Пока ты моя
Шрифт:
– Конечно, не говорили, – меланхолично подтверждаю я.
– Просто разные миры, – напевает она и собирается уходить, но передумывает. – Элизабет всегда давала мне рождественскую премию, правда.
Джен наклоняется к пылесосу.
– Двести фунтов наличными, – шепчет она, лукаво кивая. – А от Клаудии – ничего подобного, представляете? Только коробка конфет «Кволити-стрит» и дешевая открытка!
Я не собираюсь задерживаться здесь до Рождества, чтобы узнать, какими же подарками, если таковые вообще предполагаются, одарит меня Клаудия. Задолго до этого времени меня уже здесь не будет. Я пытаюсь гнать от себя мысли о том кошмаре, который оставлю после себя, об этом уничтожающем напоминании о моем присутствии в доме Морган-Браун.
– Она ведь скоро родит, не так ли? – спрашиваю я, желая точно выяснить, что известно Джен о сроке Клаудии.
– Если вы так говорите… – тянет Джен и берет печенье, все еще отлынивая от работы. – Но мне казалось, у нее в запасе еще месяц,
Сердце переворачивается у меня в груди. Это может все изменить. Если у меня больше времени – это сущее благословение, которое, впрочем, способно обернуться и проклятием. Чем дольше я нахожусь здесь, тем больше вероятности, что меня поймают. Я должна знать точно, когда она собирается рожать.
– Я могу и ошибаться, – снисходительно бросает Джен. – Математика никогда не была моей сильной стороной. Но остерегайтесь: она станет одной из тех собственнических, ревнивых, кудахтающих над ребенком мамаш, которые любят все держать под контролем. Рассчитывайте на то, что у вас отберут часть работы, когда у нее появится ребенок.
– Это почему же? – Я замечаю, как дрожит мой голос, но Джен и ухом не ведет.
– Не поймите меня неправильно. Мне нравится Клаудия. Просто она не Элизабет. Если можно так выразиться, в жизни Клаудии было много напастей, связанных с рождением детей. Думаю, это ее ожесточило.
– Не понимаю, – притворяюсь я. – Она кажется такой счастливой!
Пытаюсь не думать о Сесилии, но ничего не могу с собой поделать: в сознание просачиваются воспоминания об огне ее волос, глубине ее ярости, масштабах ее разочарования и последующего за ним гнева.
– В прошлом она потеряла так много детей, что, полагаю, чуть ли не рукой махнула на попытки зачать. – Джен со знанием дела кивает и скрещивает руки на груди. – Выкидыши и рождения мертвых детей следовали одни за другими. Пиф-паф, бац – и все умерли. Она сама так сказала.
Уборщица резко вскидывает руки, и этот ее жест явно призван символизировать потерю детей, ушедших на небеса.
– Тогда получается, что первые годы их семейной жизни с Джеймсом были очень беспокойными, – замечаю я.
– О нет, – отвечает Джен. – У нее не было никаких неудачных беременностей с Джеймсом. Все это происходило еще до их свадьбы.
С трудом себе представляю, чтобы Клаудия изливала душу домработнице, но, возможно, радость от того, что она наконец-то благополучно выносила ребенка, заставила ее кричать об этом на каждом углу. Я помню коробку в гардеробе и ее душераздирающее содержимое. Теперь мне еще хуже от того, что я собираюсь сделать. Твержу себе, что нужно оставаться безучастной и холодной, иначе я никогда не доведу задуманное до конца. Позже, когда Джен кричит, что уходит и вернется завтра, я пишу эсэмэску Сесилии. И, как обычно, удаляю сообщение, так и не отправив.
Позже, на школьной детской площадке, я подкатываю к Пип. Замерзший двор постепенно наполняется сплетнями и болтовней, когда сюда стекаются пришедшие забрать детей после уроков мамаши и несколько папаш. Пип разговаривает с несколькими мамами, которых я не знаю. Мне хочется спросить у нее кое-что о Клаудии. Это может иметь значение.
