Пока я мертва
Шрифт:
Там я встречаю какого-нибудь местного парня, и всё время провожу с ним, исследуя самые темные закоулки города. И боль уходила. Но со временем, не осталось ни одной страны, в которых я не была хотя бы раз пятьдесят. И я перестала покупать билеты.
Теперь мне достаточно слетать к морю, я подолгу сижу в одиночестве на пляже, размышляя, что я творю со своей жизнью.
Я медленно двигаюсь по коридору, несколько настенных бра выхватывают мою тень, делая ее более значимой, чем я есть на самом деле. Может быть, отец прав и я не способна нести ответственность за других, выбирая
Через несколько дверей, выполненных в стиле барокко, я останавливаюсь, золотистая ручка холодно поблескивает, но я не решаюсь войти.
Эта комната некогда была спальней матери, я помнила, что когда я была совсем крошкой, мама брала меня к себе. Воспоминание были обрывочны, часто не связанные между собой, да и со временем, я перестала за них держаться.
Я отчетливо помнила только ее веселое лицо, когда она читала мне сказку и прикосновение ее теплых ладоней. Я трясу головой, прогоняя ненужное из моей памяти, как собака от блох и открываю дверь.
Внутри было темно, сюда редко заходили, поэтому ставни были заперты, я не решаюсь их открывать, просто включаю лампу. Мой взгляд скользит по большой деревянной кровати девятнадцатого века, комоду с незатейливым узором и пустому туалетному столику.
Я замечаю в углу комнаты виниловый проигрыватель, облаченный в деревянный корпус, он стоит на низкой тумбе. Я подхожу ближе и стираю с него пыль.
Порывшись на полках, я нахожу пластинку Фрэнка Синатры, мне всегда нравился его слегка насмешливый голос и манера исполнения. «Мистер Голубые глаза», я улыбаюсь, вспоминая его.
Однажды, мне довелось с ним встретиться, в далеком 1930 году я переехала в Нью-Йорк, изучать искусство, но мне быстро надоел этот шумный город, заполненный людьми, мусором и крысами.
Я ужасно скучала по своей семье, путешествующей тогда по Италии. В рождественский вечер, 1942 году я бродила по улочкам и набрела на кинотеатр «Парамаунт», где выступал Фрэнк.
Это одно из моих самых любимых воспоминаний.
Я ставлю пластинку в проигрыватель и навожу иголку: «Сейчас, в конце пути», запел знакомый мужской голос, «Когда так близок час прощанья», я присаживаюсь в кресло и закрываю глаза, впервые в этой комнате кто-то был.
Я и тень былого Фрэнка.
Все уходили, и я уже не в состоянии отличить один год от другого. Слезы опять застревают в горле. Я вслушиваюсь в слова совсем иначе, чем много лет назад, каждая буква как нельзя подходила под мое настроение.
Не знаю, сколько я так просидела, уткнувшись в колени, размышляя, что ждет меня в конце, и какой он, этот мой путь. Когда пластинка заканчивается, я поднимаюсь на ноги, и беру в руки телефон.
– Алло, баба Фиса? – спрашиваю я, хотя узнаю ее прокуренный голос в трубке, – У вас сегодня тихо? – этот пароль должен был дать мне понять, могу ли я прийти к ней или нет. Этот способ придумала баба Фиса, чтобы облегчить всем жизнь.
– Варенька, – восклицает она, – У меня сегодня очень шумно, – понизив голос, отвечает баба Фиса и хрипло смеется. Это означает, что у нее собралась компания, и можно присоединиться к веселью.
Ее вечера были самыми
– Не поверишь, но я держала телефон, чтобы набрать тебя, ты давно у меня не появлялась, – сокрушенно добавляет баба Фиса.
– Учеба отнимает всё время, – вру я, словно это действительно было правдой и мне очень жаль
– Один очень настойчивый молодой человек ищет с тобой встречи, – загадочно произносит она, надеясь, что я начну расспрашивать ее о нем, но это последнее, чего я хочу.
– Я бы хотела просто напиться, – шепчу я в трубку, в эту минуту, я хочу, чтобы время, замершее на отметке двадцать один, вновь стало идти, чтобы я смогла вкусить эту непонятную для меня человеческую черту «не опоздать». Осознать важность мгновений, но я знаю, что скоро этот порыв пройдет, и я снова стану собой, а не этой размазней, которую я ненавижу.
– Тогда ты знаешь адрес, я тебя жду, – она отключается.
Баба Фиса была женщиной слегка за семьдесят, по человеческим меркам. На ее лице нет ни одной морщинки или пигментного пятна. Только ровный розоватый тон, скрытый под легкой вуалью пудры. Она была одной из семи старейшин и практически, самой известной, другие предпочитают оставаться в тени, как и мой отец.
Я познакомилась с ней случайно, мой экипаж не мог проехать через Смоленскую улицу, и вынужден был ждать неподалеку. Мне пришлось идти пешком до магазина, я заказала модную тогда шляпку, поэтому у меня был повод терпеть эти неудобства.
В маленьком магазинчике, я столкнулась с бабой Фисой, мы разговорились и в тот же вечер, я блистала у нее на приеме, в той самой заказанной из каталога небольшой французской шляпе.
На часах два ночи, все спят, и я стараюсь не шуметь, спускаясь вниз на цыпочках, шлейф темно-бардового платья вьется вокруг моих ног, как всплески огня. Красные туфли я несу в руках. Не хочу никого видеть, замечая в коридоре свет, но он пуст, я нажимаю выключатель, и комната погружается в темноту.
Я проскальзываю на улицу, вспоминая, что оставила мобильник в своей спальне. Я решаю не возвращаться и спешу к такси, воздух еще пахнет ночью, хотя через несколько часов, первые лучи солнца перевалят через горизонт, касаясь края земли, и зальют всё золотом.
Я сажусь в машину и тихо захлопываю дверь, не хочу, чтобы кто-то проснулся. Водитель не о чем не спрашивает, но я чувствую, как он бросает на меня заинтересованные взгляды в зеркало.
– Сдачи не надо, – бросаю я ему и выхожу на улицу, окна бабы Фисы приветливо светятся, и я спешу к парадному входу, но не успеваю даже прикоснуться к двери, как она сама распахивается и хозяйка дома втягивает меня внутрь.
– Варенька, ты всё-таки пришла, без тебя вечер меня не радовал, – льстиво лепечет баба Фиса, прижимая меня к своей пышной груди, я едва могу дышать от приторного запаха ее духов, – Дай мне на тебя взглянуть, – она одним движением отставляет меня в сторону, – Ах, эти твои огненно-рыжие локоны, Варя, ты становишься всё краше.