я понимаю, что это может занять очень много времени. Десятки документов нужно просмотреть, тщательно изучить, прочитать. Каждый этап моего исследования требуется подкрепить фотографиями и записать. А как еще я смогу получить общую картину? Как еще получу от них то, что хочу?
Звонит телефон. Добавочная трубка на столе Джеймса пронзительным эхом повторяет главный звонок, раздающийся в коридоре. Автоматический определитель номера говорит мне, что это Клаудия.
– Добрый день, – бодро произношу я, хотя рука дрожит, а сердце яростно колотится, заставляя горло сжиматься. То, что Клаудия решила позвонить именно сейчас, заставляет меня задуматься, а не известно ли ей, чем именно я в эту минуту занимаюсь.19
Аманда Симкинс жила в совершенно новом доме в загородном поселке, где шоссе переходило в ведущие к строящимся особнякам гравийные дорожки, по которым тряслись экскаваторы. Адам и Лоррейн ехали по чему-то вроде бесконечной петли, рассматривая дома, которые проглядывали за свисавшими перед участками флагами, пока наконец не наткнулись на нужный тупик в пределах этой перенаселенной, напоминающей крольчатник, территории застройки.
– Номер тринадцать, – заметила Лоррейн, переходя на вторую передачу, чтобы они с Адамом могли лучше разглядеть номера домов. По правде говоря, ни один из детективов не верил в то, что разговор с Амандой окажется каким-то особенно плодотворным, но от них требовалось соблюсти все формальности.
Адам потягивал кофе из «Старбакса». Накануне муж вернулся поздно, когда вся семья уже легла. Он спал всего часа четыре, подсчитала Лоррейн, заметив, как Адам с готовностью влил в себя сваренный ею на завтрак крепкий кофе. В душе Лоррейн усмехнулась, вспо мнив об отказе от кофеина и боязни нервного возбуждения, которое теперь, несомненно, накроет его ко времени ланча, ведь теперь Адам пил уже вторую порцию – большой двойной американо. Вот тебе и здоровый образ жизни.
Лоррейн дернула ручной тормоз, и они вышли из машины. Адам опрокинул в себя оставшийся кофе и бросил пустой бумажный стакан в автомобильную нишу для ног.
– Какой ухоженный уголок для обычного палисадника! – похвалила Лоррейн, когда они подошли к входной двери.
Даже зимой небольшое пространство перед домом испещряли анютины глазки, идеально выстроившиеся по каждой стороне от посыпанной гравием дорожки. Слева от двери висели корзины с вьющимся плющом и ярко-красными цикламенами, все еще припудренными с ночи инеем, что напомнило Лоррейн о Рождестве. Внутри все томительно сжалось. Интересно, все ли будет в порядке к тому времени?
Она нажала на кнопку звонка.