– О боже мой! С ней все в порядке? – волнуется Пип после того, как я кратко рассказываю ей о случившейся на днях аварии. – Вам следовало сразу же позвонить мне. Можно я зайду к вам попозже?
– С ней все прекрасно. Она – на работе. – Я вижу шок на лице Пип. Она сочувственно хватается за свой живот.
– И вы не отвезли ее в больницу? – недоверчиво спрашивает Пип.
– Все оказалось не так плохо, как можно было бы представить. Во всяком случае, Клаудия отказалась проходить обследование. – Разумеется, я не сообщаю Пип о том, что испугалась возможного разбирательства с полицией, поэтому-то и не стала вызывать Клаудии скорую помощь. – Я уже было решила, что авария спровоцирует схватки, но Бог миловал.
Произношу все это легкомысленным тоном, словно ничего страшного не произошло.
Пип не разделяет мою беззаботность.
– Я позвоню ей сегодня вечером, – серьезно обещает Пип, явно раздраженная мной.
– Она оценит это, не сомневаюсь.
Мысли метались в моей голове весь день, с тех пор как вчера вечером я застала Клаудию наверху, в мансарде. После этого меня изводило ощущение, будто она не искала там книгу, как говорила. И вещи в моей комнате были перерыты, я убеждена в этом. Это уже стало моей второй натурой – замечать нечто подобное. И вот теперь я мучаюсь вопросом, подозревает ли что-то Клаудия. Мне отчаянно нужно выведать у Пип, не говорила ли Клаудия что-нибудь про меня, но не знаю, как вывести на эту тему разговор.
– А вот и Лилли, – говорю я Пип, когда ее маленькая девочка вприпрыжку несется из школы с еще мокрым рисунком, который то и дело мажется о ее ногу.
– Жаль, что они не дали этим творениям сначала высохнуть, – стонет Пип, когда Лилли машет своей картиной.
Вскоре появляются и близнецы, но ни у одного из них нет рисунка.
– А вы, парни, не нарисовали картины, чтобы принести домой? – подмигиваю я Пип, в глубине души благодарная за то, что они до этого
– Мы нарисовали одну вместе, но нас отругали и поставили в угол на весь урок, – чуть ли не с гордостью отвечает Ноа.
– Как же так?
– Это он меня заставил! Я не хотел… – едва не плачет Оскар.
– Ничего я не заставлял! – огрызается Ноа.
– Нет, заставлял! Мамочка, скажи ему…
Оскар застывает на месте, оцепенев, когда осознает свою ошибку. Я сердечно улыбаюсь ему, хотя то, что он назвал меня мамочкой, только усиливает мои угрызения совести.
Ноа продолжает рассказ:
– Мы нарисовали плохого дядю, который вырезал у леди ребенка.
Холод больно колет мои округлившиеся от шока глаза. Что они имеют в виду? Что им известно? Они – всего лишь дети.
– Это ужасно, – говорю я, пытаясь сохранять спокойствие.
– Ну, ребята, вы и даете! – восклицает Пип, ероша волосы Оскара. Обернувшись ко мне, она тихо объясняет: – Они, наверное, подслушали, как мы с Клаудией недавно говорили об этом. Ну, сами знаете, о тех бедных женщинах. Это сейчас во всех новостях. В нашем с ней положении на такие вещи невольно обращаешь внимание.
Пип берет Лилли за руку и машет мне и близнецам.
– Передайте Клаудии, что я позвоню позже.
