Пока ты видишь меня
Шрифт:
– Я тогда был в средней школе?
Похоже, он говорил о том времени, когда я несколько раз поделился кимбапом с юным, планировавшим умереть, Ли Чонуном. Я просто смотрел на них двоих, ничего не говоря, но вдруг на меня обрушилась волна критики:
– Что? Эй, юноша, как можно кормить ребенка кимбапом, когда ему еще расти и расти? Он же должен нормально питаться!
Я уже было собирался спросить, не повезло ли парню, что я приносил ему кимбап, когда в холодильнике было только несколько увядших овощей, но взгляд старушки оказался слишком суров. Поэтому я только неловко улыбался, увидев, что она, казалось,
В это время через турникет вышла толпа людей. Посреди этой суматохи старушка начала собирать холодильник, а Ли Чонун протянул к ней руки, словно собираясь помочь. Было ясно, что она смутилась.
Я покупал здесь кимбап вот уже больше десяти лет, но на этом все. Старушка держалась за жизнь уже благодаря тому, что мы всего лишь обменивались парой слов и я обещал прийти на следующий день, но ничего большего я для нее не делал.
Поскольку я жнец, я мог быть с ней рядом, но не мог тянуть свои руки к ее жизни.
– Эх, не надо. Я сама соберусь. Можете идти.
– Я помогу…
– Говорю же, я сама. Идите! Идите и ешьте.
Когда она махнула рукой, мягко отстраняя Ли Чонуна, у него не было иного выбора, кроме как нерешительно подняться. Он посмотрел на меня, словно спрашивая, все ли в порядке.
– Идем.
– Бабушка, тогда мы пойдем.
– Правильно, идите уже.
Ее обычно сварливый голос немного смягчился. Хотя дружелюбие Ли Чонуна было ей непривычно, похоже, негативных эмоций оно все же не вызывало. Я направился к турникету, чтобы снова войти в метро, а Ли Чонун, напоследок взглянув на старушку, завязывавшую платок, поспешил за мной.
Кажется, только что прибыл поезд, и люди хлынули наружу, поэтому нам пришлось пробиваться сквозь их поток, как лососю, плывущему против течения. Электронное табло, на которое я внимательно смотрел, показывало, что следующий поезд находится в трех станциях от нас. В этот момент Ли Чонун сделал пару широких шагов, встал рядом и спросил:
– Это та самая бабушка?
– Какая?
– Вы же говорили, что покупаете у нее кимбап уже десять лет подряд.
А ведь и правда, я ему рассказывал, что покупал кимбап у человека, решившего покончить жизнь самоубийством. Я молча кивнул, и Ли Чонун повторил это мое движение. На его лице я не видел ни сочувствия, ни жалости. Он просто смотрел на несколько рядов кимбапа в пакете со странным выражением.
– Могу я кое о чем тебя попросить? – На этот раз я нарушил молчание первым.
Похоже, слово «попросить» его удивило, и он посмотрел на меня, широко раскрыв глаза. Он смотрел на меня. Он мог меня видеть, а это все равно что видеть смерть. Я беспокоился, что приходится просить его о чем-то, даже не разобравшись, почему мы ему видны, но ничего не мог с этим поделать. Потому что мне некого было попросить, кроме него.
– Я каждое утро покупал кимбап здесь, но думаю, до Чхусока буду занят и не смогу сюда приходить. Если у тебя найдется время…
– Тогда я буду приходить! – уверенно закричал он еще до того, как я закончил фразу, и я рассмеялся.
– Прости, ты ведь должен заниматься…
– Буду считать это дополнительной тренировкой. Заодно и кимбап поем.
– Хорошо. Вот деньги.
Когда я попытался вручить ему несколько купюр, он с серьезным видом отрицательно покачал головой:
– Не нужно. Я бы пришел
– Благодарен?
– Мне иногда вспоминался кимбап, который я ел тогда.
В этих словах сплеталось множество эмоций. Но прежде, чем я успел их все уловить, по станции громко разнеслось объявление, призывающее соблюдать осторожность при посадке в вагон. Ли Чонун сказал, что поезд уже вот-вот прибудет, и подошел к дверям, а я, не став продолжать диалог, встал рядом с ним.
В тот же день я окончил передачу дел, отправился в Мёнбуджон и там присоединился к отделу возвращения душ.
Время Чхусока, когда наступает осеннее полнолуние, подошло к концу. Более-менее закончив работу в отделе возвращения душ, я вышел из Мёнбуджона и теперь устало сидел в одном из переулков. Так как он располагался на пути в потусторонний мир, то выглядел совсем иначе, чем переулки мира живых. Неизвестные кустарники были такими густыми, что закрывали небо, отчего пространство вокруг казалось темным и сырым, но особой затхлости в воздухе я не ощущал. Для жнеца это было уютное, хоть и напряженное рабочее место.
Когда наблюдал за тем, как души выстраиваются в очередь, чтобы пересечь границу в Мёнбуджон, я услышал знакомый голос:
– Чего? Ты тут был?
Чхоль, протирая солнцезащитные очки рубашкой, подошел ко мне. Я точно помню, что краска на его волосах уже начинала выцветать, но сегодня они казались еще более рыжими, чем раньше. Увидев в моем взгляде, направленном на его голову, вопрос, он ухмыльнулся:
– Это тот старик мне обновил.
– Что? Не ты купил краску и сам сделал это, а он?
– А что? Нет ничего такого в том, что я его попросил. Все равно ему уже недолго осталось.
– Будь осторожен. Он все еще живой.
– Разве тебе об этом говорить? Сам же каждый день кимбап лопаешь.
– Это же работа.
– Так и у меня.
Чхоль, закончив протирать солнцезащитные очки, просто взял их в руку и плюхнулся рядом со мной. Я каждый день хожу к старушке, решившей покончить с собой, чтобы помочь, но у Чхоля-то все не так! Я слышал от него, что старик из косметического магазина, с которым он сблизился, уже находился на грани смерти. Чхоль, похоже прочитав мой немой вопрос, горько усмехнулся:
– То, что ему осталось совсем недолго, не значит, что он не хочет умереть.
– Ну, так-то оно так.
– Хён, люди такие странные. Даже зная, что скоро умрут, они не могут дождаться этого дня.
– Что это ты? Что-то случилось?
– Такое дело. Ха… Перед моим приходом сюда старик наглотался таблеток… М-да, пришлось названивать в больницу, такой переполох поднялся. Даже не помню, в каком состоянии я тут работал. Ну и как мне теперь смотреть в глаза этому старику?
Чхоль глубоко вздохнул, словно тем самым выражая досаду или кипящие в душе гнев и печаль. Похоже, степень предательства, которую он ощущал, была не меньше, чем его привязанность к старику. «Предательство» – с этим словом мне вдруг пришло ощущение дежавю. Для жнеца предательство – одно из тех чувств, которые труднее всего испытать. Потому что нечему нас предавать. Хотя иногда мы привязываемся к людям, как Чхоль, но большинство жнецов не испытывает особых чувств к существам из этого мира.