Покер с Аятоллой. Записки консула в Иране
Шрифт:
исправить этот пробел. По законам жанра слова должны были быть доходчивыми, музыка —
бравурной. Сказано — сделано, и вскоре песня «пошла в народ» и «народ песню принял»!
Сочиненная в 1983 г., она до сих пор крутится на магнитофонных пленках (теперь уже на CD) в
наших загранучреждениях по всему миру.
Солнышко рассеяло темной ночи мрак, В генеральном консульстве поднимают флаг. Яркое
полотнище реет на ветру, Гордость разливается по всему нутру! Хоть в папуасском
имеет вес Внешнеполитический наш интерес. Вот почему по проволоке, разгоняя мрак, Вверх
летит стремительно ярко-красный флаг. И пусть зубами щелкает за забором враг, Мы в
генеральном консульстве поднимаем флаг!
Кроме информационно-аналитической работы и песенного творчества я занимался массой других
дел. На мне были переписка и прямые контакты с генерал- губернаторством. Надо сказать, что его
руководство, несмотря на сложные двусторонние отношения, держало себя с нами весьма
корректно. В этом деле большое значение имел личностный фактор: иранец может плохо
относиться к твоей стране, но в первую очередь он видит перед собой человека, и если лично в
тебе усматривает достоинство, порядочность и уважительное к себе отношение, то на
генетическом уровне не может проявить враждебность. Так он выращен.
Может, я льщу себе, но полагаю, что было именно так. Важным моментом становления
отношений стал случай с Махмудом.
Весной 1983 г., в самом начале моей командировки, из Центра пришло указание уволить
сотрудников-иностранцев. Оно касалось не только консульства в Исфагане, но всех без
исключения советских загранучреждений. Такая мера была вызвана активизацией
международного терроризма, и КГБ принимал превентивные меры.
В нашем случае иностранцем являлся один- единственный человек — сторож Махмуд. Он верой и
правдой служил здесь еще со Второй мировой войны, был надежным хранителем территории и
имущества генконсульства, когда оно пустовало, т.е. в течение двадцати лет. После возвращения
наших в 1969 г. перешел на должность садовника и так же честно исполнял эту работу еще
пятнадцать лет, получая за нее гроши. Он был небольшого роста, худеньким, улыбчивым
стариком, очень немногословным. О том, чтобы отстоять его, не могло быть и речи: кто в Центре
будет слушать про какого-то Махмуда?! Нам предстояло сообщить этому человеку, что завтра его
семье нечего будет кушать.
— Я туда не пойду, — кивнув головой на консульский сад, где трудился старик, сказал
Растерянный, — иди ты, у тебя лучше получится.
Мне до сих пор нелегко вспоминать эту сцену. Когда я выдавил из себя какие-то слова, Махмуд
посмотрел
руками. Он медленно повернулся, ушел за деревья в глубь сада, встал на колени и начал
молиться. Затем собрал свои вещи в небольшой узелок и вышел за ворота генконсульства. Больше
его здесь никто никогда не видел.
На этом можно было поставить точку, но я не смог. На следующий день поехал в политический
департамент генерал-губернаторства, с которым мы были в постоянном контакте, и, нарушая все
существующие у нас порядки, рассказал о случившемся. Попросил прислать нам официальное
письмо о необходимости выплатить бывшему служащему денежную компенсацию за увольнение.
Причем посчитать так, чтобы сложилась максимальная сумма. В департаменте работали толковые
люди, и вскоре такая бумага с перечнем статей иранских законов и указанием внушительной
цифры легла на стол Растерянному. Возражать он не мог, и бухгалтерия выдала деньги. Но тут
возникла загвоздка: Махмуд отказался их принимать, причем не только от нас, но и от
сотрудников губернаторства. Они мне потом рассказали, какую придумали хитрость: привели к
старику известного в Исфагане муллу, которому заранее все объяснили, и мулла заявил Махмуду, что Аллаху угодно, чтобы он взял деньги. Лишь после этого гордый нищий старик принял конверт.
В моем поступке, безусловно, присутствовал риск. Если бы руководству стали известны его детали, голова моя тут же слетела бы с плеч. Но я считал, что действую по справедливости, а косвенным
результатом явилось расположение ко мне иранцев, которое в дальнейшем всем нам значительно
облегчало жизнь.
Помимо связей с генерал-губернаторством я занимался нотариатом. В Исфагане на
металлургическом комбинате и ТЭС трудилось более тысячи человек, оставивших семьи в СССР, поэтому работы на этом участке хватало.
На стройках периодически случались ЧП, бывали со смертельным исходом: люди падали из окон, травились газом, денатуратом. К расследованию уголовных дел мне также приходилось
подключаться.
Расскажу об одном случае, происшедшем в Ахвазе, где наши строили ТЭС «Рамин». Был там один
переводчик персидского языка, по словам сослуживцев — роковая пьянь. Однажды, напившись
до потери ориентации, он перепутал дом в рабочем поселке (они там все однотипные) и вошел в
здание, где жили иранцы. Открыл чужую дверь своим ключом и улегся в одежде в кровать. Вскоре
пришли хозяева, муж с женой, судя по всему, приличные люди, увидели пьяного «шурави»53 на