Я киваю, так и не обретя дар речи. Внутри у меня все сжимается.Мальчики малюют новые картинки. Я сказала детям нарисовать автопортреты, чтобы подарить своей маме. Я придумала это в искупление их ужасного поведения на рисовании в школе. Оставляю их на кухне, эти две сгорбленные фигуры над застеленным газетой островком на столе, а сама мчусь в свою комнату. И как это мне не пришло в голову сразу проверить свою фотокамеру? Поднимаясь по лестнице, ругаю себя на чем свет стоит за то, что позволила Сесилии вмешаться и отвлечь себя от важного дела. Ну как я могла быть такой глупой? Впредь камеру нужно или все время носить с собой, или прятать где-нибудь в надежном месте – и уж точно не в гардеробе.
Еще несколько секунд – и я вздыхаю с облегчением, убеждаясь, что все фотографии по-прежнему хранятся на карте памяти. Увы, мне никак не узнать, видела ли их Клаудия. Если она успела просмотреть снимки, наверняка попытается выяснить, как я попала в кабинет Джеймса. Клаудия будет гадать, когда именно я сделала эти фотографии и, главное, зачем.
Наугад выбираю изображение и приближаю его. Во рту пересыхает, а сердце начинает колотиться в бешеном ритме. Что подумала бы Клаудия, если бы увидела эти снимки – фотографии личного дела той беременной девочки в увеличенном масштабе? Имя Карлы Дэвис ясно напечатано на самом верху страницы. Я живо представляю Клаудию, которая бросает мне в лицо обвинения, кричит, что я шпионю за ними и лезу в чужие дела, требует от меня объяснений. Уже воображаю, как удираю от нее. Я вижу и ту бедную девочку – искалеченную, порезанную, истекающую кровью.
Я больше не могу это выносить. Срываюсь с места и несусь по лестнице на кухню, где между мальчиками уже сидит Клаудия. Она восхищается их портретами.
– Зои сказала, что мы не должны рисовать убийц, мамочка, – говорит Ноа, злобно сверкая на меня глазами.
Я стою в дверном проеме, задыхаясь, словно только что бежала сломя голову. Ремешок камеры все еще крепко обвивает мои суставы.
– И Зои права, солнышко, – отвечает Клаудия, не сводя с меня глаз. Ее пристальный взгляд мечется между камерой и моим лицом, словно она ищет ключ к разгадке.
Понятия не имею, знает ли она.30
Лоррейн задавалась вопросом, так ли себя чувствуешь, когда идешь ко дну. Все ее тело покалывало, пригибая к земле, будто пытаясь вернуть в знакомую стихию. Но ничего не получалось. Она ощущала лишь утомительную какофонию безудержного шума, которая вызвала у инспектора желание закончить допрос еще до того, как он начался.
– А нельзя ли это выключить… – Лоррейн огляделась в поисках источника назойливого шума – или скорее шумов, поскольку до нее доносились не один или два, а по меньшей мере три звука.
– Простите, – театрально усмехнулась женщина, для пущего эффекта резко вскинув руки. – Но мне действительно нужна моя ежедневная доза новостей, к тому же я не могу обойтись без Шопена, когда работаю.
Женщина прошла в глубь комнаты – если так, конечно, можно было назвать это забитое под завязку пространство – и сняла айпод с док-станции. Она бросила плеер на диван, и Лоррейн показалось, что айпод скрылся под подушками, как камень – в зыбучем песке, и никогда уже не появится на свет божий. Потом женщина выключила транзисторный радиоприемник. Но гвалт не прекратился.
– Я даже забыла, что включила это. Вам нравится дэт-метал?
– Не могу сказать, что я фанатка, – призналась Лоррейн. И обрадовалась, вспомнив, что однажды случайно слышала, как Стелла говорила об этом жанре – скорее насмешливо, с издевкой. Наконец-то в комнате воцарилась тишина. – Мы можем сесть?
– Ох, ох! – заволновалась женщина, очевидно спохватившись, что еще этого не предложила.
Она лихорадочно окинула взглядом комнату, и, когда ее глаза остановились на захламленном овальном столе, руки тут же принялись действовать. Она очистила стол двумя ловкими движениями, невозмутимо смахнув все содержимое на пол.