Пока ты моя
Шрифт:
– Хэзер, глупенькая! Она, наверное, сделала это неправильно. Я показывала ей, как нужно.
– Кто такая Хэзер?
И тут Сесилия обмякла, будто растеклась по стулу. Казалось, кто-то выкачал из ее тела под платьем весь воздух.
– Хэзер съехала, – угрюмо промолвила Сесилия. – Она меня бросила.
– Она здесь жила? – удивилась Лоррейн, задаваясь вопросом, могла ли хотя бы мышь обитать тут, бок о бок с Сесилией. Если осмелившегося поселиться здесь человека не вытеснил бы беспорядок, это наверняка сделала бы причудливая индивидуальность Сесилии.
– Ну разумеется… если она съехала отсюда.
Лоррейн
– Я едва могу жить без нее. Вы знаете, что это такое, – потерять человека, которого любишь больше всего на свете?
Лоррейн хотела сказать, что сама только что это испытала, но сдержалась. Если она и собралась бы кому-нибудь довериться, это явно была бы не эта чудачка.
– Все дело в том, – продолжила сетовать Сесилия, – что, если честно, я ощутила это давным-давно, еще до того, как почувствовала Хэзер. Наши отношения стали какими-то… напряженными. И если снова говорить начистоту, мне кажется, это мое горячее стремление иметь ребенка так утомило ее. Видите ли, из нас двоих именно ей никогда по-настоящему не нужны были дети. А я появилась на свет с желанием стать матерью. Теперь, оставшись одна, я никогда не смогу завести ребенка, ведь так?
Лоррейн помолчала некоторое время, пытаясь вникнуть в смысл этих откровений. Увы, перед мысленным взором навязчиво маячило изображение младенца, который заботится о другом младенце, и постигнуть что-либо, как и саму Сесилию, просто не представлялось возможным.
– Это тяжело, когда нет мужчины, если вы понимаете, о чем я говорю, – сказала Сесилия.
Лоррейн согласно кивнула. В наши дни в этом не было ничего необычного.
– Приходится думать о других способах завести ребенка. Семья – это уже не мама, папа и среднестатистические две целых и четыре десятых ребенка, сами знаете.
– Более или менее, – отозвалась Лоррейн.
– Как бы то ни было, Хэзер – в высшей степени самоотверженная, она хотела помочь мне всем, чем только может, после моей прошлогодней операции. – Сесилия на мгновение замолчала и сделала глоток кофе. Лоррейн заметила, как щека женщины на миг вспыхнула, приобретя темно-красный оттенок, так не сочетавшийся с ее рыжими волосами. – У меня всегда были эти ужасные женские проблемы, которые в итоге привели к полному удалению матки. Я думала, что умру. Это и объясняет, почему я никогда не смогу забеременеть. Теперь уже – никаких шансов.
Слова «женские проблемы» Сесилия произнесла шепотом.
– Мне очень жаль слышать это, Сесилия, – искренне посочувствовала Лоррейн. Она сомневалась, что эта история болезни была сейчас крайне важна или уместна, но все-таки решила поднажать. – Значит, Хэзер вызвалась выносить для вас ребенка?
– Да. Она сказала, что мы могли бы использовать ее матку. Я уже потратила слишком много денег на образцы спермы для самой себя, но после операции мне пришлось бросить эти попытки. А Хэзер была так добра… Мы не могли себе позволить продолжать платить за дорогостоящую и отборную сперму докторов наук и профессоров, так что Хэзер решила… – Сесилия замялась, явно смущенная тем, что собиралась сказать. – Ну, Хэзер решила действовать в одиночку,
– Понимаю, – ответила Лоррейн, хотя ровным счетом ничего не понимала. – А что именно она под этим подразумевала?
– Послушайте, это идет вразрез со всем, во что она верит, но она сделала это для меня, верно? – короткий рыдающий звук вырвался из горла Сесилии, словно сидел там многие месяцы. – Она делает это для меня, – добавила бедняжка.
– Хэзер все еще пытается забеременеть ради вас? Но вы, кажется, сказали, что она съехала?
– Вот настолько она самоотверженна, – подчеркнула Сесилия. – Ее последняя попытка тоже закончилась неудачей. Она почти так же отчаялась, как и я сейчас.
– И насколько же она отчаялась? – спросила Лоррейн, чувствуя, как с каждой минутой нарастает внутри тревога.
Сесилия встала и подошла к груде хлама, который смахнула со стола. Постояла, возвышаясь над ним, а потом с хрустом раздавила шпилькой своей зеленой туфли нечто напоминающее со вкусом украшенную бусинами брошку.
– Ненавижу это. Позорное пятно на моей репутации.
Лоррейн вгляделась в блестящие обломки.
– Это вы сделали? – тихо спросила она, ощущая, каким неустойчивым было душевное состояние женщины.
– Да, конечно. – Она обернулась, глядя на Лоррейн сверкающими глазами.
– Теперь это никто не купит, не так ли? – Сесилия подобрала осколки, но тут же позволила им просочиться сквозь пальцы маленьким душем сиренево-синих и бронзовых кусочков. – Бизнес идет хорошо. Я получаю заказы из лондонских магазинов. За это они заплатили бы пять сотен. Это еще одна ампула со спермой.
– Ваши работы просто восхитительны! – Лоррейн нисколько не покривила душой. Она не удержалась и наклонилась, чтобы подобрать парочку шедевров, которые, несомненно, тоже окончили бы свое существование, раздавленные каблуками. – Это так необычно! – Лоррейн приподняла и покачала в воздухе тяжелый кулон на скрученной серебряной цепочке. – Выглядит очень таинственно.
Лоррейн действительно понравилось украшение. Оно было особенным, не похожим на остальные. Ей хотелось бы, чтобы Адам время от времени баловал ее чем-то подобным на дни рождения или годовщины свадьбы. Иногда Лоррейн казалось, что муж ее совсем не знает.
– Камень, на котором она сидит, это ограненный гаспеит. Ну разве вам не нравится зеленый цвет? Напоминает срез мятного шоколадного батончика. – Сесилия снова опустилась на пол и принялась просеивать сквозь пальцы беспорядочно разбросанные кусочки. – Эта брошка-бабочка должна носиться с этим. – Она приподняла два кусочка и соединила их, крепко прижав друг к другу.
Лоррейн не могла не согласиться, что оба украшения были бесподобными. Обнаженное, напоминающее фею создание изогнулось на камне, простирая руки к серебряной скрученной цепочке. Лоррейн представила, как феечка будет умоляюще смотреть в лицо своей владелицы.
– Это – фея без крыльев, ей нужна бабочка, чтобы перемещаться повсюду.
– Да, понимаю, – отозвалась Лоррейн, а в голове у нее уже нудно жужжал голос Адама, упрекающий в излишних причудах. Лоррейн смотрела на Сесилию, которая ползала на четвереньках во внезапном приступе раскаяния за разгром своего рабочего стола.